Актриса

— Двенадцать дней.
Я подумал, что Тая меня даже не спросила, на сколько я приехал.
— Прекрасно. А теперь о хорошей новости: твое интервью со Скульптором уже набрано и идет в июньский номер. Алексей Наумович тебе покажет верстку.
— С удовольствием, — сказал седеющий приятный заместитель Артамона.
Он сузил глазки:
— Видишь, я свои обещания выполняю! Сначала опубликовал твое интервью с Поэтом в срок, потом с театральным Режиссером, теперь идет Скульптор. До выхода книги я хочу опубликовать еще несколько: нашим читателям очень нравится, а их миллионы. Твое интервью с Поэтом даже читали по радио, по ролям.
— Артамон, когда выйдет книга? — спросил я.
— А когда должна по контракту?
— Весной.
— Вот видишь!
— Завтра — 1 апреля. Что я должен видеть?
— Значит, издам летом, ничего страшного.
— Я хотел бы точнее определить сроки.
— Какие вы дотошные, американцы! Алексей Наумович, принеси, пожалуйста, набор его интервью со Скульптором. Я же тебя прошу, Алексей, дай мне несколько дней разобраться с типографией и оптовиками, и тогда я дам точный ответ.
— Хорошо, когда встретимся?
— Давай через пять дней, я хочу все успеть, у меня идет еще куча переговоров. Так что, не осуди, надо деньги делать!
Я кивнул. Принесли набор.
— Дорогой, дорогой, посмотри, как интервью красиво набрано. Я уверен, что ты хочешь почитать, мы дадим тебе отдельный кабинет.
Меня проводили. С чашкой чая.
Я взял белые с голубизной полосы набора и ужаснулся.
Все интервью было искромсано, переполото и перепахано, выброшены куски, и сцеплено по-новому на «живую нитку». Я себе представил, что гениальный скульптор с философским складом ума скажет. И мне стало нехорошо. Не говоря уже о количестве судебных исков в Нью-Йорке, с их мастерами-адвокатами. Любимое времяпрепровождение моей нации — судиться.
Я вошел в их кабинет.
— Нравится!? — спросил Артамон с улыбочкой.
— Вы тут в своем уме? Кто это правил и полосовал!
— Дубина.
— Говорящая фамилия.
— А что такое?
— Как можно так варварски уродовать и переделывать интервью с одним из умнейших людей века?
— Ну, надо было подсократить…
— Так это делаю я, автор, а не какой-то Дубина.
— Но он хороший человек.
— Да и фуй с ним. Какое это имеет отношение к мыслям и философии Скульптора? Когда вышло мое интервью с Поэтом в вашем еженедельнике, он попросту переврал мою фамилию. Едва я ему указал на это, он мне сказал: а какая разница! Ну если бы его назвать Бревном вместо Дубины, наверно, он обиделся бы? Артамон, ну нельзя ж таким «дубам» быть ответственными секретарями в редакции.
— Нам нравится.
— Но мое интервью в таком виде опубликовано быть не может. Или оно публикуется слово в слово, как в книге, или…
— Ты успокойся, Алексей, успокойся. Подумай эти несколько дней, а потом нам сообщи. Извини, мне надо бежать на переговоры, машина ждет внизу. — И он вылетел из кабинета.
Заместитель главного редактора спросил:
— Еще чайку, с сушками?
— Нет, спасибо, — сказал я и вышел.
Тая сидела в машине и читала одну из моих книг, которая позже станет ее любимой книгой.
— Это что — показуха?! — сказал я резко.
— Алешенька, у вас что-то не так в редакции? — спросила она мягко.
— Все не так, — сказал я, едва не прихлопнув себе дверью палец. — Дегенераты, безмозглые, олигофрены, дебилы, не прочитавшие двух книжек в своей жизни, лезут править литературное интервью с самим Скульптором. Но как?!
— К сожалению, это у нас осталось прежним. «На каждого мудреца довольно простоты».
Я невольно улыбнулся цитате и интонациям, которыми было сказано.
— Не расстраивайтесь, я вас люблю. — Она поцеловала меня в щеку. — Куда теперь, мой генерал?
— В «Отечественную литературу», издательство.
— Встреча с великим Джорджем Доркипанидзе…
Она осеклась под моим взглядом.
— Как туда лучше проехать?
