Тайная история Леонардо да Винчи
Шар начал опускаться, и Куан подбросил в жаровню топлива. В тряпичную оболочку повалил горячий дым. Потом, когда они оказались достаточно высоко, китаец сказал Леонардо:
— Выбрось канаты.
— Зачем?
— Для балласта. Я велел их втянуть, когда мы взлетали, иначе кто-нибудь мог бы ухватиться за них и выдернуть нас из корзины. На небольшой высоте канаты заменяют балласт и помогают не упасть вниз. А ночью, когда ничего не видно, по канату можно определить, когда начнется возвышенность.
— Изобретательно, — признал Леонардо.
Вдвоем они выбросили канаты через край корзины.
Интересно, подумал Леонардо, сколько же времени длится их полет. Ему казалось — несколько минут, но он знал, что на деле гораздо дольше, потому что Каир уже исчез из виду, поглощенный пустыней, и он, как ни силился, не мог разглядеть голубой полосы Нила. Дымка затрудняла обзор — землю окутал туман.
— Как работает этот шар? — спросил Леонардо.
— Полагаю, — сказал Куан, — что подъем ему обеспечивает черный дым. Поэтому мы используем щепки и солому для той большой печи, из которой наполняется оболочка.
— А не может подъем вызываться жаром?
Куан пожал плечами:
— Логичней предпочесть дым жару.
Леонардо сделал запись в своей книжке. Он был уверен, что все дело именно в жаре, но это он еще успеет выяснить… если благополучно приземлится. Вокруг было сыро, словно их вместе с шаром поглотил густой влажный туман.
Куан вытянул руки и сжал кулаки, точно пытаясь ухватиться за край тумана.
— Какое разочарование — узнать, что облака сотворены… — он пожал плечами, — из ничего. Я, как ребенок, верил, что, если смогу подняться к ним, смогу и прогуляться по ним. Мне казалось, что это небесные страны, и я ни о чем так не мечтал, как исследовать их.
Леонардо не знал, что на это сказать. Он всегда терялся, когда люди открывались ему. Он и подумать не мог, что Куан такая романтичная натура… но ведь они покинули мир законов и правил. Ветра не было, и Леонардо подумалось, что происходящее больше похоже на сон, чем на настоящий опыт. Казалось, внизу время остановилось, словно принадлежало лишь вечности, а для самого Леонардо превратилось в грезу; он не ощущал бега времени, осталась лишь бесконечность пустыни, такой слепящей белизны, что резало глаза, и небо, которое было миром само по себе — в один миг ясное, в другой пасмурное и облачное. И вдруг из тумана появился призрак — отчетливый, словно отражение в зеркале.
Поодаль летел еще один шар.
— Смотри, — сказал Леонардо Куану. — Вон там, видишь?
Куан посмотрел и кивнул.
— Кажется, еще кто-то повторил твое изобретение. Лучше нам держаться от них подальше.
Леонардо уже готов был взяться за весла, когда Куан сказал:
— Нет, маэстро, не бойся. Это только мираж.
— Мираж?
— Оптическая иллюзия. Такое можно увидеть и в пустыне. Будь я суеверен — счел бы его дурным предзнаменованием.
Леонардо во все глаза смотрел на далекий шар.
— Помаши фигуре, которую видишь в корзине, — предложил Куан. — Она тебе тоже помашет, потому что это ты и есть!
Леонардо так и сделал. Фигура передразнила каждое его движение.
— Вот видишь, — сказал Куан.
И тут шар подхватило сильным порывом ветра, налетевшего с запада. Видение рассеялось. Корзина бешено раскачивалась, и Куан крикнул Леонардо перейти на другую сторону — для равновесия. Однако ветер яростно трепал шар, раздирая в клочья верхнюю полусферу, оторвав вышитую голову верблюда. Шар тут же начал падать. Куан и Леонардо бросали в жаровню топливо, металл покраснел от жара, язычки пламени плясали над жаровней. Корзина кренилась и дрожала под порывами ветра. Шар стремительно снижался, однако даже теперь Леонардо казалось, что он неподвижен — это пустыня двигалась, летела им навстречу, чтобы нанести свой мягкий и смертельный удар.
— Сбрось все, кроме воды! — крикнул Куан.
