Покинутый (ЛП)

Прошлой ночью часовых было пять, по всему периметру скотного двора. Сегодня они,
несомненно, усилят охрану.
Я достал подзорную трубу и направил ее на ближайшего охранника, силуэт
которого вырисовывался на фоне луны, и тщательно осмотрел местность позади него.
Меня он различить не мог, разве что в виде еще одной кочки на местности.
Неудивительно, что они решили удрать отсюда как можно скорее после своего набега. Это
убежище было далеко не самое безопасное из тех, что я видел. Они действительно стали
бы легкой добычей, если бы наступавшие генуэзцы не были так чертовски неуклюжи.
Весь отряд в целом должен был бы поучиться у своего лазутчика. Это были солдаты, для
которых скрытность была явно чуждой и непривычной идеей, и шум от подножия холма
доносился до меня все сильнее и сильнее. А следом за мной солдат, конечно, услышат
повстанцы. И как только они услышат, они сбегут. А когда они сбегут, они уведут с собой
Лусио.
Поэтому я решил протянуть руку помощи. Каждый часовой следил за своим
кусочком двора. И ближайший ко мне медленно двигался взад и вперед примерно на
двадцать пять ярдов. Он был начеку; он был уверен, что когда он осматривает свой
кусочек, другой кусок не остается без присмотра. Но он двигался, и пока он двигался, у
меня было несколько драгоценных секунд, чтобы подобраться поближе.
Что я и делал. По капельке. Пока не подобрался настолько, что смог разглядеть
охранника: его густую седую бороду, шляпу, под краями которой вместо глаз виднелись
лишь тени, и мушкет, взятый на плечо. И хотя я еще не видел и не слышал бешеных
генуэзских солдат, я все-таки чувствовал их присутствие, а скоро почувствует и он.
Вероятно, та же сцена разыгрывалась и на другой стороне холма, а значит, я
должен был действовать быстро. Я вытащил короткий меч и приготовился. Мне было
жаль охранника и мысленно я попросил у него прощения. Лично мне он ничего не сделал,
часовой он был надежный и внимательный и не заслуживал смерти.
И я вдруг замешкался там, на каменистом склоне холма. Впервые в жизни я
посчитал, что мои способности не имеют смысла. Я вспомнил семью, которую вырезал в
порту Брэддок со своими молодцами. Семь бессмысленных смертей. В этот момент меня
поразила отчетливая мысль — я не готов увеличивать список убитых. Я не могу поднять
меч на этого часового, который не является для меня врагом. Не могу это сделать.
Эта заминка едва не сорвала все мои планы, потому что в тот же миг неуклюжие
движения генуэзцев сделались явными, раздался грохот сорвавшегося камня и снизу, со
склона, донеслось проклятие — сначала до меня, а потом и до часового.
Он вскинул голову и взял наизготовку мушкет, вытягивая шею и вглядываясь вниз,
в темный склон. И увидел меня. На секунду мы встретились глазами. Мое
замешательство кончилось, и я прыгнул и в один прыжок преодолел бывшее между нами
расстояние.
Правая рука у меня была свободна и вытянута вперед, готовая к захвату; в левой
был меч. Я приземлился, правой рукой захватил его затылок, а левой вонзил меч в горло.
Он почти успел поднять тревогу, но его крик захлебнулся, а на руку мне и ему на грудь
хлынула кровь. Правой рукой я поддержал ему голову, перехватил тело и мягко и
бесшумно опустил его на засохшую грязь скотного двора.
Я присел. Примерно в шестидесяти ярдах от меня был еще один охранник. Это
была лишь смутная фигурка в темноте, стоявшая вполоборота, но если он повернется еще
чуть-чуть, он заметит меня. Я бросился к нему, в ушах свистнул ветер, и я успел схватить
часового прежде, чем он обернулся. И точно так же правой рукой я удержал его сзади за
шею, а левой воткнул в него меч. И, как и первый, он упал в грязь уже мертвым.
