Свобода выбрать поезд

Так вот, значит, как? Парень в сером комбинезоне, запросто гуляющий по лабиринтам Игры… творящий немыслимые, непредусмотренные разработчиками чудеса…
— Да, я уже пятнадцать лет здесь, — подмигнул мне Олег. — С самого начала. В конце концов, первый опыт надо ставить на себе… Ничего, не так уж тут и страшно… А потом и другие появились. Ещё восемнадцать человек. Вам предлагается стать двадцатым.
— Но зачем я вам?
Тупость, вызванная уколом, проходила, и теперь я варился в едкой смеси страха, тоски и раздражения.
— А ты представь, — он вернулся к изначальному «ты», — сколько может сделать полезного сетевая личность. Изучение Алгоритмов… изнутри. Понимаешь? Вместо многолетнего и опасного хака — можно сразу выловить и структуру, и блокировать их защиты… Один разведчик в ставке врага ценнее сотни дивизий. Если, конечно, он хороший разведчик. Но куда ты денешься? Научишься. Эх, если бы каждого можно было оцифровать! — глаза его азартно блеснули. — Мы бы таких дел натворили, Андрюша! Да никакого Ин-Ра бы уже не было, прибили бы дракона тапочкой… К сожалению, очень мало кто годится для оцифровки. Лишь немногие по биофизике проходят. А остальных мы пока сканировать не научились, сразу возникают наводки, посторонние какие-то поля…
Я постарался взять себя в руки. Очень всё это мне не нравилось. Но разве у меня был выбор?
— И как же это вы поняли, что я гожусь?
Олег улыбнулся безмятежной детской улыбкой, во все свои тридцать два оцифрованных зуба.
— Помнишь, как ты к стоматологам ходил в прошлом году?
Я напряг мозги. Да, действительно, случилась такая неприятность, пришлось съездить в клинику на Савёловской. Пять минут в кресле, мягкий шлем на голове, тихая, убаюкивающая музыка. Никакой боли, естественно — на то и музыкальный транс. Списали с моей кредитки изрядно, так ведь стоматолог — профессия редкая, эксклюзивная. У населения давно уже здоровые зубы.
— Что, тогда и оцифровали? — ухмыльнулся я.
— Да что ты! Просто сняли энцефалограмму… ну и ещё кое-что. У нас много точек — и в больницах, и в косметических салонах, и в парикмахерских… Девяносто девять и девять десятых — пустышка. Но иногда попадаются такие самородки, как мы с тобой. А дальше человека надо изучить, понять, подходит ли он нам по интеллекту, по взглядам, по этическим параметрам… Оцифруешь ещё кого-нибудь, а он по всей Сети начнёт вопить про «Вакцину». Нет, тут с разбором надо. Поставить ряд экспериментов…
У меня перехватило дыхание.
— То есть… Всё это не случайно? И логи эти нелепые, и приговор… И Полигон…
— Ну конечно! — Олег лучился весельем. — Конечно! Это очень хорошая проверочка, Андрюша. Ты почти по всем статьям годишься. Ещё бы и взгляды тебе подрихтовать… А так — умный, порядочный, практичный… На рожон только иногда лезешь… но это можно и как дурость записать, и как смелость. Анатолий, кстати, очень тобой восхищался. Такой задохлик, говорил, и на меня попёр…
— Так значит? — у меня вдруг заболел зуб, тот самый, в прошлом году залеченный. Видимо, от нервов.
— Конечно, — подтвердил Олег. — Наш человек. Задание ему было аккуратно тебя повредить, чтобы не в местных условиях лечили, чтобы в больницу. А ближайшая больница — наша. Степаныч, завотделением, с пятидесятого года в «Вакцине». Там мы и сняли оцифровку. Теперь тебя внуки Касперского казнят, и готово дело, добро пожаловать в Сеть.
Нет, ярости я не почувствовал — наверное, всё во мне уже перегорело. Просто вязкая серая пустота… скучная как сложение дробей.
