Приключения 1964
— Ну, а ты, — сказал Гришин, — будешь ответственным за организацию лова на всех трех верхних тонях.
— Согласен, — сказал я. — Но как попасть туда, на эти самые тони?… На бату не могу, никогда в жизни не плавал на нем, а если лодкой — без рулевого не обойтись.
— Во-первых, лодку не получишь, рулевого тоже. Лодки нужно конопатить, смолить. И каждый человек на счету. Во-вторых, даю тебе час времени. Ступай на реку и осваивай бат.
Легко сказать «осваивай бат». Ведь бат — это чистая душегубка. Выдолбленный из толстого ствола тополя, совершенно круглый, бат очень неустойчив. Не то чтобы управлять, а просто сидеть в нём и то нужно завидное умение. Стоит неосторожно пошевелиться, чуть сместить центр тяжести — бат, словно бочка или прямоствольное, очищенное от коры и сучьев бревно, сразу же перевернется брюхом вверх. Поднимаясь по реке, эту посудину нужно строго держать против течения. Подставите скулу бата встречной струе, он тотчас развернется кормой туда, куда вы плыли.
— В горах выпали дожди… Камчатка вышла из берегов. Она сейчас хуже медведя-шатуна, — отговаривался я, но директор, казалось, не слышал моих слов.
— И плыть изо всех сил, — продолжал Сергей Корнеевич. — Через двадцать пять часов ты должен быть на самой дальней тоне. Рыбаки там ничего не знают и с прохладцей готовятся: рыба, мол, ещё в океане жирует.
Я понимал: директор прав. Нужно действовать быстро.
— Попробую, но что из этого выйдет, не знаю…
— Товарищ директор! Зачем его мучить? Всё одно ничего не получится, — раздался ломающийся мальчишеский голосок за моей спиной. — Разрешите пойти с ним, а здесь одни сутки без меня обойдетесь.
Я оглянулся. В дверном проеме стоял посыльный Кодя Кречетов и, невинно улыбаясь, смотрел на Гришина.
Поднялся отец Коди — Варлам, старейший охотник села.
— Что, товарищ директор, Кодя, однако, дело говорит. На бату он ладно ходит.
— Ну что ж… Приветствую инициативу, — согласился Гришин, немного подумал и добавил: — Но теперь, когда вас двое, на верхнюю тоню нужно прибыть не позже полуночи, чтобы к утру рыбаки были здесь, на базе, взяли соль, резальщиц, мастера-икрянщика. А отдыхать будете потом, после путины…
2
Коде было шестнадцать лет. Невысокий ростом, с худеньким смуглым лицом, на котором выделялись большие черные глаза, он казался совсем ребенком.
В обращении со старшими у него тоже было много детского. Так, Кодя, видимо, считал, что все взрослые никогда не были детьми, а появлялись на свет такими, какие есть теперь, поэтому они не всегда понимают детские игры, детские увлечения. Если кто-нибудь, завидев у него в руках связку медвежьих зубов или набор костей из ног оленя, спрашивал, зачем он, Кодя, собрал это богатство, тот, удивленно поднимая брови, отвечал:
— А ты же всё одно не поймешь…
Или:
— Нужно, раз берегу… Тебе, однако, это без интересу…
К таким, как я, то есть людям не местным, поэтому недостаточно хорошо знавшим охоту, повадки зверей, рыбную ловлю, паренек относился покровительственно, участливо, с трогательной заботой. Вот и на этот раз, когда мы вышли на берег реки, чтобы отправиться в путь, Кодя дернул меня за рукав, сказал:
— А ты не переживай… Доедем лучше и скорее, чем зимой на собачках.
— Доедем ли?…
— Ты танцевать умеешь?
Я даже опешил:
— Что, что?
— Танцевать, говорю, можешь? Фокстрот, танго или этот… как его? Блюз?
— Не понимаю, — чистосердечно признался я.
— Ну, как же?… Которые умеют танцевать, легче научиваются ходить на бату.
— Если только за этим дело, то нам ничто не грозит: танцевать я умею.
— Давай маленько покатаемся. Проходи в нос, — сказал Кодя.
— Давай, — согласился я.
Ступив одной ногой в бат, я сразу же почувствовал его предательскую зыбкость. Бат, словно ртуть, с необыкновенной легкостью и чуткостью отзывался на каждое мое движение.
