Возвращение в джунгли (др. перевод)

Джек приподнял голову, зевнул и сел.
— Что случилось?
— Не знаю… — человек-обезьяна напряженно прислушивался и озирался.
Над вершинами деревьев на той стороне реки виднелись стены Опара — и именно оттуда шла тревожная злобная сила, медленно густея, как дым разгорающегося пожара. Оттуда же спустя минуту донесся еле слышный вой, не принадлежавший ни одному из лесных тварей, знакомых Тарзану.
— В чем дело?
Человек-обезьяна уже знал, в чем — и, схватив шест, сильным толчком сдвинул плот с отмели.
— Я должен вернуться в Опар.
— Что-о?!
Арно вскочил.
— Ты спятил?!
— Нет. Я знаю, что происходит, — Тарзан изо всех сил гнал плот к другому берегу.
— Так объясни!
— Человеческое жертвоприношение… Вспомни рассказ Лао!
Туман заходил ходуном от рева и плеска двух сцепившихся неподалеку крокодилов.
— Когда в городе готовятся принести в жертву человека, от магии заклинаний звери теряют разум!
Плот ткнулся в берег, человек-обезьяна бросил шест, выхватил из шалаша моток свернутой веревки и привесил к поясу.
Арно дернул его за локоть.
— Тарзан, ты ведь прекрасно знаешь — Джейн Портер никак не может быть в Африке, а тем более в Опаре! Неужели из-за какого-то бредового видения ты сунешься в город, где…
Но Тарзан уже стоял на берегу, и Арно выпрыгнул следом.
— Тебе лучше залезть на дерево, — бросил ему человек-обезьяна.
— Ну уж нет! Я, конечно, могу совершать подобные подвиги в полнолуние под стук барабана Дум-Дум, но…
— Сейчас здесь будет твориться то же самое, что во время танца Дум-Дум, — сказал Тарзан.
Вновь глухой вой донесся со стороны каменной громады, возвышающейся над джунглями, и человек-обезьяна задрожал от тревоги и нетерпения.
— Мне надо идти! Жди здесь!
— Тарзан, нет!!
Но приемыш Калы уже исчез в тумане, стремительный и неуловимый, словно призрак.
Арно долго звал его, но впустую — он сам знал, что напрасно срывает голос. Джек вернулся на плот и в сердцах пнул один из мешков, отбив себе ногу. Он не знал, что сейчас вызывает у него большую ненависть — золото или он сам.
Четверо жрецов вошли в комнату Джейн Портер и подняли ее с лежанки.
Девушка не противилась — у нее на это не было ни желания, ни сил. Перенесенные страдания почти убили в ней волю к жизни, и только слабый огонек надежды еще теплился в ее душе.
Этот огонек заставлял ее озираться по сторонам, пока она шла по холодному мрачному коридору, с трудом переставляя израненные ноги.
Ее привели в уже знакомую комнату с бассейном; на этот раз Джейн не стала сопротивляться, а только закрыла глаза, когда жрецы начали снимать с нее одежду. Она давно поняла, что всякая попытка воспротивиться унижению всегда приводит здесь к новому, еще худшему — поэтому молча покорилась.
Она безвольно вытерпела процедуру омовения, дала обрядить себя в длинный просторный балахон из толстой белой ткани, расшитый узорами по подолу. Ее не заинтересовало, что эти узоры были золотыми; Джейн почувствовала лишь, как жесткая вышивка зацарапала ей колени.
Но ее тело и так было покрыто незаживающими царапинами и ссадинами, и она равнодушно снесла новую легкую боль.
Куда болезненней оказалось расчесывание волос, но Джейн ни разу не вскрикнула, пока жрецы орудовали золотыми гребнями.
Наконец ей на шею одели гирлянду из душно пахнущих голубых цветов, подняли на ноги и повели…
Она не знала, куда, и почти не интересовалась этим.
Вскоре Джейн услышала однообразный мотив, такой тоскливый, словно в нем слились все невзгоды, скорбь и несчастья мира…
Девушка приостановилась, но ее толкнули в спину, и она снова пошла.
Еле передвигая ноги, пошатываясь, порой придерживаясь за стену, Джейн Портер в сопровождении четырех жрецов шла в жертвенный зал храма Древних Богов города Опара.
