Рассказы

И мать снова расплакалась…
Дома Сергею вначале было немного непривычно, типовые пяти- и девятиэтажки казались ему неестественно высокими, потому что за последние несколько лет он не видел зданий выше двух этажей. Звук повизгивающего на поворотах трамвая был странен. Мужчины с чисто выбритыми лицами и женщины в мини-юбках вызывали оторопь.
Но все равно ему было хорошо. Он спал, сколько хотел, и ел, сколько влезет. В военкомате ему вручили новый военный билет, медаль «За отвагу» и какие-то, причитающиеся за участие в боевых действиях, деньги. В городской администрации подарили ценный подарок и обещали похлопотать насчет квартиры.
Говорили с ним все очень ласково. Как с тяжело больным человеком.
Прошлое отступало. Хотя довольно часто он просыпался в ужасе от того, что проспал, что не вышел на работу или что хозяйская корова по его вине сломала ногу. Но потом быстро соображал, что лежит дома в своей постели, и успокаивался.
Он — здесь. Назад возврата нет.
И можно жить. Просто жить…
Потом он стал замечать какое-то легкое, еле уловимое раздражение близких. Слышал, как часто стала о чем-то вздыхать и плакать мать. Слышал их перебранки с престарелой бабушкой.
— Куда ты девала мой платок? Он тут был. Вот когда я жила одна, у меня все лежало на своих местах. И не надо было искать. Зачем только квартиру продали…
— Ты бы хоть за хлебом сходил, — порой просила его мать.
— А разве я не ходил?
— Нет, ни разу.
И действительно не ходил. Хлеб появлялся на столе сам по себе. Равно как борщ, колбаса и сигареты.
Он спал, ел, курил, слонялся по улицам. Он считал себя вправе жить так, а не иначе, потому что такого хлебнул… На всю жизнь хлебнул!
Однажды мать привела в дом какую-то девушку. Они долго сидели на кухне и пили чай с печеньем. Потом мать показывала ей альбом с фотографиями. Сергей все это время сидел, уставившись в телевизор. Ему не было дела, что это за девушка и почему мать показывает ей фотографии.
— Сережа!
— Что?
— Проводи гостью, а то поздно.
Сергей оделся и пошел провожать девушку.
— Ты поласковей с ней, она хорошая, — тихо сказала мать, когда он выходил на лестничную площадку.
Тогда Сергей понял, что она хочет его женить.
А почему бы нет?
Сергей проводил девушку до дома и на следующий день сделал ей предложение.
Несколько месяцев он был счастлив. Он вставал, ел приготовленные женой суп и котлеты, курил на балконе и ждал, когда она вернется с работы.
Жена возвращалась с полными пакетами и сразу шла на кухню.
Потом они ужинали и ложились спать.
Через полгода жена ушла.
— Он все время молчит, — жаловалась она своим подругам. — И ничего не делает. Только лежит на диване и смотрит телевизор.
Сергей не понял, что произошло. Ведь им было так хорошо вместе. И вдруг…
Он вернулся к матери. Которая теперь плакала больше, чем раньше. И больше молчала.
— Ты на меня сердишься? — периодически спрашивал ее Сергей. — Почему ты на меня сердишься?
— С чего ты взял?! Я рада, что ты здесь, что ты со мной, — успокаивала его мать.
И Сергей успокаивался. Потому что это было удобнее, чем что-то понимать.
Но однажды вышел крупный разговор.
— Мне трудно тянуть бабушку и тебя на одну зарплату. А скоро будет невозможно, мне отказали в подработке.
— Ты разве подрабатывала?
— А как бы я смогла тогда тебя кормить? Ты цены в магазинах видел?
— А военкоматовские деньги?
— Они давно кончились. Ведь прошло уже два года.
— Разве два?
— Два года и два месяца.
Он не заметил этих лет и этих месяцев. Он все еще думал, что плен закончился вчера.
— Хорошо, я устроюсь на работу, — сказал Сергей. — Завтра же.
Если бы это было так просто. «Завтра» Сергей на работу не устроился. И послезавтра тоже.
— Какая у вас специальность?
— У меня много специальностей. Могу каменщиком, могу штукатурить, плитку класть.
— А какие-нибудь дипломы, разряды есть?
— Дипломов нет.
— Тогда извините.
Иногда соглашались взять без диплома. Но когда узнавали про участие в боевых действиях и про плен — отказывали.
— Почему вы не берете меня? Потому что я воевал? — горячился Сергей.
— Ничего подобного. Просто… просто вакансий больше нет.
Сергею были неприятны отказы, и даже не тем, что он не получал работы, а тем, что его, как он подозревал, считали человеком второго сорта. Даже когда не считали, а действительно не было вакансий.
— Почему они нас не любят? — спрашивал у таких же, как он, никому не нужных ветеранов необъявленных войн.
— Потому что зажрались, пока мы там…
А может, действительно? Пока они шкуры под огнем дубили, их места на гражданке всякая шваль позанимала.
И это была правда. Но не вся правда.
Ветеранов не любили за вздорный характер. За оголенные нервы, за то, что они предпочитали любой спор решать глоткой и кулаками. А умел и мало, умели только ходить в атаки, спать в чистом поле, укрываясь бушлатом, и умирать. Они ушли из той военной жизни и не пришли в мирную.
— Ты бы побрился, причесался, костюм надел, — советовала мать. — Может, тогда тебя возьмут.
— Ничего, и так сойдет. Им сойдет. Когда я в окопах гнил, я устраивал их в любой одежде.
— Но ты должен понять…
— Я никому ничего не должен! Это они должны. Мне! За то, что я там, за них…
Он не умел пригибаться, не умел нравиться. И не хотел.
Каждый новый отказ злил его, как быка красная тряпка, пляшущая перед ноздрями. С каждым новым отказом у него уменьшались шансы на удачу. За него похлопотали друзья.
— Пойдешь грузчиком на рынок, мы договорились. Работа там, конечно, не сахар, но платят хорошо. Покажешь себя с лучшей стороны — может, даже в завсклады выбьешься…
Народ в бригаде был разношерстный — опустившиеся мастера спорта, сокращенные из оборонки итээровцы, отставники-офицеры, недавние зэки. Были и «ветераны». Правда не этой, той, давней, десятилетней войны.
Работали, что называется, на износ. Наваливались скопом на вагон или рефрижератор и растаскивали груз в считанные минуты. Потом разбредались до следующего вагона. Кто-то шел спать куда-нибудь в подсобку, кто-то слонялся по рынку в поисках случайного заработка.