День без смерти (сборник)

Возле его дома уже собралась порядочная толпа зевак. Аким протолкался к подъезду и вошел. Толпа за его спиной привычно ахнула.
Войдя в квартиру, он аккуратно повесил пальто на вешалку и пошел посмотреть на Смерть.
Она сидела в гостиной и задумчиво протирала масляной тряпочкой косу. Аким тяжело вздохнул и сел рядом с ней.
Когда в дверь заколотили приклады, Смерть положила косу возле себя и повернулась к Акиму. Их глаза встретились.
— Ну? — сказала Смерть.
— Да, — ответил Аким.
— Хорошо. Я помню твою просьбу.
Она провела ладонью по его груди и, услышав, как последний раз дрогнуло сердце, потянулась за косой.
Дверь упала минут через пять. Еще через несколько секунд полицейские были в комнате и ошарашенно разглядывали Смерть, которая стояла перед ними, насмешливо улыбаясь и подняв косу.
— Ну? Что же вы стали? — спросила она. — Уж не трусите ли?
— Огонь, — приказал поручик, у которого на шее поблескивал посеребренный хомут.
Но выстрелить никто не успел. Смерть взмахнула косой и срезала передних троих. А потом поручика. И еще одного, того, который судорожно дергал затвор винчестера. А потом вон того, рыжего, с бородавкой на носу. И этого было достаточно. Они побежали.
Они скатились по лестнице, как горох, и мгновенно рассыпались по улице.
А Смерть высунулась в окно и, засунув два пальца в рот, насмешливо засвистала.
И тут ей в лоб попала пуля, которую выпустил снайпер с крыши соседнего дома.
А потом началось… Газеты вышли с аршинными шапками, в которых провозглашалась эра бессмертия. На улицах было настоящее столпотворение. Все смеялись, танцевали и кидали в воздух валенки. По карнизам домов скакали абсолютно свежие лозунги, рассыпая фейерверки красивых слов. На всех углах раздавали леденцы на палочках. Скоморохи прославляли мудрость Верховного Предводителя, который решил запретить смерть. И народ им вторил. На радостях подожгли три оперных театра и восемь домов терпимости. А потом дружно плевали в потолок, да так, что обрушились потолки в нескольких тысячах домов.
С экранов телевизоров зачитывали приветственные телеграммы из других стран. А еще сообщили, что, по просьбе народа, дабы увековечить это знаменательное событие, трем городам и семидесяти двум улицам присвоено имя Верховного Предводителя.
А еще по улицам ходили молоденькие девочки в национальных костюмах и целовали всех подряд. А ветераны картофелеуборочных кампаний нацепили ордена, медали и бляхи и бряцали ими на каждом углу. На радостях объявили было войну тараканам, но тс вовремя ушли в подполье, и воевать стало не с кем.
И тогда просто обнимались, целовались, ходили по улицам, распевая старинную патриотическую песню: “Эх, железной лопатой да врага по голове!”
А сверху падали звезды и беззвучно гасли, не достигнув земли. Старухи выкидывали из окон приготовленные для себя саваны и устраивали из них на площадях костры. Половина владельцев похоронных обществ сбежала, прихватив с собой в качестве сувениров чемоданчики, битком набитые деньгами. Другая половина попыталась покончить с собой, но потерпела в этом деле крах. А народ веселился и развлекался, пел и танцевал. Все чувствовали себя так, как будто с плеч упал огромный, тяжелый груз и в будущем ожидается только хорошее, и никакого повышения цен больше не будет.
И никто не знал, что в это время в одной из самых секретных лабораторий с лихорадочной поспешностью пытаются создать синтетическую смерть. В первую очередь для того, чтобы отправить в страну теней Верховного Предводителя, бессменного борца за демократию, человека, укравшего созвездие Павлина, который восьмой час бился в агонии и никак не мог умереть.
  
Леонид Кудрявцев
 
Выигрыш
 
 
Мама и сын идут мимо кинотеатра.
 
Сын читает афишу:
 
— Пароль “голубой лотос”…
 
Мама, а что такое лотос?
 