Тарзан взобрался на скалу и на городскую стену в три раза быстрее, чем взбирался на них в прошлый раз. Но сегодня ему не удалось пройти по городу так легко и просто, как он сделал это вчера: зверолюди рыскали повсюду, как гиены в поисках добычи; в их глазах горело злобное безумие. Не раз Тарзан видел, как волосатые твари сцеплялись друг с другом в жестоких драках, видел, как они запрокидывали головы и выли… Изо всех улиц Опара несся протяжный вой — с крыш домов, с деревьев, из полузаброшенных зданий…
Тарзан сам чувствовал, как от сгущающейся в воздухе странной силы в нем пробуждается ярость, какую он чувствовал только в битвах или во время танца Дум-Дум. Воспитанник гориллы с радостью бросил бы вызов целой сотне зверолюдей — но у него была другая цель, и он крался по городу, прячась за деревьями и домами, ловко уклоняясь от встреч с уродцами, пока не добрался до храма Древних Богов.
Конечно, Арно прав: здесь никак не может быть Джейн Портер…
Но он должен сам убедиться в этом.
Человек-обезьяна метнулся ко входу в храм — и зарычал от бешенства, тревоги и разочарования: высокая двустворчатая дверь была заперта.
Лэ, верховная жрица Опара, дала знак подвести жертву к алтарю.
Все молитвы наконец отзвучали, кроме самой последней — в ней богов испокон веков просили даровать взамен пролитой крови благословение и процветание великому городу. Если бы Лэ могла изменить древний ритуал, она прибавила бы к этим просьбам еще одну — вернуть ей Тарзана из племени обезьян.
Верховная жрица смотрела, как хрупкую белокурую девушку ведут к алтарю — в отличие от быка, эта жертва не вызывала у нее никаких опасений. Девушка шла, пошатывалась, как одурманенное наркотиком животное, и когда переступила проведенную красным черту, ее подхватили и положили на черную глыбу, еще не отмытую от крови убитого Тарзаном зверя.
Жрецы приковали ее за руки и за ноги к золотым кольцам по краям алтаря…
Только теперь, видимо, поняв, что ее ждет, девушка слабо вскрикнула и забилась.
Это был хороший знак: Древние должны увидеть, что им приносят в жертву сильного человека, а не умирающего от болезни или истощения.
Окунув палец в поднесенную жрецом чашу с соленой водой, Лэ провела на лбу девушки горизонтальную черту. Потом воздела руки, в одной из которых сжимала нож — и Последняя Молитва зазвучала под пробитыми сводами жертвенного зала, заглушив тихий крик Джейн Портер.
Тарзан бежал по крыше храма Древних Богов, стремясь туда, откуда слышался уже знакомый ему напев. Он перепрыгивал через дыры, огибал маленькие деревца, пустившие корни на крыше — и наконец достиг отверстия, через которое можно был заглянуть в зал, где пели жрецы. В зал, где он вчера боролся с быком и спас Лэ.
Человек-обезьяна лег на живот, посмотрел вниз…
У него вырвался не то вздох, не то рыдание, когда он увидел распростертую на черном камне маленькую хрупкую фигурку с разметавшимися белокурыми волосами.
Это было видение из его бреда.
На алтаре лежала Джейн Портер, и Лэ в белом жреческом одеянии уже поднимала над ней нож!
Красный туман поплыл перед глазами Тарзана, кровь застучала в висках, затряслись руки.
Он рванулся, чтобы прыгнуть в пролом — безразлично, что его ждало падение с высоты сорока футов! — но человеческий разум возобладал над слепой яростью зверя.
Со сдавленным клокочущим рыком Тарзан вскочил, быстро размотал веревку и привязал один ее конец к деревцу, растущему на крыше.
Пение смолкло.
Джейн Портер смотрела, как черноволосая женщина возносит кверху сверкающий узкий нож, и даже не пыталась молиться. Она не пыталась призывать и Тарзана, с именем которого засыпала и просыпалась каждый из томительных дней, проведенных здесь.
Последний огонек надежды угас в ее душе, там остались только предсмертный ужас и отчаяние.
Жрица произнесла несколько слов на непонятном языке и стала опускать лезвие, нацелив его в сердце жертвы…