Заговор Важных
К счастью, гнетущая тишина не успела воцариться: трусцой прибыл писец, за которым вышагивал магистрат в черном платье и квадратной шапочке, какие носили судьи по уголовным делам. Лицо высокого, желчного судьи Гэларбе было не более жизнерадостным, чем у усыхающей мумии. Гастон подошел к нему, и они вместе направились к караульному офицеру, который, внимательно оглядев гражданского судью и Луи, попросил их проследовать за сержантом.
Пройдя по коридору, они спустились по лестнице на первый подвальный этаж. Сержант с жезлом, исполнявший обязанности пристава, шел впереди. Воздух пропитывал тошнотворный и удушающий запах плесени.
Сержант со скрежетом отпер ржавую решетку. Очередная лестница с разнокалиберными ступенями, покрытыми липким зеленым лишайником, вела вниз, к камерам. Магистраты продвигались медленно, держась за стены, чтобы не упасть. Время от времени из темноты доносились слабые, но внушающие ужас стоны.
Пол в нижней галерее покрывал толстый слой песка. На стенах вспучивались отложения каменной соли, по песку семенила огромная черная крыса. В специально проложенных желобах журчала вода. Гастон заметил, как Луи вздрогнул.
— Здесь находятся залы для допросов. По этому коридору можно пройти из одной башни в другую.
Под невысокими сводами голос комиссара звучал глухо, и Луи не ответил. Впрочем, здесь ни у кого не было охоты разговаривать.
Чадили факелы, и казалось, что двери по обе стороны коридора открывались сразу в ад. За поворотом, в проходе стоял стол, а возле него на изъеденной червями скамье сидело несколько тюремных служителей. Когда коридор начал расширяться, магистраты наконец остановились, и перед ними словно из-под земли появились двое тюремщиков с отвратительными, мертвенно-бледными лицами, тупыми и злобными. По любопытному совпадению оба они были лысые.
Писец что-то сказал одному из них, и тот расхлябанной походкой молча подвел их к двери, самой дальней в этом коридоре, и отпер ее ключом из огромной связки, висевшей у него на поясе.
Луи увидел стол и стоявшего возле него бледного тощего узника, обнаженного по пояс и стучащего зубами от холода.
Вокруг него хлопотали два стражника и элегантный, одетый в черное человек с щегольскими усами, в котором Фронсак узнал судебного дознавателя Ноэля Гийома, брата палача верховного суда парижского превотства. В камере было ужасно холодно, по телу Луи забегали мурашки.
Убеждая себя, что он не имеет к происходящему никакого отношения, Луи отошел в сторону. Тюремщики привязали несчастного к столу, притянули безжизненно свисавшие руки к кольцу, вделанному в стену на высоте в полтуаза от пола, а ноги — к кольцу, торчавшему непосредственно из пола. Узник не выказывал никакого сопротивления: похоже, он смирился с ожидавшей его участью. Когда все было готово, судья по уголовным делам подошел к нему и усталым голосом произнес:
— Жиль Робер, по прозвищу Хорек, сейчас вас будут допрашивать в присутствии гражданского судьи господина Лафема и полицейского комиссара господина де Тийи. Господин Фронсак станет свидетелем, а я, судья по уголовным делам, буду вести допрос. Вот Евангелие, и я прошу вас присягнуть и дать клятву говорить только правду.
Он протянул ему книгу, а писец застрочил пером по бумаге. Дрожащим голосом обвиняемый произнес слова клятвы, и магистрат продолжил на прежней ноте:
— Сейчас вас подвергнут обычному допросу и пытке четырьмя пинтами воды, дабы вы ответили на вопросы, касающиеся вашего бесчестного ремесла фальшивомонетчика. Если ваши ответы нас удовлетворят, допрос прекратится. В противном случае вас подвергнут пытке восемью пинтами воды. Но прежде, согласно утвержденной процедуре, вас обольют холодной водой.
Палач подошел к жертве, в ужасе вращавшей вылезшими из орбит глазами, и вылил на несчастного ведро воды. В промозглом помещении узник моментально посинел и покрылся гусиной кожей. Такой варварский, но весьма распространенный способ призван был лишить узника воли.
Затем палач вставил в рот Хорька кожаную воронку, а помощник, у ног которого стояли восемь котелков с водой, плотно зажал ему ноздри. Схватив один из котелков, он стал опорожнять его в воронку.
