Священный лес

Поболтав минутку с нами, Мамади, веселый и торжественный, поднимается на большую площадку и открывает заседание.
Мы остаемся в хижине, чтобы показать, что не собираемся вмешиваться в прения. Собрание созвано прежде всего для выдвижения кандидатов в кантональные вожди; паш вопрос будет обсуждаться лишь как дополнительный. Мы не сможем отстаивать свое дело: когда нас позовут, решение старейшин будет уже принято.
Время тянется крайне медленно. Наше приключение становится испытанием выносливости нервной системы.
На площади у одной из хижин напротив нас расположился какой-то диула. Его товары разложены на циновке, лежащей прямо на земле, или подвешены на крючок под соломенным навесом.
Мы сидим перед нашей дверью и ждем.
Стройная молодая девушка в пестрой набедренной повязке ходит мимо нас взад и вперед. Она — малинке и гораздо привлекательнее большинства женщин тома. Мы невольно следим за ее движениями. Диула уголком глаз наблюдает за нами. Это одна из его жен, которая забавляется ролью соблазнительницы.
Через минуту диула пересекает площадь и подходит к нам. Он знает, что у нас есть чудодейственные лекарства, и просит вылечить его глаза. Мы закапываем ему по нескольку капель в каждый глаз, и он удаляется, вполне удовлетворенный.
Лишь к вечеру мы с облегчением видим, что к нам направляется Вуане. Старейшины послали его за нами. По дороге он быстро дает нам советы, как себя вести. Мы должны признать, что знаем секреты тома, и вновь обещать, что не будем их разглашать.
Длинные полосы тумана цепляются за вершины сейб. Темнеет. Окутанные синевато-зелеными, как вода в аквариуме, сумерками восемьдесят знахарей сидят полукругом на площадке и ждут нас. Мамади встает, подходит к нам и просит меня объяснить собранию, чего мы хотим. Официальный переводчик кантона будет точно переводить мои слова.
Я повторяю старейшинам то, что уже объяснял Вуане и Зэзэ: мы хотим знать жизнь тома, разделять ее с ними, чтобы понять их и иметь возможность им помочь. Один из главных знахарей уже провел нас в священный лес; если они считают это святотатством, то мы готовы уплатить требуемый обычаем штраф и пройти через любое искупление, полагающееся по законам предков. Мы никогда не прибегали к силе, да у нас и оружия нет — нет даже кун-купа, хотя без него невозможно передвигаться в лесу. Мы не хотим действовать также хитростью и будем снимать только то, что разрешат нам сами тома. Если они хотят, мы вновь подпишем такое обязательство, какое уже дали Зэзэ.
Закончив речь, я усаживаюсь в стороне под деревом, рядом с моими товарищами.
Старейшины одни за другим берут слово. Одни настроены благосклонно и время от времени улыбаются нам, другие возмущены и не желают нас замечать. Особенно возмущен один из них, безобразный карлик, который ходит взад и вперед неровными шагами и в негодовании размахивает ручкой от зонтика.
К концу дня еще ничего не решено. Как всегда, когда речь идет о важных делах, тома оставляют себе ночь на размышления.
Весь вечер наша хижина набита старейшинами, они расспрашивают нас о Париже и о Франции. Им особенно хочется еще раз услышать то, о чем им уже рассказывали их демобилизованные земляки. Сильно жестикулируя, мы стараемся подыскать понятные для них сравнения. Их восхищает метро. Некоторые солдаты-гвинейцы входили туда с утра, а выходили лишь с последним поездом. Мы предлагаем им представить себе поезд из Конакри в Канкан, но только более скорый и притом мчащийся под землей. Описания современных зданий и Эйфелевой башни, которые мы сравниваем с поставленными одна на другую огромными хижинами или сейбами, исторгают у слушателей проникновенное «эгов!». Мы открываем бутылку^вина, и алюминиевая кружка идет по кругу.
