Ядовитый цветок

Сандра видела лишь горящую в прозрачном воздухе искорку, но хорошо представляла старый белокаменный собор с потемневшими статуями святых у высоких деревянных ворот, чистенький серый булыжник площади со стайками голубей, алеющие на клумбах кусты пышных бегоний, высокие окна ратуши, светлые полотняные зонтики уличного кафе и приткнувшиеся к разогретой солнцем стене дома велосипеды. Сандре нравилось мысленно бродить по уютному городку, который она пересекала в автомобиле уже несколько раз, представлять людей, живущих под крышами старых домов, тех мирных обывателей, что рождаются, взрослеют, производят потомство, не ведая о своем счастье обыкновенности — праве нормального существования здорового, сильного человека.
Сандре исполнилось двадцать четыре, но она чувствовала себя умудренной горьким опытом и обессиленной долгой жизнью старухой. Особенно острым это ощущение было здесь — на площадке больничного парка, куда она приезжала на своем инвалидном кресле, чтобы провести весь вечер в одиночестве, наблюдая, как гаснет закат на склонах гор, а в Гриндельвальде зажигаются теплые огоньки. Долгие часы раздумий и созерцания приводили все к тому же болезненному ощущению пустоты, бессмысленности собственного существования, усиленному неожиданной потерей.
Тщетно прождав до глубоких сумерек, Сандра смогла признаться себе, что скучает по забавному человеку, появившемуся здесь однажды и назвавшему её Феей.
Как обычно за последние четыре года, Сандра проводила сентябрь в этом швейцарском санатории, славящемся своими целебными водами и медицинским персоналом, успешно справлявшемся с травмами костей и позвоночника или, как здесь говорили, нарушениями опорно-двигательного аппарата.
Она уже неделю принимала ванны, сеансы массажа и физиотерапии, охотно «прогуливалась» по аллеям большого парка, выбирая самые уединенные уголки. Обществу разговорчивых дам Сандра предпочитала чтение. Она основательно изучила неплохую санаторную библиотеку, открыв для себя английскую поэзию XIX века.
В тот день после массажа и завтрака Сандра «сбежала» от навязывающейся ей в подружки соседки по столу — грузной дамы, страдающей артритом. С томиком Уильяма Блейка она затаилась среди кустов барбариса, усеянного лаково-красными продолговатыми ягодами. Отрывая взгляд от страниц, Сандра витала в мечтах над Гриндельвальдом, беззвучно шевеля губами:
 
 
«В одном мгновенье видеть вечность,
 
Огромный мир — в зерне песка,
 
В единой горсти — бесконечность
 
И небо — в чашечке цветка».
 
