P.S. Я все еще люблю тебя (ЛП)

– Именно это я и сказала, – я начинаю вставать. Я надеялась, что он подвезет меня домой, но теперь я не хочу просить. Но на улице так холодно. Может быть, если я намекну…. Дуя на руки, я говорю: – Что ж, я пойду домой.
– Подожди минутку. Давай вернемся к части с извинениями. За что именно ты извиняешься? За то, что вышвырнула меня из своего дома, или за то, что считаешь меня подонком, который будет ходить и рассказывать всем вокруг, что у нас был секс, когда на самом деле его не было?
В моем горле образовывается комок. Когда он так это преподносит, звучит действительно ужасно.
– И за то и за другое. Извини за оба.
Питер склоняет голову набок, приподняв брови.
– Что-нибудь ещё?
Я злюсь. Что-нибудь ещё? 
– Нет «чего-нибудь ещё». Это все. – Слава Богу, я не отдала ему письмо, если он собирается быть таким. Я ведь не единственная, кто должен извиняться.
– Эй, это ты пришла сюда, говоря «я сожалею» и «давай останемся друзьями». Ты не можешь заставить меня принять твои глупые извинения.
– Ну, в любом случае, я желаю тебе счастливого Нового года. – Теперь я говорю с сарказмом, и это, конечно же, доставляет удовольствие. – Чудной жизни. В память о прошлом и все такое.
– Отлично. Пока.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Сегодня утром я была полна надежды, у меня в глазах были такие звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок. Скатертью ему дорожка!
– Погоди минутку.
Надежда врывается в мое сердце, подобно Джейми Фокс-Пиклу, запрыгивающему в мою постель, – быстро и непрошено. Но я оборачиваюсь, как бы говоря: «Пф, что тебе теперь надо», так что он ее не видит.
– Что это у тебя в кармане?
Моя рука подлетает к карману.
– Что? О, ничего. Просто почтовый мусор. Оно валялось на земле около твоего почтового ящика. Не беспокойся, я выкину его за тебя.
– Отдай его мне, и я выброшу его прямо сейчас, – говорит он, протягивая руку.
– Нет, я же сказала, что сама это сделаю. – Я тянусь, чтобы засунуть письмо поглубже в карман своего пальто, но Питер пытается вырвать его из моих рук. Я яростно уворачиваюсь от него и держу крепче. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, испуская легкий вздох облегчения, а затем он бросается вперед и вырывает его у меня из рук.
– Питер, отдай его! – задыхаюсь я.
– Манипуляции с почтой США – федеральное преступление, – беспечно отвечает он. Затем смотрит на конверт. – Оно мне. От тебя. – Я в отчаянии хватаю конверт, и это застает его врасплох. Мы боремся за него, я держу его за уголок, но он не отпускает.
– Перестань, ты порвешь его! – кричит он, выкручивая его из моей руки.
Я стараюсь схватиться покрепче, но слишком поздно. Оно у Питера.
Питер держит конверт над моей головой, разрывает и начинает читать. Мучительно стоять перед ним, ожидая … чего, не знаю. Больше унижения? Мне, пожалуй, следует просто уйти. Он такой медленный читатель.
Когда же он, наконец, дочитывает, то спрашивает:
– Почему ты не собиралась мне его отдавать? Почему ты собиралась просто уйти?
– Потому что… не знаю … похоже, ты не был рад меня видеть…, – мой голос замолкает.
– Это называется набивать себе цену! Я все ждал, что ты позвонишь мне, дурочка. Прошло уже шесть дней.
Я задерживаю дыхание.
– О!
– О. – Он притягивает меня за воротник моего пальто ближе к себе – достаточно близко, чтобы поцеловать. Он настолько близко, что я вижу пары его дыхания. Так близко, что я могла бы сосчитать его ресницы, если бы захотела.
– Итак… я все еще тебе нравлюсь? – приглушенно говорит он.
– Ага, – шепчу я. – Ну, отчасти. – Мое сердцебиение становится быстрее-быстрее-быстрее. У меня кружится голова. Это сон? Если так, пусть я никогда не проснусь.
Питер бросает на меня взгляд, как бы говоря: «Да ладно тебе, ты же знаешь, что я тебе нравлюсь».  Нравишься. Нравишься. А затем он тихо говорит:
– Ты мне веришь, что я не рассказывал никому, что мы занимались сексом во время лыжной поездки?
– Да.