Когда они уходят, Вуане сообщает нам свой новый план: он хочет предложить блюстителям культа организовать в Тувелеу праздник покаяния, предназначенный только для мужчин; все будут довольны, и мы сможем, конечно, присутствовать при других тайных обрядах.
* * *
С первыми лучами солнца собрание возобновляется без нас. Идут часы. Наконец возвращается торжествующий Вуане — ему удалось убедить старейшин.
— Идите на площадь, они сами скажут вам об этом.
Высокий, высохший, как пергамент, старик в феске и белом бубу, очевидно, духовный глава собрания, с мрачным видом сообщает нам результаты обсуждения. По решению блюстителей культа Вуане и Зэзэ принесут в жертву быка, петуха и барана. Мы можем войти в священный лес и присутствовать при тайных обрядах мужчин, но на свой страх и риск: при виде Великого Духа должны умереть все нетатуированные, равно как и все те, кто ввел их в его владения. В принципе при церемонии покаяния должны были бы присутствовать все знахари, но ввиду этой, реальной с точки зрения тома, опасности туда пойдут только те, кто ничего не боится.
Достаточно бросить взгляд вокруг, чтобы понять: нам не удалось добиться единодушного одобрения. Многие лица остаются хмурыми. Наши открытые противники уступили большинству, но не изменили своего отношения ни к нам, ни тем более к Зэзэ и Вуане.
— Они устроят заговор против нас, — озабоченно говорит Вуане. — Дай мне сто франков, чтобы купить красное бубу; когда против тебя заговор, надо надеть красное бубу. Ночью твои враги видят тебя во сне в красном и ничего не могут больше сделать [27].
Вуане не объясняет происхождения этого поверья, но он вполне заслужил, чтобы его гардероб пополнился.
У Мамади очень довольный вид. Ему удалось удовлетворить нашу просьбу/не вмешиваясь в обсуждение и не применяя своей власти.
Перед отъездом к себе в деревню он заходит проститься. Его сопровождает официальный проводник. Это довольно робкий молодой человек в элегантном белом костюме и батниках на трехслойной каучуковой подошве. Он выражается изысканно, и обороты его речи напоминают стиль Ково.
— Я с удовольствием выпил бы немного вина, — весело говорит Мамади.
В углу нашей хижины всегда стоит наготове бутылка. Разговор становится очень сердечным и оживленным. Мамади рассказывает нам о своем участии в войне с рифами  [28], о захвате Касабланки. Наступает ночь, но он все еще здесь и решает отложить отъезд до завтра.
Мы уже описали нашим гостям все, что их особенно интересует в нашей культуре, — подачу через краны горячей и холодной воды, средства транспорта, особенно безмоторные, то есть с реактивными двигателями, и, разумеется, метро, лифты, рестораны…
Нам в свою очередь хочется заставить их разговориться о большом лесе, о его животных, и тома с воодушевлением рассказывают об охоте на пантер и антилоп.
Вуане слушает со снисходительным видом. Он ненавидит переводчика: тот оспаривает у него руку одной из дочерей Мамади.
— А слоны, — подсказываю я Мамади.
Я заметил, что большие сигнальные трубы, заменяющие в деревнях городские барабаны, сделаны из полых бивней слона.
— Я никогда не видел слонов, — признается Мамади. — Здесь никто ни разу их не видел. Они водятся только на том берегу Вейла.
К огромному удивлению тома, я рассказываю нм, что белые научились дрессировать этих толстокожих, и объясняю, что такое цирк. Дрессировщик, кладущий голову в львиную пасть, вызывает у них полное восхищение.
— Но ведь белые ничего не боятся, — замечает Мамади. — Я даже слышал, что они устраивают гонки на грузовиках.
— И на велосипедах, — Заявляет Вуане, которому всегда хочется, чтобы последнее слово оставалось за ним. — Когда я жил в миссии у белых отцов, я выиграл большую гонку.
* * *
Назавтра после полудня мы отправляемся назад в Тувелеу.
Вуане щеголяет в новом бубу. Это рубашка фирмы Лакост цвета бычьей крови, которую он приметил вчера на лотке диулы.