 
Именно эти слова должны были стать девизом её существования, ограниченного тесными рамками физической немощи.
Услышав приближающиеся шаги, Сандра поспешила откатить кресло за прикрытие ветвей, но медсестра в сером монашеском платье и крахмальном головном уборе, скрывающем волосы искала именно её. За медсестрой в кресле с электроприводом бесшумно двигалось изваяние из бинтов и гипса.
— Прошу прощения, мадемуазель Сандра. У нас новый пациент. Он тоже американец и не в ладах с французским. Вы могли бы объяснить мсье правила нашего «монастыря»? — Сестра Анна с некоторым испугом покосилась на инвалида, словно опасалась, что он сбежит или будет протестовать, и отошла в сторону, открывая пациентам путь к сближению. Но оба кресла не сдвинулись с места, напоминая насторожившихся животных.
— Не беспокойтесь, я постараюсь помочь месье… — Сандра выехала из-за кустов, рассматривая безмолвного соотечественника.
Пожелав пациентам приятного отдыха, монахиня поспешила скрыться. Человек в бинтах не спешил представиться и Сандра подумала, что, вероятно, он здорово страдает от боли. Левая нога представляла собой произведение медицинского зодчества под названием «сложный перелом бедра». Лангетка, спускающаяся от затылка к плечам, свидетельствовала о травме шейных позвонков, а белый кокон на голове с прорезями для рта и глаз не оставлял сомнений в том, что бедняге здорово досталось.
— Вы можете молчать, месье. Я здесь уже четвертый раз и кое-что понимаю в травмах. Думаю, вы не расположены болтать.
— Я и говорить-то не могу. — Прошипел незнакомец. — Трещина в нижней челюсти. Да и вижу плоховато. Санаторий с его правилами меня мало волнует, я не собираюсь здесь задерживаться и плевать хотел на всякие монастырские уставы. Опишите лучше себя. Это, думаю, подействует благотворно — у вас чарующий голос. — Пренебрегая мотором, он катанул кресло здоровой рукой, вплотную приблизившись к Сандре.
Она пригляделась к белой маске — веки незнакомца были опущены.
— Я стройна и золотоволоса, как фея. В огромных васильковых глазах отражается бездонная синева сентябрьского неба… Ну… и что там ещё положено иметь фее?
— Фея должна уметь очень многое… — Мужчина сосредоточился, опустив голову. К примеру — «В одном мгновенье видеть вечность, Огромный мир — в зерне песка…»
Сандра метнула быстрый подозрительный взгляд на своего собеседника, процитировавшего четверостишие из лежащего на её коленях томика.
— Вы не даете иллюзиям разгуляться… Могли бы подольше притворяться слепцом и дать мне возможность поиграть в золотоволосую красавицу. Вы торопливы, месье…
— Немо. — Представился больной. — Загадочность — это все, что у меня осталось. А вы навсегда будете для меня Феей, пусть даже я обрету невероятную остроту зрения.
— Не возражаю. Если бывают носатые феи, передвигающиеся в инвалидном кресле. — Сандра непроизвольно отвернулась, злясь на разыгравшего её мужчину.
— Ну, форма носа, положим, это дело вкуса. А инвалидное кресло — дело времени. — Он хлопнул ладонью по подлокотнику, нечаянно начав сигнал. — Фу, черт! никак не совладаю с этим экипажем. Интересно, сколько в нем лошадиных сил и какова максимальная скорость?
— Может, попробуем проехать наперегонки? Хотя, у вас, кажется, более новая модель. Поэтому сдаюсь без сопротивления.
— А зря. Вы правильно подметили, Фея, я тороплив в этой жизни. Жадничаю — и от этого ломаю шею. Но сдаваться не собираюсь! — Он поднял кулак, но вовремя остановился, едва коснувшись клаксона. Сигнал тихонечко крякнул. Оба засмеялись.
— Да, мне кажется, процесс вашего выздоровления идет ускоренными темпами. Полчаса назад сестра представила мне полуслепого и молчаливого человека. — Сандра глянула в блеснувшие в прорезях глаза мужчины. — Видимо, челюсть уже срослась?
— Вы все очень правильно заметили. Если честно, то скулу здорово сводит, конечности налились свинцом и в башке — полная муть. Час назад, общаясь с доктором Вальнером, я едва ворочал языком, а сейчас болтаю. Почему? Да просто потому, что мне нравится это утро, ваш голос, это идиотское кресло, в конце концов… И то, что я, вопреки всему, остался жив… Наверно, я неисправимый жизнелюб… Я обязательно выкарабкаюсь — вот увидите. Мне не впервой.
— Вы так грозно все это произнесли, словно бросили вызов кому-то.
— Вам, дорогая Фея, вам. Мы будем сражаться вместе. Но вы должны забыть о своем смирении — ведь вы не монашка?
Сандра рассмеялась. В санатории, опекаемом обителью святой великомученицы Терезы, образ монахини был настолько привычен, что она невольно стала копировать их сдержанные жесты и напевный, монотонный говор.
— Нет, я даже не задумывалась о монастыре, хотя, наверняка, это был бы для меня самый разумный выход… А смирение — от безысходности. Молите Бога, чтобы воля к жизни не покинула вас. Моих просьб он не слышит.
— Ну. вот еще! Я не буду молить и выпрашивать то, что принадлежит мне по праву. По праву Homo sapiens'а — двуногого, двурукого разумного существа! Мне больше нравится бой. Я чувствую себя сильнее со сжатыми кулаками. — Он с трудом разогнул забинтованную правую руку и, глядя на свою ладонь с дрожащими пальцами, медленно сжал кулак. Сандра услышала глухой стон, видела, как прикусил мистер немо сухую, растрескавшуюся губу, и физически почувствовала пронзившую его боль.