Долг

Глава 3
Ночь холодная, пурга злая все в окна влезть норовила. Рысь ее гоняла, сон хозяина охраняя, и притомилась, у печи легла, раздумывая: чего ей человек покоя не дает? Ведь свои дела есть, свои проблемы.
Тут из-за печи старичок вышел, пузко лохматое впятив. Хлопнулся рядом с кошкой, ножки — спички вытянув и ручонки тонкие на животе сцепив, изрек горделиво:
— Новенькая, что ль? Дружить будем али как?
Домовой, — вздохнула.
— Ну, он и чаво?
— Ничаво!
— Огрызаться, да?
— Вообще, ты хуже наказание заработал.
— Это чего вдруг?! — возмутился старичок, потеряв свою горделивость.
— Почто за хозяином не смотришь? Чем занимаешься? Чего он один да неприкаян? Пьет опять же. Жены нет, детей нет. Живет на отшибе бирюком.
— Сам захотел!
— Ты недосмотрел!
— Ругаться станем? — чуть осел домовой, примирительно шерстку разгладил и в глаза — бусинки ласки напустил.
— Что ругаться? — подумав, согласилась рысь. — Лучше миром поживем да хозяину дружно поможем.
— Дело, — кивнул. За ушком почесал и на рысь покосился. — Ты это, мышей-то погонишь?
— Не-а, нужны они мне, время на них тратить. Кота позови, пускай он их гоняет.
— Ленива ты.
— Не по чину.
— А! Ну… — оглядел шикарный окрас и согласился. — Королевна, ага. Надолго к нам задуло?
— Пока никуда не спешу.
— Некуда.
— Не твое дело.
— Как же: в моем доме, небось, устроилась.
— В твоем да не твоем. Ты мне зубы не заговаривай, говори план: как хозяину помочь.
— А нету плану.
— Фу, ты! И кой прок от тебя?
— А от тебя? Разлеглась тут, права качает!
— А ну, ша!! — рыкнула, приподнимаясь. Домовой уши прижал, голову в плечики вжал и вдвое меньше размером стал:
— Ладно-ть, — ручонками замахал. — Не серчай. Я по планам слаб, чего скрывать. Ты свой предложи. А то чуть — шипеть. Больно нервная ты.
— Не раздражай. Я еще погляжу, как ты с обязанностями справляешься!
— Ай, что деиться! Вы гляньте — погляньте! — запричитал домовой, вскочив. — Какая-то кошка пришлая мне права качать вздумала! А ну по усам! А ну взашей со двора-то!
— Цить! Ща-ас сам двинеш-шшся!! — уши прижала, готовая на него прыгнуть.
— Все — молчу! — руки выставил, тон до минимума снизив.
— То-то, — облизнулась. — Значится так: мышей гнать соседского Ваську заставь, с ихним домовым сговорись или еще что придумай — твое дело. А мое отныне — судьбу хозяйскую устроить. О том радеть буду. Ясно?
— Да ясно, ясно, — вздохнул. — И чего Феденька злюку таку приветил? Вот жили ж спокойно, нет, надобно было что ни попадя в дом приволочь!
— Оскорбил, что ли? Ты, шишка лохматая, много на себя не бери, а то живо со двора спроважу! И хватит мне тута разглагольствовать! Ишь, разленился, разбарствовался! Почто в доме скупо да холодно? Почто тоска да одиночество сеть сплели?! Кто за то в ответе?! Ты, лохматушка пузатая! Довел дом до точки, а еще туда же, господаря изображать! А ну, геть трудиться!
— Тьфу! Познакомились! — ворча потащился прочь домовой.
— И пауков выведи! — рыкнула ему в спину. — Гляди: прослежу!
— Нет, что деиться?! — всплеснул тот ручонками, мигом паутины из углов комнаты выметая. — Всяка тварь пришлая мной командовать будет!… Еже ли б не Федя, сроду не слушал тебя!
— Ай, не лги. Сам притомился в разоре-то жить.
Домовой вздохнул, нехотя признавая:
— Твоя правда. Да что я один-то?
— Вот и не один уже. Значит, справимся.
— Ага. Только веры у меня тебе нет. Хитры вы, кошкины дети.
— Не хитрее народца дивьего.
— Гляди ты, чё знаем! — передернул плечиками и пальцами щелкнул в сторону огня в печи — тот шибче заиграл, теплее стало чуть, уютнее.
— Во-во, работай, — зевнула рысь, укладываясь. — И я поработаю, — глаза закрыла.
— Спать будешь, лень пушистая?
— Думать, — замурчала.
— Чем же это? — съехидничал уже из-за печки.
— А не твое дело.