Луи с ужасом наблюдал, как живот узника раздувается до невероятных размеров, издавая при этом совершенно невероятные звуки. Возможно, узник дал бы показания и без этой жестокой процедуры, но по правилам его следовало сначала подвергнуть пытке, а потом допросить. То есть пытка предваряла допрос. Так решил Лафема, полагавший, что после пытки узник станет значительно разговорчивее. Тем более что несколько дней назад на предварительном допросе Хорек уже выдержал пытку холодной водой и ничего не сказал.
Опорожнив два сосуда, тюремщики отвязали узника и помогли ему сесть, дабы он смог перевести дух. Пленник все сильнее стучал зубами, а кожа его совершенно посинела.
Судья продолжил:
— Вас арестовали, когда в трактире вы расплачивались поддельными экю. У вас дома также обнаружили фальшивые монеты. Откуда они у вас?
— Я… я… уже говорил… — задыхаясь, произнес узник, — я нашел… мешок с экю… вечером… в переулке… не знаю, откуда они взялись.
Судья вопросительно посмотрел на Гастона и Лафема. С видимым удовлетворением Лафема приказал палачу:
— Продолжайте, господин Гийом, еще два котелка…
Луи не выдержал.
— Нельзя ли мне допросить узника? — обратился он к гражданскому судье.
Мгновение поколебавшись, тот с недовольной миной кивнул в знак согласия. Разумеется, мы только потеряем время, думал он, но, говорят, Луи Фронсак — в милости у Мазарини, а потому лучше с ним не связываться.
Шевалье де Мерси обратился к узнику:
— После ареста вас допрашивал комиссар дю Фонтене?
— Да… сударь.
— Вы знаете, что потом случилось?
По-прежнему дрожа всем телом, узник покачал головой.
— Комиссара убили, — продолжил Луи равнодушным тоном, — и полагаю, те самые люди, что вручили вам фальшивые экю. Если бы монеты валялись на улице, никто не стал бы убивать комиссара. Бабен кое-что обнаружил, а что — мы вскоре узнаем. Вы же стали соучастником преступления, и комиссар убит отчасти по вашей вине. Так что не надейтесь отделаться несколькими годами галер. В лучшем случае вас колесуют или четвертуют на Гревской площади, а в худшем сварят живьем в кипящем масле, как варят фальшивомонетчиков. А раз вы стали виновником гибели королевского офицера, вас не только приговорят к наиболее мучительной казни, но и подвергнут специальному допросу с применением испанского сапога.
— Но… я ни в чем не виноват. — Услышав о грозящих ему мучениях, узник устремил на палача безумный взгляд.
Луи невозмутимо пожал плечами:
— Тем хуже для вас! Кто-то должен ответить за все, и этим человеком, видимо, будете вы… Но если вы нам все расскажете, полагаю, господин Лафема согласится освободить вас после нескольких месяцев заключения…
На лице Лафема промелькнуло изумление, но он сразу понял, куда клонит Луи. Уголовный судья и палач нахмурились, выражая свое неодобрение. Особенно палач, которому платили за каждый допрос, и освобождение узника от пытки означало для него потерю законного гонорара.
Но колебался Хорек недолго: приняв притворно смиренный вид, он начал торг:
— Значит, коли я признаюсь, меня больше не будут пытать, а потом освободят? Вы мне обещаете?
— Я вам обещаю, — скрипучим голосом сурово подтвердил Лафема.
Он торопился покончить с этим делом: сегодня его ожидало еще несколько допросов.
— Дда… я вв… вам верю…
Стуча зубами от холода, подыскивая слова и запинаясь, узник продолжил:
— Я и вправду не нашел этот мешок… Мне его дали… Но я толком не знаю… Раз в месяц меня вызывали… чтобы привезти в Париж телегу, груженную… бочками с вином… и каждый раз мне давали десять экю фальшивых и два настоящих…
— Куда вы доставляли бочки? — спросил Лафема.
— В дом, где находится склад. Могу вам показать.
— А где вы брали груз?
— На Монмартре. Возле трактира… Обычно меня предупреждали накануне. Это вино с местных виноградников, так мне говорили, — извиняющимся тоном произнес он. — Вот и все, больше я ничего не знаю, готов поклясться на Евангелии.