Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников

— Ты, стало быть, знаешь все укрытия этого замка?
— Еще нет. Я здесь впервые.
— Тебе удалось ускользнуть от смотрителя?
— Он же один из наших.
— А это ведь значит: он тоже механизм старца из Фронтейи! — мрачно сказал Ринальдо.
— А почему бы нет? — Олимпия придвинула стул и села.
Ринальдо громко расхохотался и спросил:
— А почему я здесь?
— Для твоей безопасности.
— Кто приказал напасть на меня и привести сюда?
— Твой друг.
— Старец?
— Да, он.
— Кому принадлежит этот замок?
— Одному из наших друзей. Если б ты не был здесь, так сидел бы теперь в темнице. Черные монахи могущественнее, чем ты думаешь, — сказала Олимпия.
— Они могущественнее, чем старец и его приверженцы?
— Пожалуй, нет, но, тем не менее, они очень могущественны. Однако твое письмо наместнику нанесло им сильнейший удар. Письмо теперь в руках правительства, которое и без того уже обратило внимание на этих людей. А теперь о моей миссии, о цели моего прихода. Тебя спрашивают, намерен ли ты все еще ехать на Корсику.
— Вы можете распоряжаться вашей механической игрушкой, — с горечью сказал Ринальдо.
— Ты свободен. И если ты не хочешь ехать на Корсику, то можешь покинуть этот замок, как только пожелаешь, можешь идти, куда тебе угодно.
— Ловлю на слове!
— Можешь. Ты, стало быть, не хочешь на Корсику?
— Как только я поговорю со старцем из Фронтейи и Луиджино, я смогу ответить определеннее.
— Сегодня еще нет?
— Нет! — твердо заявил Ринальдо.
— Тогда спокойной ночи!
Олимпия поднялась, пошла к двери, остановилась и, казалось, чего-то ждала. Ринальдо пожелал ей приятного сна. Но она вернулась, схватила его руку. Ринальдо молча отнял ее. Олимпия все еще стояла.
— Я хочу кое-что сказать тебе. Роза больна.
Он вздохнул и промолчал. Олимпия напрасно ждала ответа. Она опять пошла к двери. Здесь она остановилась и спросила:
— Ты ничего не хочешь передать Розе?
— Тысячи приветов и самые сердечные пожелания скорее выздороветь.
— Но если она… Ринальдо! Роза тяжело больна. Если ее потеря…
— Не такая уж это завидная участь, быть возлюбленной обесславленного атамана разбойников! Какого счастья могло еще ждать несчастное создание? Видеть своего возлюбленного на колесе, а себя на всю жизнь запертой в исправительном доме?
— Ринальдо! Ты забываешь лавры, зеленеющие для тебя в долинах Корсики.
— И они тоже не подходят для брачного венца хорошей девушке. Ну а для меня они не зеленеют. Столь благородное растение не охладит висок разбойника. На моей голове этот венок завял бы, и я обратил бы его в насмешку для всех героев грядущих поколений.
— Несчастный!
— Вот ты и назвала меня моим истинным именем.
— Горе тебе, что ты такое говоришь! Возьми себя в руки и оставайся тем, кем ты всегда был — великим человеком!
— Не оскорбляй великих людей!
Олимпия помолчала и опустила вуаль на лицо.
— Ринальдо! Ринальдо! — сказала она.
— Роза тяжело больна?
— Я не стану тебя обманывать. Она…
— Умерла?
— Умерла.
— Прощай, добрая душа! Благо тебе, что ты…
Он отвернулся к стене и заплакал. Олимпия вышла из комнаты…
От тяжелого сна Ринальдо пробудил какой-то шум. Он проснулся и увидел, что его комната освещена. Он протер глаза и увидел: за столом с семью горящими свечами сидят за бокалами с вином Чинтио, Неро, Лодовико, Джордано, Луиджино, Олимпия и Эуджения. Ринальдо молча смотрел на сидящих и услышал, как Лодовико сказал:
— Они уже надели на нас наручники и вели удручающие речи: подвергнуть пыткам, обезглавить, повесить и тому подобное, речи, какие никак не могли радовать честного человека. Это нас и впрямь немного напугало, мы уже видели наш конец на дыбе, видели нас разодранными надвое и растерзанными, но тут внезапно явилась помощь и спасение.
