Хождение за два-три моря
День был неяркий, с идущим как бы отовсюду рассеянным светом. Туман лежал на воде метровой периной, вдали приподнимался, скрывал берега. Ветер шевелил его, но не сдергивал.
— Между прочим, мы так и не сняли «Гагарина» под парусами, — вспомнил Даня.
Между прочим, я и не понимал, как это сделать. Чтобы сфотографировать яхту на ходу, нужна другая яхта.
— Спускайте «Яшку», — приказал Данилыч. Утренний бунт был забыт; как всегда во время движения, шкипер излучал благодать.
Многострадальный «Яков» хлюпнулся о воду и, привязанный за кормой, пошел с несвойственной ему резвостью.
— Теперь бери аппарат, Даня, бери весло и садись, — продолжал командовать Данилыч.
Мы отпускали линь, пока мастер по парусам не исчез. Веревка, подергиваясь, уходила в белесые клубы за кормой.
— Теперь табань справа! — закричал шкипер.
Линь пополз в сторону. Сбоку, над слоем тумана, неожиданно возникла Данина голова — одна голова. Лицо капризно морщилось.
— Сыро тут, батя, — пожаловалась голова.
Мы застыли в фотогеничных позах. Вынырнул объектив «Зенита», послышался щелчок, крик «готово»- и все исчезло. Раздался всплеск.
— Даня, сынок! Ты где, паршивец?! — забеспокоился капитан.
Молчание. Мы поспешно потянули линь. Из тумана, бодая создаваемый им же бурун, возник «Яшка». В нем сидел Даня — мокрый, но довольный.
— Ше, испугались?!
Этот снимок — из немногих удавшихся. Сейчас, год спустя, он лежит передо мной на столе. «Гагарин» снят сзади и немного сбоку. Корпус завис в тумане, нет ни воды, ни неба — сплошное молоко. Линии бортов размыты, но чем выше, тем они четче, паруса уже проявлены, отделены от фона иным оттенком белизны, и совсем резко проступают освещенные солнцем верхушки мачт. На палубе видны темные фигуры, Данилыч — тот, что пониже и коренастей, Сергей самый длинный, ну а средний, должно быть, я, — лиц не различишь, одни пятна. Но я-то знаю, что лица счастливые, бездумные и счастливые, даже мое лицо, хотя в тот день, год назад, я хандрил, думал, что начинаю уставать.
Дураком я был год назад, вот оно!..
— Ты бездельник, Баклаша, — с удовольствием отметил Сергей.
— Пиши, пиши…
Была моя очередь вести дневник; но я отлынивал. Сергей, напротив, был полон творческой потенции.
— Знаешь, какое название я дам этой главе? «Фурор на Дону»!
— Замечательно…
Фурор случился при входе «Гагарина» в Дон. К часу дня туман рассеялся, а Таганрогский залив окончательно перестал походить на залив. По обе стороны фарватера возникли острова. Робкие, разрозненные, песчано-травянистые, они исподволь подбирались все ближе, сходились, вытесняли воду в узкие протоки. Море впадало в сушу. Острова покрылись лесом, берег стал выше, сдавил фарватер в узкую ленту, и Данилыч, как на примерке, задал профессиональный вопрос: «В плечах не жмет?»
Действительно, с непривычки было тесно. Последний сигарообразный буй стоял чуть ли не на опушке леса. Дальше начиналась двойная низка коротких речных бакенов. Вот мы и в реке, подумал я. Точнее, в «гирле» Дона.
На берегу толпились, глазея на яхту, какие-то не то туристы, не то рыбаки.
— Привет из Одессы! — закричал Даня.
Туристы засуетились. Бегая по песку, они тоже что-то кричали. Двое мальчишек взобрались на дерево, оседлали ветку, горизонтально протянутую над водой, и гримасничали, рискуя свалиться. Одна из женщин в забытьи пошла в реку. У нее на руках отчаянно ревел младенец.
— Приятно все-таки, что нас тут уу-важа-ют! — немелодично запел Даня. Я повел яхту ближе к берегу. Сергей показался в люке с коньяком и стопками. Восторг туристов усилился.
— Достань ракету! — сказал польщенный Данилыч. — Вообще-то они на случай бедствия, но пограничников нет… Вот оно.
Мы торжественно чокнулись.
— За успех предприятия! За победу над «Мечтой». — Данилыч дернул шнур, и ракета с шипением взвилась над мачтами. Мы выпили стопки и обнаружили, что сидим на мели. Крики на берегу смолкли.