Мы были на улице Герцена, — кстати, скучный был писатель. Или революционер?..
— По Садовому кольцу.
Я поднимаюсь по широкой мраморной лестнице, и секретарша встает, приветствуя меня. Все-таки у него милые секретарши. «Всех девушек пере… целовать невозможно, но стремиться к этому нужно».
— Господин Сирин, я сейчас доложу господину Доркипанидзе, что вы здесь.
Хоть этот своих секретарш вымуштровал.
— Американскому писателю привет — от имперского издателя!
Мы крепко жмем друг другу руки и едва не обнимаемся. Он явно ожидал меня. Уже раскинута скатерть-самобранка. Уже кипит самовар. «У самовара я и…»
— Танюша, я знаю, что тебе нравится писатель Сирин, но долг обязывает нас быть гостеприимными по отношению к его стране, поэтому принеси нам конфеты, печенье и бублики, которые он очень любит.
Я улыбнулся. Начало было очень хорошее.
На его длинном ореховом столе для заседаний в пять-шесть этажей стояли новые, свежеиспеченные книги. Я обожал даже этот запах — книг в его кабинете. В старинном, с начала века особняке — у него был лучший номер: знаменитый кабинет.
— Как долетел? — задали мне вопрос.
— Не разбился, слава Всевышнему. Хотя я точно уверен, что Он не любит, когда эти дюралюминиевые птички шастают у него под боком.
— Я сам люблю в кавычках летать, поэтому мои симпатии на твоей стороне.
Как по традиции, я сижу напротив, за Т-образным, примыкающим к письменному столом. Дарю ему привезенные из Америки часы, за что он благодарит меня и говорит, что не стоило волноваться. Но часы, я вижу, ему очень нравятся.
Вошедшая секретарша наливает нам чай, расставляет все на столе и бесшумно уходит. Джордж разворачивает шоколадную конфету и начинает есть. Съедает. Смотрит на меня изучающе и говорит:
— Прочитал я твои шедевры… Удивил ты меня, Алексей.
Я внутренне подбираюсь.
— С какой стороны? — спрашиваю я осторожно. Все-таки это «Отечественная литература». Любой писатель мира мечтал бы здесь опубликоваться.
— С приятной, конечно. Есть поразительные главы. Но никогда не поверишь, какой роман мне больше всего понравился.
Я развел руками:
— Сдаюсь.
— «Нежный изверг».
(Подзаголовок «Факультета».)
— Да? — я удивлен. Ему!?
— Я дал на днях читать моей жене, она тоже окончила университет, филологический факультет, типа того, который ты описываешь. И еще одной молодой девке. Хочу услышать мнение народа. Я всегда так делаю, когда книга меня заинтересовывает.
— И что это значит? — задержал я дыхание.
— Ничего это не значит, мне много книг нравится, я, к счастью, читатель, а не писатель. Но все издать их я не могу. Пей чай. А знаешь что, давай приезжай к нам на обед, пятого числа, и жена будет рада с тобой познакомиться. Они все сейчас читают твою книжку и к обеду прочтут.
— Я очень польщен приглашением к вам в дом. Как одеться к приему?
— А, не сходи с ума. Хоть голый приходи. Уверен, моим девкам это еще больше понравится. Чем одетый писатель!
Я улыбнулся.
— Допивай чай. У меня через полчаса встреча с академиками в Институте англоязычной литературы. За обедом все обговорим. И расслабься: я не единственный издатель в Империи. Не я, так издаст другой.
— Но я хочу вас.
— Я тоже хочу тебя, но деньги — цены на бумагу, издательский план — существенная материя. Оставив в стороне идиллию.
Он улыбается и встает.
— Алексей Сирин…
— Можно я пару минут посмотрю книги на длинном столе?
— Да, только не забирай с собой. Они мне нужны!
Он смеется и выходит из кабинета, на ходу надевая новые часы.
Несмотря на то, что он был Издатель крупнейшего издательства, никогда, ни одной книги Джордж мне не подарил. И не предложил. Книг, которых уже не было в продаже, хотя в его запасниках они были в неограниченном числе. Я смотрю Эжена Сю, Андре Жида, Сологуба, Сартра, Кьеркегора. Господи, в моей юности их имена нельзя было произносить под страхом казни. А теперь они лежат на столе в ведущем издательстве Империи. Как всё, всё переменилось. Но не все.