— Доподлинная помощь в беде! — вставил Джордано. — Мы никогда не забудем этого нашему честному старцу из Фронтейи. Чокнемся и выпьем за его здоровье. Его здоровье!
— Его здоровье! — вскричали все.
Лодовико сказал:
— Нашего храброго Ринальдини он уже не раз вырывал из грязных рук юстиции, и Ринальдини был бы, возможно, давно кормом для ворон, если бы добрый старец не вмешивался всегда столь дружески в его дела.
— Истинная правда! — подтвердила Олимпия. — Ринальдини должен благодарить его за спасение своей жизни во многих случаях.
— Он это сделает, — заметил Чинтио. — Мой друг Ринальдо — человек благодарный… Я получил большое удовольствие, познакомившись с добрым старцем и его храбрыми друзьями. Сидел бы я, хоть это и было бы чудесно, лесничим в деревенском гнездышке и вынужден был бы преследовать барсуков и диких кошек, чтоб не сдохнуть с голоду. Ну а теперь — буду преследовать заносчивых французов.
Луиджино поднял бокал:
— Преследовать французов! Да здравствуют храбрые корсиканцы, с нетерпением ждущие нашего прихода, прихода их освободителей!
— Да здравствуют храбрые корсиканцы! — закричали все и чокнулись.
— Долой французов! — добавил Лодовико. А Неро вздохнул:
— Хоть бы нам поскорее отбыть! Я жду не дождусь, когда мы проорем им наше приветствие.
— А сколько нас? — поинтересовался Лодовико.
Луиджино ответил:
— На корабль погрузится более четырехсот человек, а на Корсике мы найдем более трех тысяч друзей, не считая тех, кто присоединится к нам, как только мы нанесем первый удар и завладеем надежным бастионом. Форт Айяло мы возьмем прежде всего.
— Из французских оккупантов мы дух вышибем! — яростно выпалил Неро.
— Да, — поддержал Лодовико, — вышибем! Черт побери! Ох и шум же поднимется, когда разнесется весть: прибыл непобедимый отряд великого Ринальдини! Его молодцы — истинные черти, когда бьются с врагами, и самые великодушные люди в мире в отношениях с друзьями. Они проливают свою кровь за свободу угнетенных и поруганных корсиканцев. Друзья, поход принесет нам честь и славу. Я уже вижу наши имена сверкающими на обелиске, который поставлен будет в честь одержанных нами побед. Наши современники и наши потомки скажут: «Смотрите, это совершили люди, которых называли разбойниками, люди, которых называли бандитами. Но вот их имена выписаны золотыми буквами, а во главе перечня сверкает имя Ринальдини».
Неро спросил:
— А наш старец из Фронтейи тоже отправится с нами?
— Разумеется. Он тоже корсиканец и всей душой жаждет блага своему отечеству, — ответил Луиджино.
— А все те дамы, что живут во Фронтейе? — поинтересовалась Эуджения.
— Все присоединятся к нам, — ответила Олимпия. — Многие из них будут сражаться. Другие — плести венки для победителей, а их поцелуи вознаградят самых храбрых.
В комнату вошел стройный высокий человек. Луиджино назвал его Астольфо, братом Олимпии. Он сел с ней рядом.
Один из друзей зажег свечу и поставил перед ним на стол. Наполнил его бокал.
— Так что? Замок скоро будет набит битком? — задал вопрос Чинтио.
— О, скорее бы уж он до самой крыши заполнился врагами французов! Замок станет благословенным местом пребывания храбрецов! Девяносто человек уже здесь, — ответил Астольфо.
— Хоть бы мы уже все оказались на Корсике! — вздохнул Лодовико. — За того, чей клинок опрокинет в песок первого француза, я закажу отслужить десять месс, а всей его семье, если он падет на поле боя, будет спета ex profundis  [10]при белых свечах, за мой счет.
Астольфо улыбнулся.
— Самое позднее, — сказал он, — завтра поутру сюда прибудет Амалато с тридцатью молодцами.
— А где же Малатеста со своими парнями? — спросил Луиджино.
— Он, — ответил Астольфо, — преследует черных монахов.
— Помоги им Господь! — сказал Лодовико. — Хоть бы ему удалось полностью истребить всю эту проклятую банду!
Олимпия улыбнулась и сказала:
— Этих черных монахов ты, видно, часто ругательски ругаешь?