В осколках тумана

— Вряд ли тебе это интересно. — Я проливаю кофе на стол, и Шейла машинально промокает лужицу салфеткой.
— Все так плохо?
— А ты собираешься сделать так, что все станет еще хуже, правильно?
Ни для кого не секрет, что вчера вечером состоялась встреча партнеров. В основном эти собрания, которые проходят раз в три месяца, всего лишь предлог, чтобы потратить кучу денег в «Площади», любимом ресторане кембриджских юристов. И хотя на этих посиделках рекой льется дорогое вино, а съеденными лангустами можно заселить океан, главное все же — обсуждение новостей. Цифры, текучка сотрудников, активы. А также пассивы. Вроде меня.
— Надо бы, — говорит Шейла, бросая мокрую салфетку в корзину. — Но, — она встает и поднимает руку, чтобы я ее не перебивал, — я дам тебе отсрочку. Только не спрашивай, черт побери, почему я унижалась и просила за тебя, Марри Фрэнч. Никогда не спрашивай!
Не буду, думаю я, и делаю грустное лицо. Шейла не любит бурных проявлений чувств. Она разъярится, если я ее обниму, хотя мне очень хочется это сделать.
— Но если ты когда-нибудь… — она делает такой глубокий вдох, что воздух не помещается у нее в груди, — если ты когда-нибудь меня подведешь и по твоей милости я опять буду выглядеть как дура, то…
— Господи, Шейла, я никогда тебя не подведу!
— Почему я должна тебе верить?
— Дай-ка подумать, — говорю я. — Может, потому, что за пять месяцев я пропустил пять судебных заседаний и проиграл больше дел, чем у меня было за всю мою жизнь? — Мы оба едва сдерживаем улыбку. Нет, больше не могу. Я поднимаюсь и обнимаю ее. — Болван тут я, а вовсе не Дик на хрен Порше.
— О нет, уволь. Он ничем не лучше. — Шейла выходит из кабинета, оставив шлейф дорогих духов.
Я возвращаюсь к папкам. Открываю первую, быстро прочитываю. Стоило мне позволить пробудиться в душе проблеску надежды, как становится ясно, что я буду представлять интересы водителя, сбившего девочку. Ровесницу Флоры. Его трижды останавливали за вождение в нетрезвом виде.
Алкоголь стал важной частью моей жизни, когда мне было тринадцать. Я был готов на что угодно, лишь бы меня приняли в компанию крутых парней. Тогда я и придумал Тайный клуб выпивох.
По своей глупости я не понимал, что у меня удивительно счастливая жизнь. Да, меня разрывали гормоны, я прогуливал уроки и нетерпеливо ждал, когда Джулия подрастет и станет моей. Тайный клуб выпивох помогал скоротать время, но именно он и стал причиной моих бед. Я превратился в отщепенца, изгоя, которого сторонились нормальные дети.
Мы собирались несколько раз в неделю в разных местах — на автобусной остановке, у реки или в фермерском амбаре, смотря какая погода. Каждый член клуба должен был принести хотя бы порцию любого алкогольного напитка. Если человек дважды нарушал это правило, его изгоняли. Разумеется, я, как глава клуба, получал долю приношений и принимал в наше элитарное общество новых членов, позволяя им на время забыть о школьных неприятностях.
Клуб просуществовал четыре месяца, две недели и три дня. Я это хорошо запомнил, потому что после того, как количество членов клуба сильно уменьшилось, мне пришлось совершать регулярные набеги на родительский бар. Деревенские ребята больше не хотели поставлять мне спиртное. Некоторые сами одумались, других на путь истинный наставили предки. Что касается меня, то одно из двух: либо я на редкость искусно врал, либо мои родители были слепы. Спиртным я заливался меньше, зато стал раздражительным, беспокойным, вечно пребывал в депрессии, меня мучили бессонница и мигрени, изо рта у меня воняло, и я всем действовал на нервы.
Какие пустяки, если глядеть из сегодняшнего дня! Но теперь я жалею, что связался тогда со спиртным.
