Операция «Святой Иероним»
Когда Володя подошел к скамейке в сквере, Дима уже поджидал его, и, видно, выражение лица мальчика столь красноречиво говорило о том, что он не оправдал надежд «наставника», или Дима на самом деле обладал бесовской способностью читать мысли людей, но «предводитель» встретил своего юного друга грозным вопросом:
— Ну, что случилось? Где картина?
Сказано это было ледяным тоном, и Володя немало струхнул, опасаясь провала своих начинаний, боясь мести «предводителя». Вначале мальчик уселся возле Димы, насупленный и даже с виду рассерженный. Помолчал, а потом заговорил обиженным тоном:
— Уплыла наша картина, улетела...
Дима не сдержался, схватил своими цепкими, как клещи, пальцами Володю за руку, чуть выше локтя так, что мальчик невольно вскрикнул и постарался освободиться, но Дима сжимал руку все сильней и сильней.
— Что ты мелешь, куда улетела? Ты что, проспал, наверно? Я же вижу, ты свежий, как огурчик! Отвечай, щенок, а то... придушу, стручок гнилой!
— Я не стручок! — высвободил наконец свою руку Володя. — И не гнилой! — Конечно, нужно было поддерживать вид обиженного, и Дима своим оскорбительным тоном предоставил мальчику такую возможность. — Стану я спать, когда дело на такие крутые баксы выгорает! Ты что, думаешь, я выгоды своей не вижу? Нет, я свой навар получить хочу! Ты же не знаешь, что произошло...
Еще тогда, ночью, когда к Володе вдруг пришла идея не отдавать Диме настоящего «Иеронима», мальчик хорошо продумал, что станет говорить «наставнику». Вначале было решено рассказать о том, что конкуренты — это милиционеры, те самые, что запирали двери зала. Но потом Володя понял: нужно направить Диму по иному пути, потому что, выйдя на этих милиционеров, предводитель в конце концов узнал бы, что у них имеется подделка, а, значит, подлинный «Иероним» может находиться только у него. «Пусть-ка поищет, если хочет, этих ночных воров — вряд ли когда-нибудь найдет! решил Володя. — А я тем временем схожу к камину, улучу мгновение, наклонюсь — и картиночка уже в моем мешке-кармане! Покупателя найти не трудно, вот и выручу по крайней мере тысяч двести долларов, а то и больше! А Дима дурачка хотел найти — за гроши работать, рисковать!» И Володя даже успел помечтать с часок о том, что он будет делать с такой кучей долларов.
И Володя долго и обстоятельно стал рассказывать «наставнику», как он висел на трубах камина, как это было тяжело (так тяжело, что хотелось плюнуть на все и поскорее вылезть и во всем признаться бабке-смотрительнице, но он все-таки терпел и ждал). Потом, когда двери позакрывали, он, полуживой, выбрался наружу и стал дожидаться двух часов, намеченных для снятия картины, но вдруг около двенадцати послышался какой-то шум — отворяли двери зала — и снова пришлось сигать в камин. Конечно, он никого не видел, потому что лежал, уткнувшись носом в цементный пол камина. Нет, Володя не только ничего не видел, но и не слышал, во всяком случае, голосов тех, кто притащился ночью в эрмитажный зал. Мальчик поведал даже своему «учителю» о том, что вначале подумал было, не привидения ли это, но вскоре по скрипу и стуку он догадался, что «привидения» заняты снятием какой-то картины. Так они возились минут двадцать, а потом вновь загремели ключами, закрывая двери зала, и все стихло. Да, Володя, конечно, сообщил, что уже тогда, когда «призраки» работали, он стал смекать, над чем они так усердно трудились, и едва все звуки стихли, вылез из укрытия, тут же подошел к «Иерониму» и сразу догадался: «призраки» его опередили, повесив вместо шедевра Боттичелли свою копию, краски которой отличались от подлинных.
Рассказывая о своих ночных приключениях, Володя внимательно смотрел на Диму — молодой человек поначалу пытался сохранять хладнокровие, но потом по его красивому лицу пошли гулять желваки, губы мелко задрожали, и, чтобы скрыть их дрожь, Дима кусал их своими крупными, хищными зубами. А мальчику бешенство «наставника» отчего-то доставляло немалое удовольствие.
— Так, так, так! — затарахтел Дима нервно и сбивчиво — Володя никогда не видел предводителя таким развинченным психопатом. — Ну а после того, как ты увидел, что на месте подлинника копия висит, что ты стал делать?