Мне почему-то вспомнилось далекое детство, речонка Шарык, затерявшаяся в безбрежных степях Казахстана, на которой я много лет назад упрямо и настойчиво пытался утопить мяч, а он так же не менее упрямо и настойчиво сбрасывал меня и как ни в чём не бывало покачивался на тихой волне, сверкая на солнце темными круглыми боками. Сейчас было почти такое же ощущение: стоит пошевельнуться, переставить ногу — бат немедленно швырнет меня в реку.
— Не бойся… Смелее, — словно угадав мои мысли, сказал Кодя.
«Тебе хорошо с берега командовать», — сердито подумал я, но промолчал. Говорить было нечего. Кодя не только может давать «руководящие указания», но и управлять этой шаткой и ненадежной, словно необъезженная лошадь, посудиной.
С превеликой осторожностью я перенес всю тяжесть тела на левую ногу, оторвал от земли правую, но едва она коснулась дна, суденышко резко качнулось из стороны в сторону, словно хотело сбросить с себя тяжелую ношу. Я мгновенно опустился на коленки, обеими руками уцепился за борт. Борт скользнул вниз, в бат хлынула вода. Я вскинул руки вверх и, балансируя ими, извиваясь всем телом, как акробат на канате, закачался вместе с батом на воде.
— Хорошо! Раз удержался, теперь, однако, дело на лад пойдет. Научишься! — сказал Кодя, побросал на дно бата одну за другой котомки с провизией, вскочил в бат сам. И удивительное дело: бат успокоился, перестал рыскать и валиться на бок.
— Ты что хочешь делать? — спросил я, когда почувствовал, что берег уходит, что мы плывем.
— Надо на речку выйти, чего в бухте воду баламутить?
Я хотел возразить. Сперва, мол, нужно поплавать в бухте, на мелком месте, а потом уж выбираться на Камчатку, но махнул рукой: будь что будет. На этот жест бат сразу ответил легким креном на правый борт.
«В конце концов, — подумал я, — не раскисну же, если опрокинемся…»
Набирая скорость, бат шёл вдоль берега бухточки, туда, где кипели и бесновались вздувшиеся воды Камчатки. Суденышко выскользнуло из узкого прохода, вода ударила в борт, поднялся фонтанчик брызг. Я замер, ждал — сейчас течение подхватит нас, понесет вниз. Бат какое-то мгновение двигался прямо, затем медленно начал заворачивать влево, против течения. И вот мы уже идем вдоль берега реки, миновали пристань, склады «Охотпушнины», изгородь собачьего питомника и очутились, наконец, за селом, наедине с грозной, широко разлившейся рекой.
Я понял, моя «наука» окончилась: Кодя уже вел бат вверх. «Маленько покатаемся» исчерпалось коротким проездом по бухте — от прикола до Камчатки. Что-то будет дальше?
3
Бежала навстречу вода, шли, сменяя друг друга, даурские лиственницы — огромные деревья с пышной кроной нежно-зеленой окраски.
Местами небосвод вдруг раздвигался, и тогда либо справа, либо слева к реке подходила тундра — изумрудно-зеленая, бескрайняя, где глазу не за что зацепиться. А потом снова тайга, густые заросли чернотала и ольхи.
Я всё ещё сидел в том же положении, в каком меня застало отплытие из бухты. Нога затекла. Надо бы сесть поудобнее, помогать грести, но я никак не мог решиться переменить позу: бат, казалось, караулил мои намерения, и, как только я начинал приподыматься, он вздрагивал и кренился.
— Кодя! — не вытерпел я. — Ты, поди, устал?…
— Устал маленько… Давно не ходил на бату. С прошлого года… Отвык.
— Приставай тогда к берегу, я иначе сяду и буду помогать.
— Однако, на воде пересаживайся… Учись. Только нешибко вертухайся… Осторожно так, помаленьку. И получится. Когда будешь вставать — ступню вдоль дна ставь, а не поперек. Ступня, она ведь как на шарнирах. Поставишь поперек — она начнет играть. А потом уж не остановишь. С пальцев на пятку, с пятки на пальцы, пока не вывалишься…
Я начал шевелить руками: поднимал их вверх, вытягивал перед собой, закидывал назад. Ничего, бат ходко шел вперед, чуть покачиваясь с боку на бок. Потом я свесился сначала через левый борт, затем через правый, но так, чтобы суденышко не дало крена. И это мне удалось, хотя пришлось буквально дугой изогнуться. Я был несказанно рад успеху. Теперь встать на коленки и снова сесть.