– Хорошо, – он вдыхает. – Что-нибудь … что-нибудь произошло между тобой и Сандерсом после того, как я ушел из твоего дома в ту ночь? – Он ревнует! Сама мысль об этом согревает меня, как горячий суп. Я начинаю отвечать ему, что нет, но он быстро добавляет, – Подожди. Не говори. Я не хочу знать.
– Нет, – твердо произношу я так, чтобы он знал, что я серьезно. Он кивает, но ничего не говорит.
Затем он наклоняется, и я закрываю глаза, и мое сердце трепещет в груди, подобно крыльям колибри. Технически мы целовались только четыре раза, и только один из всех них был по-настоящему. Я бы хотела сразу же перейти к этому, чтобы перестать нервничать. Но Питер не целует меня, не так, как я этого ожидала. Он целует меня в левую щеку, а потом в правую, его дыхание  теплое. А потом ничего. Я распахиваю глаза. Это буквальное отвали с поцелуями? Почему он не целует меня как полагается?
– Что ты делаешь? – шепчу я.
– Усиливаю предвкушение.
– Давай просто поцелуемся, – быстро говорю я.
Он наклоняет голову, его щека трется о мою, но тут открывается входная дверь и перед нами, со скрещенными на груди руками, появляется Оуэн, младший брат Питера. Я отпрыгиваю от Питера, будто только что выяснила, что у него есть ряд неизлечимых инфекционных заболеваний.
– Мама хочет, чтобы вы зашли в дом и отведали немного сидра, – говорит он, ухмыляясь.
– Через минутку, – произносит Питер, притягивая меня обратно.
– Она сказала, прямо сейчас, – отвечает Оуэн.
О, мой Бог. Я бросаю панический взгляд на Питера.
– Я, наверное, пойду, пока папа не начал волноваться…
Он подталкивает меня к двери своим подбородком.
– Просто зайди на минутку, а потом я отвезу тебя домой. – Когда я захожу внутрь, он снимает мое пальто и говорит тихим голосом, – ты на самом деле собиралась идти всю дорогу до дома в этом причудливом платье? В холод?
– Нет, я собиралась заставить тебя почувствовать вину, чтобы ты подвез меня, – шепчу я в ответ.
– Что с твоей одеждой? – спрашивает меня Оуэн.
– Это то, что корейцы надевают на Новый Год, – отвечаю ему я.
Мама Питера выходит из кухни с двумя дымящимися кружками. На ней длинный кашемировый кардиган, который свободно опоясан вокруг талии, и вязанные кремовые тапочки.
– Оно потрясающее, – говорит она. – Ты выглядишь великолепно. Так ярко.
– Спасибо, – отвечаю я, чувствуя себя неловко из-за всего этого ажиотажа.
Мы все втроем садимся в семейной комнате; Оуэн убегает на кухню. Я все еще чувствую себя раскрасневшейся из-за почти поцелуя и от того, что мама Питера, наверное, знает, что мы собирались сделать. Я так же размышляю, что она знает о том, что с нами происходило, и, если уж на то пошло, что именно он рассказал ей.
– Как прошло твое Рождество, Лара Джин? – интересуется его мама.
Я дую в кружку.
– Оно прошло действительно хорошо. Папа купил моей сестренке щенка, и мы спорили о том, кто будет его держать. И моя старшая сестра все еще дома, приехала из колледжа, так что это тоже хорошо. А как прошел ваш праздник, миссис Кавински?
– О, было хорошо. Тихо. – Она указывает на свои тапочки. – Оуэн мне их подарил. Как прошла праздничная вечеринка? Твоим сестрам понравилось печенье с изюмом, которое испек Питер? Честно говоря, я терпеть их не могу.
Я удивленно смотрю на Питера, который внезапно оказывается очень занятым, прокручивая изображения на своем телефоне.
– Я думала, ты сказал, что твоя мама их испекла.
Его мама улыбается гордой улыбкой.
– О нет, он все сделал сам. Он был очень решителен.
– На вкус они как мусор! – кричит Оуэн из кухни.
Его мама снова смеется, а потом все замолкают. Мой разум бешено пытается придумать потенциальную тему для беседы. Новогодние пожелания, может быть? Метель, которая предполагается на следующей неделе? Питер совсем не помогает, он снова уставился в свой телефон.
– Было приятно тебя видеть, Лара Джин. – Мама встает. – Питер, не задерживай ее допоздна.