Сволочь ты, Дронов!
В любом случае, не стоит размениваться на разных кузнецовых. Месть местью, но не за счет же самоуважения!..
И пришлось Альке смириться. Правда, уроков им уже не задавали — ну какие уроки, когда выставлены не только четвертные, но и годовые оценки? Но Алька упорно писала в дневник несуществующие домашние задания, опасаясь, как бы Дронов не ушел раньше времени на каникулы.
Пришло тридцатое мая. И теперь самый бестолковый человек должен был бы понять, что уроков больше не будет. Поймет ли это Дронов? Поймет, поймет, утешала себя Алька. Ну ведь не станет же он терпеть целых три месяца, чтобы снова увидеть ее, прикрываясь все той же опротивевшей игрой в школу?!
Однако Дронов то ли забыл, что учебный год заканчивается 31 мая, то ли ему и в самом деле уже ничего не было нужно от Альки, однако, привычно проверив уроки, он столь же привычно встал и направился к двери. И ни словечка, ни полсловечка!
Алька готова была разорвать его на куски от злости. Готова была плакать от обиды, выть в голос от тоски и разочарования. Неужели всё?! И она целый месяц напрасно зубрила уроки?!!
Дронов уже взялся за дверную ручку.
— Послезавтра каникулы, — осмелилась намекнуть Алька.
Дронов застыл на мгновение. Ответил, не оглядываясь:
— Что ж, значит, три месяца ты свободна.
И всё? Вот так просто — свободна, и всё?!
Однако же он почему-то не ушел, даже замок так и не открыл, хотя по-прежнему не убирал от него руку. Но и к Альке не поворачивался, словно бы не решаясь взглянуть в ее глаза, увидеть в них бесконечное разочарование. Стоял, словно ожидая чего-то, и сам не зная, чего именно…
Алька не выдержала первой. Прижалась к нему, словно в последнем порыве. Обхватила его сзади, уткнулась носом между лопаток, и вдыхала одуряющий горьковато-цитрусовый аромат. Дронов же словно и не заметил этого. По крайней мере, никак не отреагировал. Стоял чурбан чурбаном.
И это отрезвило Альку. Его реакция, вернее, полное отсутствие таковой, звонкой пощечиной отдалось в ее душе. Алька отшатнулась, отвернулась от него и пошла в комнату. Медленно-медленно, словно каждый шаг давался ей несусветно тяжело и болезненно. Все ждала — сейчас щелкнет замок, и ее ожидания, ее мечты, ее наивные надежды окажутся похороненными заживо…
Но замок молчал. Тишина давила, оглушала. Впрочем, тишины как таковой не было, просто Алька не улавливала никаких звуков, полностью сосредоточенная на своей беде, на ожидании похоронного щелчка замка. А потому и не услышала шагов за своей спиной. И объятия Дронова вновь оказались для нее такими же неожиданными, как и в первый раз.
Вот только теперь Дронов довольствовался легкими объятиями. И руки оставил, не наглея, поверх майки, в аккурат на талии. Прошептал жарко прямо в ухо, вызвав у Альки крупную дрожь по всему телу:
— Ты ведь еще маленькая… Ты уверена?..
Алька не ответила. Откинула голову назад и чуть-чуть набок, прижимаясь к Дронову, подставляя шею под поцелуй, красноречиво вытянула майку из под его рук, словно бы нечаянно оставив одну из них при этом не на талии, а несколько ниже. Так, что половина его ладони лежала теперь на талии, а вторая — поверх трусиков. Положение же второй руки Дронов исправил сам — 'согласно штатному расписанию'. И Алькина грудь опять словно бы сама впрыгнула в его ладонь. Теперь все было почти как тогда. Вот еще бы…
Дронов сам вспомнил, где согласно тому же 'штатному расписанию' должен быть 'разведчик'. Вот только не стал спешить, как в первый раз. Мучил Альку, пробираясь к заветной цели бесконечно долго, буквально по миллиметру. И, едва 'вражеский лазутчик' нарушил границу, из Алькиной груди вырвался все тот же не то вздох, не то стон. И тело, как и в первый раз, приглашающе выгнулось навстречу.
— А мать?.. — хрипло спросил Дронов.
— Не бойся, — еще теснее прижимаясь к нему, так же хрипло ответила Алька. — Она теперь каждый вечер предупреждает о своем появлении условным звонком. Думает, что мы каждый день делаем это…
— Тогда не будем ее разочаровывать.