— Они хотели сказать, что мы попали Дону не в то «гирло»! — догадался Сергей. Данилыч промолчал.
— Во народ! — Даня влез на бушприт и начал переговоры с берегом. — Ну чего б я кричал? «А-ааа!» А так, ше б предупредить?
— Куда ж вы на корчи лезете! — сурово сказали с берега.
Сегодня, год спустя, передо мной лежит том старой энциклопедии, Большой Энциклопедии под редакцией С.Н.Южакова, Санкт-Петербург, год издания 1902-й. Том раскрыт на статье «Дон». «Корчи образуются в так называемых проносах», — читаю я. Мне становится приятно и немного грустно. Я с недоумением вспоминаю, что год назад корчи в проносах меня не радовали — не радовали и не слишком огорчали.
Еще одна мель.
Конечно, мы с нее снялись — снялись привычно, без всяких приключений.
Все казалось привычным в тот день, впервые с начала путешествия. Как упрек в безделье, почему-то вспоминался тот самый стол, за которым я сейчас сижу, и некая книга, открытая на странице шестнадцать, и некая рукопись, заброшенная на странице четыре; как символ повторения, данный Данилычем, я все чаще употреблял знаменитое «вот оно», обозначая им все, что казалось примелькавшимся, пройденным, повторенным — тогда, год назад.
Да, все-таки дураком я был год назад.
А причина хандры была простая: полпути.
IIIИз путевых записок Сергея.
Камыши. Плывем по одному из рукавов одного из «гирл» Дона (как-нибудь потом — узнать, как называется!). Камыши и хутора.
Дома стоят вплотную к воде. Перед каждым — скамейка с видом на реку; на скамейках сидят деды и не спеша обсуждают «Гагарин». Мостки. Для лодок устроены подъезды-протоки (под крыльцо, под сваи) — вроде подземных гаражей где-нибудь в Германии.
Как-нибудь потом — подумать и узнать:
а) Особая жизнь в устьях рек — особый характер жителей (земноводный?).
б) На Днестре узкая одновесельная лодка называется «каюк». А здесь?
в) Описать донских казачек, гребущих к дому с надписью «Магазин». Сухопутных подходов к «Магазину» не видно, мужчин-гребцов — тоже (в этом месте можно будет шутить).
Сергей отложил блокнот и зевнул. Нижняя челюсть с мучительным хрустом поползла вниз, лоб сморщился, глаза подернулись влагой и выкатились, как бы изумясь происходящему… Это был не зевок, катаклизм в масштабе лица.
— Ого! — уважительно сказал Даня и по мере сил повторил подвиг судового врача.
Мне тоже зевалось. Странно: ночью мы выспались.
— Где же мост? — неодобрительно спросил Данилыч. — К разводу опоздаем.
Начало путешествия похоже на молодость; потом приходит опыт. Этим мостом ростовчане пугали нас еще в Керчи. «От морских и речных судов всех ведомств, осуществляющих «нерегулярное плавание», заявка на проход под мостом может быть удовлетворена лишь в том случае, когда эти суда имеют разрешение от судовой инспекции на дальнейшее следование по ВСП РСФСР».
Ростовчане пугали, и мы пугались. Какая заявка? Что за ВСП? У нас, совершающих «нерегулярное плавание», разрешения не было.
Но теперь точка зрения почему-то изменилась. Ну, мост. Пройдем. К разводу опоздаем — завтра пройдем. Где он, тоже понятно: на реке, где же еще. И мы пройдем его, этот мост, и продолжим, несмотря на отсутствие разрешения, свое следование по загадочной ВСП РСФСР.
Мы приобрели опыт; и мне, уже не впервые в тот день, стало грустно.
Начало путешествия похоже на молодость. Встреча с дельфином и белужья уха, тендровские комары и подъем апселя — все это ново, все вкусно, все становится веселым приключением. Это время обаятельного юношеского эгоизма. Собственная персона вызывает повышенный интерес. Буду ли я укачиваться? Не испугаюсь ли ночного шторма? Научусь ли ставить паруса? Снова, как в юности, дружелюбно знакомишься с самим собой — оттого легко и с другими.
«Да ведь он любопытный человек! Характер!» — с удивлением думаешь о соавторе, который на берегу осточертел тебе еще в шестидесятых годах. Способность Дани неограниченно спать кажется увлекательной загадкой, каждый звонок Саши его «матери» веселит душу, а первые «вот оно» Данилыча становятся, как сонеты Петрарки, пищей для радостных раздумий.