— Значит, Олег, — протянул я, — ваша банда вот так просто взяла и изгадила мне жизнь? Жил-был человек, а вы его на смерть… или на что-то похуже… У жены отняли мужа, у девочек — отца. Только вот не надо опять про спасение человечества. Историю учи, сколько раз его спасали и чем это кончалось. Я к вам просился? Да какое право…
— Тихо, тихо, Андрей, — голосом доброго психоаналитика заворковал Олег. — Это истерика, это в данном случае естественно. Я понимаю, шок. Понимаю, трудно сразу переварить. Но вот взгляни на это с других позиций. Что такое ты и твоя семья по сравнению с судьбой цивилизации? Тебе, может, своя хата и ближе к телу, а мы иначе подходим. Историю в белых перчатках не варят, понимаешь? Ну нельзя что-то реальное делать и не запачкаться. Да, грязь надо сводить к минимуму, но он ведь ненулевой, этот минимум. Просто прикинь, что было бы иначе. Вот пришли мы к тебе, попросили сложить голову за народное счастье. И куда бы ты нас послал? И кого бы ты на нас навёл? Вся наша борьба и накрылась бы медным тазом. Ну давай я перед тобой извинюсь. Тебе легче? А насчёт семьи — ну да, я всё понимаю. У меня, что ли, никого не было? Думаешь, мне это как с гуся вода?
В глазах его совершенно ничего не читалось. И это было куда убедительнее, чем на ходу спрограммированные озёра тоски и боли.
— Ты что, всерьёз воображаешь, будто я там, в Сети, стану на вас работать? — выдавил я из пересохшего горла.
— А почему нет? — удивился Олег. — Сам прикинь, чем там ещё тебе заниматься? К Ин-Ра каяться ты не побежишь, совесть не пустит. Ты ведь даже полковнику Гришко меня не заложил… хотя все основания были.
— Заложил, — горько усмехнулся я. — С подробностями и картинками.
— Ай, брось! — отмахнулся Олег. — Это ж не ты, это химия. Короче, как в Сети освоишься, так сам всё и поймёшь. Да, и семья. Материальная поддержка — это как плюнуть. Счёт свой разблокируешь, перекинешь на жену… будешь переводить деньги… типа проценты с твоих Игр… никто никогда и не подкопается. Тут без вопросов. А насчёт главного… Ну ты по совести скажи, видишь ведь, что человечество загибается?
— Вижу, — признал я. Врать не хотелось. Не совестно, а просто лень. Устанешь от этих наворотов.
— Согласен, что надо что-то делать?
— Согласен.
— Можешь предложить что-нибудь лучшее?
— Нет.
— Ты с нами?
Вдох… Паутина паузы… Нервный выдох.
— Я сам не знаю с кем.
— Это ничего, — улыбка Олега похожа на букву «ё». — Узнаешь. Скоро за тобой придут. Кстати, не бойся, — он сглотнул. — Больно не будет, всё схвачено.
— А пошёл ты…
Нечем было в него кинуть.
— Иду, иду, — кивнул Олег. И исчез с экрана. Пробежали из угла в угол розовые молнии, что-то треснуло — и стена вновь стала обычной стеной.
В обычной камере смертника. 
 
8
От края до края раскинулась степь. Сухое горячее море травы, медленно прокатываются по нему серо-зеленые волны, с едва заметным синеватым отливом. Особого ветра нет, но степь волнуется.
Здесь тихо — если не считать монотонного треска кузнечиков. Здесь светло — высоко-высоко, почти в зените, зависло ослепительно-белое солнце, равнодушный глаз неведомого бога. А небо даже не синее — скорее серовато-лиловое. И застыли в нём маленькие чёрные точки — наверное, ястребы. Или орлы. На кого они охотятся? На змей? На сусликов? Здесь есть суслики?
Я приподнялся, опёрся на локоть. Так бы и лежал вечно, между явью и сном, ни о чём не думая, ничего не боясь, ни на что не надеясь. Но вечно не получится. Надо куда-то пойти, что-то сделать. Раз уж теперь мне здесь жить…
Интересно, где я? Меня засунули в какую-то виртуальную модель? Или это моё новое сознание сочиняет самому себе окружающую среду? Визуализация… Я ведь теперь как бы всемогущ. Могу любые картинки придумать. Вот — степь. Почему степь? Может, лучше тайгу? Или бананово-лимонный остров? Или многолюдный город, где я встречу тех, кому нужен… кто меня любит… модель Марины в натуральную величину… модельки девчонок…
Я не стал биться головой о плотную, спёкшуюся землю. Зачем мне истерика? Модель истерики? Я вообще не чувствовал особой боли. Наверное, это потому, что оцифровывали меня в больнице, когда в памяти моей не было ещё ни следователя Гришко, ни камеры смертников, ни экрана, с которого вещал о судьбах цивилизации Олег. Зачем они добавили к моему файлу ещё и эту запись? Чтобы не агитировать по новой уже здесь, в виртуальности? Хорошо хоть, я не знаю, как именно она происходила — утилизация биомассы. Или, наоборот, плохо? Всё-таки это тоже — кусочек моей жизни. Самый последний и горький.