Путь истинной любви (ЛП)

– Риса влюбляется каждую неделю, и ей вы ничего не говорите.
Скромная улыбка перечеркивает извиняющееся выражение на лице отца.
– Твоя сестра живет свободным духом, и в основном я поддерживаю ее саморазвитие.
– У нее голова от травки задурманена и в школе ее считают сумасшедшей, – отвечаю я,
закатывая глаза. Чувство вины мгновенно жалит меня, и я больше ничего не говорю,
опасаясь нового укола.
Понимаю, что, скорее всего, отец тоже прав.
– Ты, конечно же, не такой, но твой отчет об успеваемости пришел вчера по почте.
Несколько разочарованных преподавателей предупреждали меня, что отправят мои
оценки родителям на рассмотрение. Каждый день с того момента я проверял почту,
надеясь забрать из сумки почтальона, перед тем как он опустит их в ящик, но все что
приходило – были счета и купоны на покупки. Решив, что мои учителя всего лишь лгуны,
я перестал преследовать почтальона.
Это была ошибка.
– Твоя мама так же заметила горящий всю ночь свет в твоей спальне, чем и объясняются
твои постоянные опоздания в школу.
Пульс начинает биться в подушечках пальцев, когда я говорю,
– Я буду стараться над оценками и никогда больше не опоздаю.
Отец подталкивает очки вверх на свой узкий нос и моргает за толстыми стеклами.
– Я никогда не чувствовал надобности вводить какие-то строгие правила по отношению к
тебе, Диллон. И мне очень нравится Пенелопа, но…
Не дав отцу договорить, я встаю и мчусь к двери со словами:
– Я передам Пенелопе, что мы не можем заниматься сексом. Спасибо, что поговорил.
Выходя из передней двери я плавно погружаюсь в лучи майского солнца, пересекаю нашу
въездную дорогу и затем дорогу Файнелов, осторожно, чтобы не наступить в пятна от
масла, которые оставил «Жук» Рисы на асфальте. Когда я поднимаюсь на соседское
крыльцо, я даже не думаю постучать, прежде чем войти внутрь. Мистер «Нацист –
позвони в звонок, прежде чем проникнуть в мое королевство» отсутствует дома, а Соня
говорит, что мне всегда рады в их доме.
– Она наверху, – говорит мама Пенелопы из кухни, облизывая с пальцев что-то
напоминающее жидкое тесто для брауни.
Медленно поднимаясь, я решаю, что больше ни за что не обращусь к отцу за советом. А
какое вообще отношение имеет секс к любви, в любом случае? И кто он такой, чтобы
судить, отчего грустит Пенелопа? И это тот человек, который плакал каждый раз, как я
терял молочные зубы в детстве, потому что он считал их идеальными. Такими
идеальными, что даже зубная фея их была не достойна.
– Плохие новости, – говорю я, открывая дверь в комнату Пенелопы.
– Тссс, – она прикладывает палец к губам.
Я останавливаюсь в проходе, освещая темноту душного пространства. Стены ее комнаты
окрашены в ярко-оранжевый от дюжины зажженных маленьких свечек, расположенных
повсюду. Зачинщик огня сидит в позе лотоса в центре своей кровати, с раскрытыми
ладонями на коленях, соединив кончики среднего и большого пальца.
– Ммммммммм, – глаза Пенелопы закрыты, лицо ничего не выражает.
Достаточное количество свечей, чтобы спалить весь дом дотла, покрывают каждую
устойчивую поверхность в ее комнате. Я с легкостью насчитываю ряд из двадцати свечей
на ее комоде прямо перед магнитофоном, еще десять стоят на подоконнике, семь штук
горят на прикроватной тумбочке и еще три мерцают на книгах по Английскому языку
позади кучи одежды.
– Что, черт подери, ты здесь устроила? – спрашиваю я, закрывая за собой дверь. И прежде
чем заживо сгореть, задуваю свечи и широко открываю окно спальни, чтобы пустить
немного свежего воздуха.
– Эй! – восклицает она, падая на спину. – Я была так близка в этот раз. Ты должен
уважать умерших, Диллон.