— Стиральный порошок, сынок…
 
(Из современных диалогов)
 
 Рассказ 
…В конце концов результатом явилось то, что он кое-что повидал и узнал нечто важное о себе и окружающем мире. Но началось все просто — он уснул в трамвае. И снился ему один из самых любимых снов, что не мешало Клобу  1воспринимать его как реальность.
…Белое пятно на черном фоне постепенно увеличивалось, превращаясь в окно.
Да, он стоял возле широкого окна, свет из которого резал глаза, мешая разглядеть — что же дальше. Само по себе это было достойно удивления. Однако существовало.
Потом что-то дрогнуло, картина изменилась, став более реальной… Наверное, Клоб просыпался.
Он проваливался сквозь окно и свет, о чем-то сожалея и чего-то пугаясь, в ожидании неизбежного конца…
Однако на этот раз все стало слишком уж реально…
Сон кончился.
Гомонили пассажиры, временами сквозь шум прорывался крик кондуктора. Пахло “Огуречным лосьоном” и “Беломором”, рублями и трешками, а еще керосином. Потом запахло чем-то трудноопределимым. Этот непонятный запах вскоре заглушил все прочие.
И тут же Клобу наступили на ногу. Он вскрикнул, открыв глаза, и увидел, что это гнусное действие произвела огромная старуха в синем трикотажном костюме. Дернул ногой, пытаясь освободиться. Лицо старухи дрогнуло, но чудовищная галоша не сдвинулась ни на миллиметр.
— Слушайте! — крикнул Клоб. — Отпустите мне ногу! Ну, я прошу вас! Ну, что вам стоит! Я же вам ничего плохого не сделал!
Однако старуха стояла непоколебимо. И длилось это целую вечность, за которую Клоб успел с сожалением подумать, что когда-то она была красивой девушкой. И конечно же, ее кто-то любил, ночей не спал. И, черт возьми, до чего же ей трудно поверить сейчас, что все это когда-то было. И, конечно же, катастрофа — ощущать, как стройное нежное тело постепенно, но неотвратимо изменяется. Выпадают зубы, волосы, нет уже гладкой кожи. И мужчины не провожают взглядами. И тогда начинаешь понимать, что это — старость.
Да, ей можно посочувствовать. Но я — то почему должен страдать? Ой, как больно!
Трамвай остановился. Клоб дернулся, попытался опереться спиной о стенку и столкнуть нахальную старуху свободной ногой, но не тут-то было.
Больше ничего придумать не успел. В трамвай хлынула толпа. Клоба стиснули. Небритый дядька в помятой мушкетерской шляпе и зеленом фраке, с сеткой пустых бутылок в руках, сейчас же попытался поставить ее на голову Клобу, но промахнулся и водрузил ее на спинку сиденья.
С другой стороны к Клобу прижался двухметровый кузнечик в черных очках и с японским зонтиком.
— Люди! — взвыл Клоб. — Погибаю! Спасите!
Но было поздно. Трамвай тронулся. В окне мелькнуло покосившееся здание театра отпора и берета, потом голубые башенки дворца звукосочетания, увенчанный треуголкой усатый солдат с вилами наперевес. Замелькали полосатые столбики. Трамвай мчался и мчался…
Клоб понял, что погиб окончательно, и закричал:
— Люди! Ратуйте! На помощь! Спасите ветерана двух картофелеуборочных кампаний!
Трамвай резко остановился. Все, кто стоял в проходе, в том числе и чудовищная старуха, рухнули друг на друга и покатились к передним дверям.
Клоб ощутил, что свободен, и резво сорвавшись с места, выскочил на улицу. Там он врезался в толпу, окружавшую водителя, который осматривал правую переднюю трамвайную ногу.
Вдоволь на нее наглядевшись, он закурил сигарету и пробормотал:
— Так я и знал, опять заноза.
По толпе пробежал шепоток. А кто-то довольно громко и негодующе сказал: “Ну, это надолго”.
Клоб плюнул и, прихрамывая, пошел домой. Свернув для того, чтобы сократить путь, в проходной двор, он чуть не налетел на какое-то громадное существо. В руке оно сжимало граненый стакан, наполненный на одну треть беловатой жидкостью.
— Лазют тут всякие, — проворчало существо. — Не дают людям проходить курс лечения. Ишь, напялил шляпу, шары твои бесстыжие.