Сделал я это потому, что хотел произвести впечатление на девушку. Нет, не на Джулию. Она была совсем ребенком, нас разделяли миллионы лет. Нет, то была другая. Она училась в моем классе, я даже не помню, как ее звали. Но это она виновата в том, что я выпил первый бокал. Меня заворожили обещания, что спиртное придаст мне уверенности и мужественности, а детская худоба и россыпи прыщей отступят на задний план. Все так и произошло — алкоголь сделал меня сильным и решительным. Мы целовались. Мы танцевали. Мы встречались некоторое время. Она меня бросила, но алкоголь я не бросил. Есть у меня девушка, нет у меня девушки, спиртное всегда было под рукой. И я организовал клуб.
Дик Порше в соседнем кабинете громко разговаривает по телефону, а я думаю, что больше не возьму в рот ни капли. Никогда. Что отняла у меня выпивка? Жену, детей, дом, достоинство, деньги, а если я не соберусь с силами, отнимет и работу.
Я ищу ручку в ящике письменного стола и натыкаюсь на плоскую бутылку из-под виски. Вытаскиваю ее из-под бумаг и какого-то хлама, куда засунул в тщетной попытке скрыть улики. Да, именно это и нужно сделать для алкаша, убившего маленькую девочку. Скрыть улики. Я долго пялюсь на пустую бутылку и к середине дня понимаю, что вряд ли справлюсь.
 
Джулия
Мне пришлось взять неделю за свой счет. Ладно, пусть это будет отпуск, говорю я им по телефону, как хотите. Но несколько дней я не смогу вести уроки. Объясняю, что отпуск нужен для ухода за мамой. Так и есть, но в последнее время столько всего свалилось, что при мысли о классе, переполненном шумными подростками, меня одолевает ужас.
— Меня подменит внештатный учитель, — говорю я маме, расчесывая ей волосы. — А что касается Бренны и Грэдина… — Я отчаянно надеюсь, что она отзовется. Попросит не отступать перед новым вызовом. — Наверное, им придется вернуться домой. — Я замолкаю, щетка замирает на середине длинных волос, но мама безучастно смотрит в зеркало, равнодушная к судьбе несчастных детей. — Это очень печально, — заключаю я.
Мне вовсе не хочется звонить в службу опеки и отдавать детей чиновникам. Я все еще надеюсь, что однажды утром мама проснется и примется готовить завтрак, звать коз, собирать простыни, сохнущие во дворе, и болтать как ни в чем не бывало. И я бы никогда не спросила, что случилось. Мы бы продолжили с того момента, на котором остановились.
Я понимаю, что нет никакого смысла говорить ей об этом.
— Так что, позвонить? Насчет Бренны и Грэдина?
Но и эта попытка безуспешна.
Представления Грэдина о реальности весьма размыты, а его сестра поразительно решительна и отважна. Мне будет не хватать их. Если бы они имели право голоса, то наверняка стали бы умолять не отсылать их. Несмотря на катастрофу, перевернувшую уклад Нортмира, здесь они чувствуют себя вольготно. Впрочем, им и бродяжничество было бы в радость по сравнению с жизнью в отчем доме. Мама успела мне рассказать их печальную историю.
Щетка в моей руке вновь замирает, потому что я осознаю, что забыла мамин голос.
— В конце концов их поселят в дешевой гостинице, рядом с домом родителей. Или отправят к другой опекунше. — Я разговариваю скорее с собой, чем с мамой.
Эти двое пережили немало, и новые потрясения вряд ли будут им на пользу. Нет, пускай живут в Нортмире, пока я смогу о них заботиться. В службе опеки не знают о том, что мама заболела, надо попросить Дэвида, чтобы он не распространялся об этом.
На моих губах появляется улыбка — невесомая, как седые мамины волосы.
— На прошлой неделе у меня было свидание с твоим врачом.
Я не сообщила ей эту новость в тот день, когда мы ездили в больницу, но теперь, после того как Дэвид пригласил меня на ужин к себе домой, я поделилась бы радостным известием даже с козами, выкажи они желание слушать.
Мама вдруг резко вдыхает воздух и приоткрывает рот.
— Ну же, говори, — подстегиваю я.
Она кашляет, и в глазах ее опять застывает безразличие. Мама смотрит куда-то через плечо. Тело ее обмякло, словно кашель забрал у нее все силы. Я опускаю голову. Как заставить ее говорить?