— Ох, характер у тебя. Век тебе жениха не сыскать!
— Нужен он мне больно! У тебя болит, тебе и печалиться!
Домовой в сердцах заслонкой грохнул и затих. А толк с кошкой сцепляться? Ей слово — она десять, ей пальчиком пригрози — она все двадцать когтей выставит, да еще зубки о тебя поточит. Не-е, дураков нет связываться.
Под утро, как мышь на голову свалилась идея. Вскочила Непоседа и ну, в заслонку биться, орать:
— Выходи! Хватит спать, лентяй! Выходи, говорю, дело есть!
— Ну, что ж ты орешь? — вздохнул проснувшийся Федор. Встал и, ежась, в сенки пошел, вернулся с творогом. — На, ешь и поспать дай.
Да нужен мне твой кислый творог, — фыркнула, но притихла.
— Не хочешь — как хочешь, — пошел обратно в постель мужчина. Лег, с головой накрылся одеялом.
Рысь подождала пока ровно сопеть не начнет и рыкнула, призывая домового:
— Собрание!
— Чего? — выглянул — глаза сонные, шерсть торчком.
— План есть.
— А пождать?
— Еще лет двадцать, пока Федор мхом не порастет и окончательно не сопьется? Выходи, сказала!
— Ладно, не ори. Щас тапочки одену… Ой, навязали мне на голову.
Спрыгнул на пол, бухнулся ближе к теплой стенке печи.
— Докладай.
— Не умничай, начальник нашелся. Сам докладывай: желаю все знать по женскому контингенту.
— Это чего?
— Все.
Домовой затылок поскреб:
— Точнее?
— Чего точнее? Женщины есть тут?
— Ну.
— Одинокие?
— Ну.
— Гну! Женщина одна, хозяин один — дошло?
— Не-а.
— Ты с рождения на голову ослаблен, что ли? Вот отоспалась природа-то. Чему удивляться? Ясно, почему хозяйство запущено.
— Оскорбляешь опять?
— Констатирую, — носом в сторону творога повела — а вроде не очень кислым пахнет. Попробовать, что ли? — Рассказывай про всех одиночек, — к миске шагнула.
— Чё рассказывать? Живуть, хлеб жують.
— Хозяйственные? — и язычком творожную крупинку подхватила, попробовала — ничего, очень даже ничего. Есть урча принялась: скуссснооо.
Домовой на полу разлегся, головой к стене печи прислонившись, пальцы замком на животе сложив, ну и рассуждать, в потолок глядючи, культуру свою выказывая — не смотрю, как ты ешь, не вижу что крошки вокруг миски летят.
— Варвара шибко домовитая. Пантелея-то, домового ейного, я хорошо знаю. Уважат его и хозяйку евоную. Намедни клюкву в сахаре мураши жрать повадились, а он сберег, отогнал нахалов-то…
— Не отвлекайся, — облизнулась кошка, зыркнув на него упреждающе.
— Ну, Варвара, я и говорю.
— Еще?
— А? Ну, Василиса. Только неряха она.
— Не надобна, — и давай остатки творога уминать.
— Тогда Татьяна и Марьяна. Вместе живут. Обе одиноки, хозяйственны. Но опять же ж, если б не Лушенька, домовиха ихняя, шиш бы они справились. Бабы, они народ глупый…
— Это ты к чему? — повернула голову, недобро глаза прищурив.
— Да не о тебе, — руками замахал. — Ой, и норов, слова ей не скажи. Давай мирно жить?
— Давай. Остальные кандидатуры выкладывай.
— Чего?
— Женщин одиноких!
— А! Так Аврора еще и Марина, Анна и Света.
— Четыре одиночки вместе? — обалдела рысь, села от новости.
— Да нет, в разных избах. В одной — одна, в другой — трое.
— О-оо! Разбавить надо. Трое-то эти какие?
— Так — сяк. Босячки. Клопы и то от голоду повывелись. Доходяжки местные. Домовиха их змеюка, едино слово, злая. Тебе прямо под стать… эээ, в смысле окрас у вас один, — язык прикусил, сообразив, что лишнего ляпнул.
— Все?
— Все.
— Так, — забродила по комнатке Непоседа, обдумывая услышанное. — Хозяин всех знает?
— А тож!
— Кто к Федору из них хорошо относится?
— Да почитай все с уважением.
— В он к кому с ним?
— Тож ко всем. А чего ему делить? Помочь завсегда не откажет, потому и ценють.
— Хорррошшо, — разлеглась, заурчала. Сытно в животе, в сон морит. А и вести неплохи — выбор богатый, будет пригляд за Федором. — Как пурга уймется, пойду познакомлюсь, погляжу на невест. Авось и приглядим чегоу…