Человек и сверхчеловек

Бернард Шоу. 
Уокинг, 1903 
P. S. После беспрецедентного шума, который подняли критики по поводу нашей книги - увы! Ваш голос в ней не слышен, - от меня потребовали подготовить новое издание. Пользуюсь случаем исправить свою оплошность: Вы, может быть, заметили (все остальные, между прочим, проглядели), что я подкинул Вам цитату из "Отелло", а потом, сам того не сознавая, связал ее с "Зимней сказкой". Исправляю ошибку с сожалением, ибо цитата эта прекрасно подходит к Флоризелю и Утрате; и все же с Шекспиром шутки плохи, так что верну-ка я Дездемоне ее собственность. 
В целом книга прошла весьма неплохо. Критики посильнее довольны, послабее - запуганы; знатоков позабавил мой литературный балаган (устроенный для Вашего удовольствия), и только юмористы, как ни странно, читают мне нотации - со страху они позабыли о своей профессии и самыми странными голосами заговорили вдруг о велениях совести. Не все рецензенты меня поняли; как англичане во Франции с уверенностью произносят свои островные дифтонги, думая, что это и есть добрые французские гласные, так и многие из рецензентов предлагают в качестве образцов философии Шоу что-нибудь подходящее из своих собственных запасов. Другие стали жертвой подобия идей: они называют меня пессимистом, потому что мои замечания задевают их самодовольство, и ренегатом, потому что в компании у меня все Цезари, а не простые и славные ребята. Хуже того - меня обвинили в проповеди "этического" Сверхчеловека, то есть нашего старого друга Справедливого, превращенного в Совершенного! Это последнее недоразумение так неприятно, что лучше я воздержусь от комментариев и отложу перо, пока мой постскриптум не стал длиннее самого письма. 
ДЕСТВИЕ ПЕРВОЕ 
Роубэк Рэмсден в своем кабинете просматривает утреннюю 
почту. Обстановка кабинета, красивая и солидная, говорит 
о том, что хозяин - человек со средствами. Нигде ни 
пылинки; очевидно, в доме по меньшей мере две 
служанки, не считая чистой горничной, и есть экономка, 
которая не дает им прохлаждаться. Даже макушка Роубэка 
блестит; в солнечный день он кивками головы мог бы 
гелиографировать приказы расположенным в отдалении 
войсковым частям. Впрочем, больше ничто в нем не наводит 
на военные ассоциации. Только в гражданской деятельности 
приобретается это прочное ощущение покоя, превосходства, 
силы, эта величавая и внушительная осанка, эта 
решительная складка губ, которую, впрочем, теперь, в 
пору успеха, смягчает и облагораживает сознание, что 
препятствия устранены. Он не просто почтеннейший 
человек; он выделяется среди почтеннейших людей, как их 
естественный глава, как председатель среди членов 
правления, олдермен среди советников, мэр среди 
олдерменов. Четыре пучка серо-стальных волос, - скоро 
они станут белыми, как рыбий клей, который напоминают и 
в других отношениях, - растут двумя симметричными парами 
над его ушами и в углах широкой челюсти. На нем черный 
сюртук, белый жилет (дело происходит в прекрасный 
весенний день) и брюки не черные, но и не то чтобы 
синие, а скорей одного из тех неопределенных 
промежуточных оттенков, которые изобретены современными 
фабрикантами для полной гармонии с религиозными 
убеждениями почтенных людей. Он еще не выходил сегодня 
из дому, поэтому на ногах у него домашние туфли, а 
ботинки стоят наготове у камина. Догадываясь, что у него 
нет камердинера, и видя, что у него нет секретарши с 
пишущей машинкой и блокнотом для стенограмм, думаешь о 
том, как мало, в сущности, повлияли на домашний уклад 
наших парламентариев всякие современные новшества, равно 
как и предприимчивость владельцев железных дорог и 
гостиниц, готовых отпустить вам полтора дня (с субботы 
да понедельника) истинно джентльменской жизни в 
Фолкстоне за две гинеи, включая проезд первым классом в 
оба конца. 
Сколько лет Роубэку? Это вопрос весьма существенный для 
интеллектуальной пьесы, ибо здесь все зависит от того, 
когда протекала его юность - в шестидесятых годах или в 
восьмидесятых. Так вот, Роубэк родился в 1839 году, был 
унитарием и фритредером с мальчишеских лет и 
эволюционистом со дня выхода в свет "Происхождения 
видов"; вследствие этого всегда причислял себя к 
передовым мыслителям и к неустрашимым реформаторам. 
Когда он сидит за своим письменным столом, справа от 
него окна, выходящие на Поргплэнд-Плэйс. Оттуда, если бы 
не спущенные шторы, любопытный зритель мог бы, словно с 
просцениума, созерцать его профиль. Налево, у внутренней 
стены, величественный книжный шкаф и ближе к углу дверь. 
У третьей стены два бюста на цоколях: слева Джон Брайт, 
справа Герберт Спенсер. В простенке между ними 
гравированный портрет Ричарда Кобдена, увеличенные 
фотографии Мартино, Хаксли и Джордж Элиот, автотипии 
аллегорий Дж. Ф. Уоттса (Роубэк предан искусству со всем 
пылом человека, который его не понимает) и гравюра 
Дюпона с Деларошева "Полукружия" в Школе изящных 
искусств, где изображены великие художники всех веков. 
За спиной Роубэка, над камином, фамильный портрет в 
таких темных тонах, что на нем почти ничего нельзя 
разглядеть. Рядом с письменным столом кресло для деловых 
посетителей. Еще два кресла в простенке между бюстами. 
Входит горничная и подает карточку. Роубэк, взглянув, 
кивает с довольным видом. По-видимому, гость желанный. 
Рэмсден. Просите. 
Горничная выходит и возвращается с посетителем. 
Горничная. Мистер Робинсон. 
Мистер Робинсон - молодой человек на редкость приятней 
внешности. Невольно возникает мысль, что это и есть 
первый любовник, так как трудно предположить, что в 
одной пьесе могут оказаться два столь привлекательных 
персонажа мужского пола. Стройная, элегантная фигура в 
трауре, как видно, недавно надетом; маленькая голова и 
правильные черты лица, приятные небольшие усики, 
открытый ясный взгляд, здоровый румянец на юношески 
свежем лице; тщательно причесанные волосы красивого