Снизу по косогору все сильнее доносился шум от штурмового отряда генуэзцев,
которые так и остались в блаженном неведении, что я не позволил противнику
обнаружить их раньше времени. Но, разумеется, на другом склоне холма ангел-хранитель
Кенуэй не помогал их неуклюжим товарищам, и часовые их засекли. Тотчас же поднялась
тревога, и в доме засветились окна, и наружу повалили повстанцы — зажигавшие на ходу
факелы, заправлявшие штаны в сапоги, натягивавшие на бегу куртки и передававшие друг
другу сабли и мушкеты. Я присел на корточки и видел, как распахнулись двери сарая и
два человека потащили из него двуколку, полностью загруженную припасами, а еще один
поспешил за лошадью.
Время таиться кончилось, и на всех склонах генуэзцы поняли это и больше не
старались захватить ферму бесшумно и помчались к ней с гвалтом.
У меня было преимущество — я был уже на самой ферме, и к тому же на мне не
было мундира генуэзцев, и поэтому в начавшейся суматохе повстанцы не обращали на
меня внимания.
Я направился к флигелю, в котором ночевал Лусио, и почти наткнулся на него,
когда он выбегал из дверей. У него только волосы были не подвязаны, в остальном он был
полностью одет и кричал кому-то, чтобы тот бежал к сараю. Тут же выбежал ассасин,
который подпоясал робу и извлек саблю. У стены флигеля возникли два генуэзца, и
ассасин сразу схватился с ними, крикнув через плечо:
- Лусио, к сараю!
Отлично. Именно то, что и требовалось: отвлечь ассасина.
Но я заметил еще одного солдата, вбежавшего во двор: он присел и стал целиться
из мушкета. Он целился в Лусио, державшего факел, но выстрелу не суждено было
состояться, потому что я метнулся к солдату раньше, чем он заметил меня. Он только
приглушенно вскрикнул, когда сзади в его шею глубоко вонзился мой меч.
- Лусио! — крикнул я и толкнул убитого, чтобы его указательный палец надавил на
курок, разрядив мушкет — безопасно, в воздух.
Лусио остановился и, заслонив ладонью глаза от факела, глянул на другой конец
двора, где я устроил этот спектакль с убитым солдатом. Напарник Лусио все еще
сражался, и несколько секунд я с восхищением наблюдал, как мастерски ассасин
отбивается одновременно от двух солдат.
- Благодарю! — отозвался Лусио.
- Стойте! — крикнул я. — Надо выбираться отсюда, пока двор еще свободен.
Он мотнул головой.
- Мне надо к двуколке, — прокричал он. — Еще раз спасибо, друг!
И он убежал.
 Черт.  Я выругался и тоже бросился к сараю, держась в тени, чтобы он меня не
заметил. Справа я увидел генуэзца, взбиравшегося по склону во двор и оказавшегося так
близко ко мне, что при встрече со мной у него от неожиданности распахнулись глаза.
Раньше, чем он опомнился, я схватил его за руку, развернул и сунул ему меч под мышку,
чуть выше нагрудника и пустил его с воплем кувыркаться по склону с факелом в руке. Я
все так же следовал за Лусио и был уверен, что он в безопасности. Я добрался до сарая,
даже чуть опередив его. Я все еще держался в тени и видел, как у открытых дверей два
повстанца запрягают в двуколку лошадь, а двое других отстреливаются, и пока один
стреляет, другой, встав на колено, перезаряжается. Я бросился к стене сарая, потому что
один из генуэзцев пытался проникнуть внутрь через боковую дверь. Я вонзил ему меч в
самую середину поясницы. Секунду он бился на клинке в агонии, и я отпихнул его от себя
в дверь, кинул горящий факел в задок повозки и отступил в тень.
- Хватай их! — крикнул я, стараясь воспроизвести генуэзский акцент. — Держи
сволочей!
И еще:
- Двуколка горит! — крикнул я, изображая теперь корсиканца, и выступив из тени,
поднял убитого генуэзца и снова бросил, как будто только что убил.
- Двуколка горит! — крикнул я еще раз и увидел только что подбежавшего Лусио.
- Надо убираться отсюда. Идемте, Лусио.
Двое повстанцев обменялись недоуменными взглядами: кто я такой и что мне надо