— А ничего! — равнодушным тоном сказал Володя. — Зачем я стану копию снимать? Сигнализацию откручивать, рисковать, потом под курткой выносить... Тебе ведь копия не нужна, так же? Вот и я подумал — пусть себе висит...
— Хорошо, хорошо, хорошо! — кудахтал Дима. — А где же наша копия?
Этот пункт был самым тонким и ненадежным в плане Володи, но он и к этому вопросу был готов:
— А нашу копию я в камине оставил, на трубах, в уголке. Пусть полежит — кто ее там найдет?
Дима даже рот открыл от изумления и ярости:
— Ты... ты, идиот! Зачем же ты ее оставил? Это же улика!
— Да какая там улика! — отпарировал Володя. — Не больше, чем если бы она висела в раме на видном месте. — А не взял я ее потому, что вчера на контроле меня задержали и не хотели даже в музей пускать — снимите, говорят, одежду верхнюю. — И Володя показал на свою куртку. — Если б сегодня утром я в куртке возвращался, то меня обязательно бы остановили и обыскали, а потом куда надо отвели. Вот я и подстраховался... Да и зачем нам сейчас эта копия, если подлинника нет? Заказчикам вместо «Иеронима» передать или на стеночку повесть дома, на память, так сказать?
При напоминании о том, что подлинный «Святой Иероним» действительно уплыл, Дима застонал, точно ему вырвали подряд три зуба, не меньше, схватился за голову и стал раскачиваться словно мусульманин на молитве. Володе даже стало немного жаль его, и он решил утешить «наставника» словами:
— Ну, не надо огорчаться! — и даже похлопал по плечу. — Хочешь я схожу за нашей копией, в два счета незаметно заберу, раз уж она тебе так дорога.
Но это предложение только усилило раздражение предводителя.
— Да пошел ты со своей копией, придурок! — заорал Дима, совершенно потеряв самообладание, а потом, точно что-то сообразив, схватил Володю за плечи и жарко зашептал: — Слушай, маленький негодяй! Ты ведь парень шустрый, проворный парень, я знаю! Может, ты все это сочинил, про «призраков» своих, а? Ну кто там ночью в Эрмитаж придет с ключами, директор, что ли? Может, ты прокатить меня хочешь, за падло держишь, все баксы за картину хочешь взять, а? Гляди, я ведь за такие шутки печенку в два счета вырежу и самого жрать заставлю, если на самом деле кинуть меня хочешь!
— Да чего мне тебя кидать! — плаксиво (что получилось у Володи очень натурально) прогундосил «юный друг». — Не веришь, так сходи-ка в Эрмитаж да посмотри, что там висит! Ты сам подделку увидишь, не нашу подделку! А еще в камин загляни — в левом уголке увидишь нашу копию. Прихвати ее, раз уж она так дорога тебе, а с меня вообще хватит — я свои деньги теперь потерял, так чего мне с тобой толковать? Я свое дело сделал, как договаривались, а без «капусты» остался! Так что пошел ты к черту, если мне не веришь! Я больше никакого дела с тобой иметь не буду!
Горячая речь Володи произвела на Диму успокаивающее впечатление. Он провел рукой по лицу, словно смывал со своей физиономии выражение злобы к тому человеку, на которого возлагались столь великие надежды, и его точно подменили — Дима обратился к юному напарнику с приветливой интонацией и даже улыбкой:
— Ну ладно, ты меня прости, пожалуй. Нам рано ссориться. Да, я сейчас на самом деле в Эрмитаж схожу и посмотрю, что там эти чертовы «призраки» повесили. Но ты забудь о том, чтобы в сторону уйти, — теперь, мой юный друг, не время. Самое интересное начнется. У меня уже кое-какие мысли есть. Если все удастся, то получишь не полтора, а два миллиона деревянных. А пока — сиди. Здесь, в «дипломате», термос и бутерброды — нарочно для себя тащил, а тут такая непруха вышла. — И Дима покривился, снова расстроившись, и даже ударил кулаком о раскрытую ладонь.
Предводитель убежал, а Володя остался сидеть на скамейке напротив Зимнего дворца. Погода была совсем незимняя, снег лежал лишь кое-где, но было ветрено и промозгло, как в выстуженной, остывшей бане, где очень сыро и открыты окна, а ты совсем голый сидишь на лавке рядом с шайкой, наполненной остывшей водой, и пытаешься согреться тем, что трешь себя противной мокрой мочалкой из колючей, жесткой рогожи. Именно такое чувство и испытывал сейчас Володя: он словно был раздет и беззащитен — и перед этим зимним холодным ветром, и перед людьми, укравшими его покой, домашний и душевный.