Священный лес

Небо свинцово-серое, и торнадо целый день следуют одни за другим. С каждой неделей они будут все чаще и чаще. Приближается сезон дождей.
Ночью, под потоками воды, мы идем босиком в Тувелеу. Воды в речках прибыло вдвое. Мы скользим по мокрой глине тропинок, спотыкаемся об огромные ветки, сорванные ветром. Кустарник хлещет нас по лицу. Путь освещают только молнии, почти непрерывно бороздящие небо. Время от времени я различаю впереди Вуане, его мокрую черную шляпу, надвинутую до ушей.
— Внимание, — говорит он, оборачиваясь при переходе через ручей, — внимание, это жжется!
Промокшие до костей, измученные, мы приходим в деревню.
Вуане будто выкрашен суриком: его рубашка совершенно вылиняла.
Он видел, что мы изо дня в день делаем какие-то заметки, и неожиданно объявляет:
— Белые, которые ходят в чаще, как звери, — этою я еще никогда не видел. Вы слишком много мучились. Нужно, чтобы я написал о ваших мучениях.
— Но ты но умеешь писать, — возражает Вирэль.
— Ты напишешь за меня. Я скажу тебе, что нужно написать.
* * *
С утра над лесом тянутся большие черные тучи. Можно ли будет снимать? А ведь сегодня должна состояться большая церемония покаяния. За последнюю неделю Зэзэ и Вуане становятся все беспокойнее. Они обошли всю страну тома, чтобы звено за звеном разрушить разрастающийся заговор, нити которого теперь плотно опутывают нас, и посоветоваться со знаменитыми гадателями. Зоги и гадатель делят у тома область магии менаду собой. Зоги, хранитель и блюститель тайн племени, знает все обряды жертвоприношений, умеет бороться со злыми Духами, передаст волю Афви и, если он еще и колдун, может кого-нибудь сглазить; но предсказывать будущее и определять характер и время жертвоприношений — это дело гадателя. Менаду знахарями и гадателями, функции которых постоянно переплетаются, часто возникает соперничество.
Но сейчас дело кажется Зэзэ настолько важным, что он, не колеблясь, советуется даже со своими врагами, возможно, из тактических соображений.
Зэзэ в последний раз расспрашивает гадателя нашей деревни, своего лучшего друга, старого Вэго. Сидя вокруг него в полутьме хижины, мы с тревогой ждем приговора судьбы. Вэго, присев на корточки на циновке, вынимает из маленького мешочка горсть разноцветной гальки, бобов, твердых и блестящих орехов. Он бросает их перед собой, быстро собирает несколько штук и выкладывает какой-то таинственный геометрический рисунок. Он снова запускает руку в мешок, и мало-помалу на земле получается настоящая страница каких-то письмен. Обхватив голову руками, Вэго размышляет; наши взгляды прикованы к нему. Наконец он поднимает бесстрастное лицо и говорит так медленно, что губы его едва двигаются. Вуане забывает переводить.
— Погоди, — говорит он, — потом.
Оракул лаконичен. Церемония должна состояться сегодня, даже если остальные знахари не придут; вечером мы перейдем через второй барьер леса, чтобы проникнуть в святая святых, куда доступ разрешен лишь посвященным высшей категории, и принести там в жертву собаку перед большой маской — воплощением Афви.
Плата за консультацию: зарезать на могиле предков красного петуха.
Сидя перед своей хижиной в крайне подавленном состоянии, Зэзэ до последней минуты ждет прибытия крупнейших знахарей и колдунов. Солнце клонится к закату. Бесполезно дальше обманывать себя. Те, кто хотел прийти, уже здесь. Все они — личные друзья Зэзэ; к ним присоединилось несколько, любопытных из соседней деревни.
Один из них, в старом мундире цвета хаки, подходит к нам:
— Я солдат Поэль Акои. Я вернулся с фронта, из Индокитая. Но я уехал отсюда нетатуированным, и тома не допускают меня ни на один праздник; если я пойду с вами, они ничего не скажут.