Однако было поздно: пламя перекинулось на веревки, соединявшие корзину с шаром. Куан гасил огонь, как мог, а Леонардо влез было на сеть, как на корабельные ванты, чтобы потушить огонь и там, но от этого движения шар накренился так резко, что ему пришлось спуститься.
Шар падал, объятый пламенем; Леонардо чуял запах раскаленного металла и ладана — запах жаровни и ткани. Однако даже само падение казалось замедленным, как во сне, и он вспомнил комнату Джиневры, вспомнил огонь и жар, и ему представилось, что он слышит голос призрака Тисты — снова мальчик окликает его сквозь огонь и дым:
«Леонардо?.. Леонардо… ты хочешь сгореть?»
Пустыня надвинулась слепящей белизной, и в этот миг Леонардо увидел движение на востоке, темные тени, скользящие по сверкающему песку пустыни.
Туда, где шар приземлится… или рухнет.
Ветер оставлял следы в песке, взметая крутящиеся фонтанчики и позволяя им опадать песчаным дождем. Истерзанный, пылающий шар коснулся земли, его оболочка надулась — для того лишь, чтобы проволочь его вперед по сыпучему песку, который покрывал скальные гребни. Куан от толчка вылетел из корзины. Леонардо швырнуло в мешанину сети, ноги его запутались в веревках, а шар между тем снова поднялся, волоча за собой жаровню и корзину. За жаровней тянулся хвост огня и искр. Потом она оборвалась, а корзину протащило дальше, но ненамного. В конце концов и она развалилась, ударяясь о камни. Наконец шар остановился. Вздувшаяся ткань опала на Леонардо, и он с бешеной энергией выпутался из веревок и ожесточенно проложил себе путь через нагромождение ткани, лишь в последний момент опомнившись и сообразив, что можно пустить в ход кинжал. Шар горел; обезглавленный силуэт верблюда обугливался у самых ног Леонардо.
Едва он отступил от оболочки, как конные бедуины — те самые тени, которые Леонардо заметил с шара, — бросились на него. Их было десять-двенадцать, все в головных покрывалах и черных плащах из верблюжьей шерсти, лица темные, одежды вонючие и драные; скорее всего, они были изгоями одного из пустынных племен — бенизахр, сердиех или ховейтат. Бежать было некуда, и Леонардо охватил страх за свою жизнь, однако он выставил перед собой кинжал, готовясь, как араб, погибнуть в бою. Что еще ему оставалось? Дать себя зарезать, как зарезали Джиневру? Воспоминания захлестнули его, как волны — тонущего, и он ощутил прилив гнева. Словно его окружали убийцы Джиневры, бандиты и насильники; и Леонардо заберет их с собой в смерть, будет рубить их на куски, пока тьма не сомкнется над ним. Теперь его трясло, но не от страха, во всяком случае не от того, что он привык считать страхом, а от алчного предвкушения, словно здесь, в этом забытом Богом с первых дней творения месте, в этот день, что был ярче и резче, чем бывает в христианском мире, — здесь и сейчас найдено им наилучшее время и место для смерти.
Да и разве не умер он вместе с Джиневрой в ее пылающей спальне?
Разве не было погребальной палаты в его соборе памяти, и едва ли он мог не узнать обстоятельства и миг своей смерти.
Бедуины с криками «Убить во имя Пророка!» кружили вокруг него, рубя ятаганами воздух, но приблизиться пока не осмеливались. Леонардо понял, что они кричат: то был клич войны, клич священного джихада.
Но они, похоже, боялись его не меньше, чем он их. Они приближались к краю догорающей оболочки, низко свешивались из высоких седел, чтобы поразить трепещущую, вздуваемую ветром ткань своими клинками, словно шар был живой сам по себе — огромное чудище, которое следовало убить, пока не убило оно.
Кем же тогда был для них Леонардо? Просто слугой дымящегося монстра?
Когда ветер выдохся и оболочка осела, бедуины повели себя еще более угрожающе. Оставаясь в седлах, они придвигались ближе, покуда копыта коней не коснулись ткани. Когда никакой мгновенной кары не последовало, всадники проехали по оболочке, тесно окружив Леонардо.
— Не джинн ли ты, если смог превратить обычный муслин в чудовище, что летает по воздуху? — спросил высокий бедуин, судя по всему их вожак. В отличие от остальных борода у него была заостренной по арабской моде, и в седле он держался прямо. Щеку его, обрываясь у челюсти, рассекал глубокий шрам.