Размахивая фиолетовой подушкой над детектором дыма, чтобы он не разразился сиреной
тревоги, прежде чем уйдет весь дым, я переспрашиваю:
– Близка к чему?
– К вызову духа Курта Кобейна. Я хочу, чтобы он использовал мой голос для того, чтобы
поговорить со своими фанатами еще раз.
Отбросив подушку в угол комнаты, я усаживаюсь на край кровати, удовлетворенный тем,
что только что спас целый квартал от смерти через сожжение.
Одетая в футболку с изображением старой музыкальной группы и в пластиковых бусах на
шее, Пен держит рядом, несколько альбомов с роком и эта музыка медленно играет на
заднем фоне.
– Не стоит жечь так много свечей или предлагать свое тело в качестве сосуда для давно
ушедших из жизни музыкантов, – говорю я.
– Он бы не умер, если бы его не убила собственная жена, – Пен поднимает на меня свои
разочарованные карие глаза.
– Разве он не сам себя застрелил? – спрашиваю я.
Пен отмахивается от меня.
– Ты принес плохие известия?
Я киваю и говорю:
– Мой папа сказал, чтобы нам не стоит... ну ты поняла... делать этого.
Юный маг выпрямляется, и ее длинные волнистые волосы спадают на хрупкие плечи.
Крестик висит достаточно низко и достает до груди. Прошло три дня с тех пор, как она
предложила расстаться с девственностью друг друга. С тех пор, мысли о девушке, которая
часто плачет без причины, вторгаются в мою голову совершенно с новой стороны.
Я вспоминаю форму ее губ и насколько верхняя губа пухлее нижней. Вокруг груди она
усыпана мелкими веснушками, а некоторые собрались в форме кристаллов прямо под
впадинкой на шее. Длинные ресницы достают почти до ее нежных щек, когда она
опускает глаза, и мне так нравится ее манера говорить уголком рта.
Когда мы целуемся, я еще сильнее ощущаю как ее «девичье развитие» мягко упирается в
мое тело и как пальцы нежно порхают по моей шее.
На следующий день за обедом, Пен взяла мою руку и под столом положила ее на свое
оголенное бедро. Я был настолько напуган, чтобы сделать хоть что-либо и мой страх был
единственной вещью, которая удержала меня от того что я хотел сделать – провести
открытой ладонью вверх и вниз по бедру.
– Что они вообще знают? – говорит она, проводя тыльной стороной ладони по лбу. Ее
футболка приподнимается, когда она вытягивает вверх руку.
В глубине живота прыгает нервный комочек. На секунду я закрываю глаза, прогоняя
прочь мысли о голом пупке и желтых трусиках, торчащих из-под джинсовых шорт.
– Он как бы доктор, – говорю я, сглатывая с трудом.
–Но, он ничего не знает о нас, – легко отвечает она, прикладывая свой подбородок на мое
плечо. Пенелопа смотрит на меня из-под своих темных ресниц.
Близость этой девушки заставляет потеть мои ладони, и у меня снова учащается
сердцебиение.
– Мы же любим друг друга, так? – шепчет она.
Для меня совсем ничего не значило это слово, которое упомянул отец, прежде чем я
выскочил из кабинета; но слыша слово «любовь» из уст Пенелопы, сразу проясняется
многое.
Я люблю ее с поры пузырей от жевательной резинки и фургона для переезда.
Я люблю ее, и за очки в красной оправе в форме сердец.
Я люблю ее и за то, как она выглядит, паря на руле моего велосипеда.
Я люблю ее.
***
 – Что происходит с Пенелопой? – спрашивает Герберт, кивая головой в сторону
печального Нечто под деревом в школьном саду.
Пен сидит, спрятав свое лицо между колен, которые она притянула к груди. Я знал, что
сегодня будет достаточно проблемный день, когда вытащил ее утром из постели и увидел
темные круги под глазами, и слезы, которые катились по ее бледным щекам. Но все еще
более ухудшилось в течение дня.
Спрятавшись под стеклами голубого цвета, она невидима; а мир все видит. Она ни с кем
не разговаривает, кроме меня, и когда я пришел чтобы забрать ее с урока перед обедом,
она спала, положив голову на стол.
– Да ничего с ней не происходит, – резко отвечаю я. Мои друзья не знают. Им не нужно