Мы не видим, почему бы нам не удовлетворить его просьбу. Жители Тувелеу, очевидно, не считают Ноэля Акои своим, но и не проявляют к нему никакой враждебности. По словам блюстителей культа, только шесть тома (а их приблизительно пятнадцать тысяч [29]) не татуированы. Положение Ноэля Акои не из легких. Окончив курс в школе миссии, он продолжал свои занятия в Конакри, а затем поступил в армию. Был ранен, отправлен на родину. Вот уже два года как демобилизован. Он был обращен в католичество, отказался подчиняться законам фетишизма и живет в родной стране на положении иностранца.
— Я видел, — рассказывает он нам, — как в Индокитае пашут на буйволах, и хотел сделать то же самое у нас, чтобы обрабатывать большой участок. Но вся страна поднялась против меня, и отец сказал мне: «Если ты так жесток к животным, возвращайся к белым, здесь тебе нечего делать». И мне пришлось отступить.
Темный свод облаков прорывается, и луч солнца освещает деревню. В центре площади, где собрались все старейшины и все мужчины деревни, Зэзэ усаживается на свой резной стул. Два мальчика кладут к его ногам жертвенный нож и ритуальные предметы: связки гинзэ, орехи кола, черную «канарейку» и длинную прямую саблю — эмблему древней касты воинов. Седобородый слепец, старик из Тувелеу, встает и возносит хвалу предкам. Затем, раскинув руки, он вызывает духов леса. Монотонно звучат его заклинания. Толпа, подняв ладони к небу, в одни голос скандирует после каждой фразы: «Эгов!». Затем приносят красного петуха и приводят великолепного бычка и черно-белого барана с витыми рогами. Солнце снова прячется.
Я уже много раз видел, как убивают животных в стране тома, где жертвоприношения — обычное дело, но на этот раз меня охватывает какое-то тягостное чувство. Никогда еще подобная церемония не была столь откровенно жестокой. Одним долгим, точно рассчитанным ударом жрец перерезает животным горло. Бык со связанными ногами, истекая кровью, пытается подняться; голова его еще соединена с загривком позвоночником. Баран встает, спотыкаясь, но оседает наземь и корчится в предсмертных судорогах. Обезглавленный петух прыгает по могильным плитам, кувыркается и падает между двумя камнями. Мужчины растеряны и едва решаются взглянуть друг на друга. Все предсказания очень противоречивы. Молчаливая толпа медленно расходится, а небо над пей серое, печальное, как в день «всех святых»  [30].
Косой луч солнца прорывается сквозь облака. В игре мрачных теней и яркого света ясно видна деревня. Дверь хижины-«снадобья», этого храма тома, открывается. Оттуда с трезубцами в руках выходят Зэзэ и Вэго, наценившие на себя все свои талисманы. За ними какой-то человек несет на плече большую деревянную статую женщины в шлеме с гребнем, одетую в сероватое бубу. На руках у нее медные браслеты, шею украшает ожерелье из мелких стеклышек.
Чувствуется приближение торнадо, но Вуане не выражает беспокойства: когда выходит Воллолибеи, дождя не может быть.
Как объясняет Вуане, имя статуи — Воллолибеи — означает: «Так он красив, что ты не сможешь отвести от него глаз до захода солнца». Разумеется, это несколько вольный перевод. Воллолибеи в Тувелеу — женская статуя; мужская находится в соседней деревне. Иногда устраивается большой праздник, чтобы их соединить, и они танцуют вместе под аккомпанемент голоса Афви. Сегодня Воллолибеи из Тувелеу осталась одна, потому что старейшины из соседней деревни не отозвались на приглашение Зэзэ, но воля духов должна исполниться, несмотря на все дурные предзнаменования, и процессия начинается.
Безразличный ко всему, подняв лицо к грозному небу, Зэзэ в трансе поет каким-то незнакомым нам голосом. За ним один из знахарей Песет на плече статую. Сзади следуют мужчины. Они снова начинают петь хором. Ураган рвется к деревне со скоростью мертвой зыби. Уже весь лес дрожит. Сорванные с макушек листья кружатся вихрем в знойном воздухе. Зэзэ противостоит всем злым силам, он отталкивает их своим трезубцем. Голос его приобретает небывалую звучность. Воодушевленные этой борьбой с разбушевавшейся стихией, мужчины завывая вторят ему. Вуане сотрясается в приступе истерического хохота.