'Разведчик' покинул гостеприимное логово условного противника. Алька разочарованно ахнула. Но она зря волновалась — Дронов, по-прежнему прижимая драгоценную ношу к себе, приподнял Альку и отнес на диван. И тогда 'лазутчик' вернулся на положенное место. И даже не один — прихватил с собою соратника. Но к великому Алькиному сожалению, снова ненадолго. Чтобы скоро уступить место 'основным силам противника'…
Если бы Алька могла о чем-то думать, она бы расхохоталась. А может, расплевалась бы. Потому что Витька Кузнецов, оказывается, сущее дитя, притом дитя неумелое. И сам он… Но в те мгновения Алька ни о чем не могла думать. Даже радости не было. А то, что она чувствовала, при всем своем желании не смогла бы описать словами. Потому что сочинять стихи никогда не умела, а описать свой восторг прозой — значит, унизить, бесконечно умалить его. Одно знала в то мгновение, впрочем, знала даже не задумываясь, не размышляя, просто на уровне подсознания: что бы ни произошло с ней в дальнейшем, что бы ни произошло с Дроновым, что бы ни произошло между ними — она никогда в жизни ни о чем не пожалеет.
Увы — к бесконечному сожалению обоих, и 'основные силы противника' не могли находиться на чужой суверенной территории вечно. Пришли, побезобразничали немножко, пошалили, порезвились вволю, доставив немалое удовольствие обеим сторонам 'военного конфликта', и отступили, невзирая на усилия хозяйки не выпускать пленных обратно…
Ноги затекли в неудобном положении, коленки саднило от трения о жесткое покрывало дивана. Но Алька этого не замечала. А может, даже от этого получала удовольствие? Вот только было немножечко обидно, что уже все между ними произошло, а Дронов ее даже ни разу не поцеловал. Как-то это неправильно. Обычно ведь все начинается с поцелуев, а Дронов почему-то сразу 'в дамки' полез. Теперь-то уж ему не до поцелуев. Алька читала в женских журналах, что женщину после 'того' тянет на ласки, а мужику уже ничего не надо. Ведь и Кузнецов после 'этого' никогда не целовался, только до. Ну что ж, раз после ласка не нужна, Алька не будет к нему ластиться. А то вообразит себе, что она от него без ума. Еще чего!
Дронов не сводил с Альки глаз. Смотрел серьезно, и как будто ждал чего-то. Алька удивилась — чего ждать-то, если уже все было?
Не дождавшись, Дронов молча направился к двери. А Алька и не возражала. Уверена была — никуда-то он от нее теперь не денется!
Дронов вновь прикоснулся к замку. И вновь замер, словно выжидая. Потом резко повернулся:
— Аля… Тебе понравилось?
'Аля'? Она привыкла, что все вокруг звали ее Алькой. Учителя в школе так и вовсе фамилией обходились. Разве что мать, когда сильно злилась на нее, иногда называла Алей. Но у матери это получалось сухо и словно бы оскорбительно. У Дронова же получилось как-то особенно нежно, даже трепетно, у Альки аж поджилочки затряслись. Вот только что за дурацкий вопрос: 'понравилось ли'?
— А ты сам не понял? — спросила Алька.
— Мне показалось…
— Больше доверяй своим чувствам, — хихикнула Алька. И вдруг вспомнила: — А как тебя зовут?
Дронов опешил. Улыбнулся неловко:
— Вообще-то я Вова. Володя. Владимир.
— Вовчик, значит, — сказала Алька, словно бы пробуя его имя на вкус. — Нет, никакой ты не Вовчик. Ты Дронов.
Дронов почему-то посерьезнел. Повторил вслед за нею:
— Я — Дронов.
Смотрел на Альку долго-долго, словно пытаясь запомнить на веки вечные. Вдруг притянул ее к себе, впился в губы жадно, чуть покусывая, а руки привычно полезли под любимую Алькину маечку, под которой не было ровным счетом ничего. А Альке снова было смешно. Надо же, какая же она дурочка! И она считала, что Кузнецов здорово целуется?! Ой, какая глупая!..
Потом было лето. Это было самое замечательное в Алькиной жизни лето! Правда, каникулы-то были только у нее, а потому целыми днями она пропадала у Дронова в комплексе. К ее бесконечному изумлению, он не скрывал их отношения ни от сотрудников, ни от друзей. Даже в гости ходил только с нею, не оставляя Альку без внимания и на один день. Вот только от соседей скрывались, причем в большей степени это была Алькина инициатива. Чтобы Дронов не стоял подолгу перед ее дверью, рискуя быть замеченным чужими любопытными взглядами, Алька отдала ему запасные ключи, и теперь при желании Дронов мог прийти в любое время.