Семерка (ЛП)

Ты вошел вовнутрь. В ноздри ударил запах жареного и с дымком. На узеньких бумажных полосках, прикнопленных к доске из ДСП, было написано:
ХОДДОГ 5 ЗЛРП[87]
ЗАПЕКАНКА ОТ ГУРМАНА 5 ЗЛРП
ЗАПЕКАНКА ОБЫЧНАЯ 4 ЗЛРП 50 ГР
(здесь за «ГР» кто-то как-то робко, карандашом, приписал маленькими буквами: «рп»).
БИГУС[88] 7 ЗЛРП
ЖУРЕК[89] С ЯЙЦОМ 7 ЗЛРП
ЖУРЕК С ЯЙЦОМ И КОЛБАСОЙ 9 ЗЛРП
ФЛЯЧКИ[90] 9 ЗЛРП
ГУЛЯШ С ШАМПИНЬОНАМИ 10 ЗЛРП
ДЕВОЛЯЙ 14 ЗЛРП
ШНИЦЕЛЬ 14 ЗЛРП
БЛИНЧИКИ ПО-ВЕНГЕРСКИ 19 ЗЛРП
ЧАЙ, КОФЕ 4 ЗЛРП
— Водка у вас имеется? — спросил ты у продавщицы.
— Имеется, — ответила та.
— Тогда дайте с чаем.
— С сахаром и лимоном? — спросила та, вытирая руки о фартук.
— Ага, пожалуйста.
— То есть, скалолазку[91].
— Пускай будет скалолазка.
— Присаживайтесь, я позову.
Ты огляделся по темному залу, заставленному деревянными лавками. На стене висела еще довоенная картинка с Ангелом-Хранителем, спасающим ребенка от падения со скалы, хотя уже за то, что он разрешил тому же ребенку вскарабкаться на такую опасную скалу, ему следовало так начистить задницу, чтобы перья во все стороны полетели. На другой стене — какая-то общая картинка. Общий такой пейзаж. Дорога в грязи, деревца, мужики в сукманах[92].
«Именно так, в общем, — подумалось тебе, — именно так Семерка и выглядела. Так что здесь все адекватно».
Под картинкой сидела какая-то девушка. Бигос она уже съела, пластиковая тарелочка с остатками капусты была пуста; девица допивала чай. Она глядела в окно, в синеющий Праздник Усопших за стеклом. Всматривалась в автомобили, едущие по Семерке: ауди, форды, опели, хонды, тойоты. Новый подвижный состав польских шоссе, по которым еще недавно не ездило ничего, кроме маленьких и больших фиатов. И тяжелых коровищ полонезов; а еще жуков и ныс. Иногда попадалась лада, чуть пореже — волга или шкода. Еще имелись трабанты, вартбурги, дачии и заставы. Короче, весь СЭВ. Ну а если ехала какая-нибудь западная машина, то когда она парковалась, тут же подбегали дети и глядели на спидометр. И ты тоже в свое время пялился. Тебя доебывало то, что у родимых, восточных автомобилей было только 180 км/час, а у западных всегда 220, случалось — 240 и даже 260 или 280 — и хотя было известно, что ни один из них настолько не разгонится, все равно, впечатление производило. И никогда, будучи ребенком, помимо этого не мог ты понять, ну почему форды, фольксвагены и датсуны такие красивые, а польские машины — нет. Ну ведь, размышлял ты, чтобы спроектировать чего-то красиво, денег не нужно. Ведь только деньгами тебе поясняли тогда все различия между востоком и западом Европы. Они деньги имеют, а мы — нет. Все просто. Потому что у них капитализм, а у нас — социализм. Ну ладно, думал ты, у капиталистов имеется больше капитала, это даже из названия следует, нормалек, но, не доходило до тебя, ну почему, курва, социализм не может спроектировать красивых автомобилей?
Рядом с девушкой стоял рюкзак. На ее ногах — туристические ботинки. Не очень длинные волосы, с боков подбритые. Как у Джейсона Ньюстеда из «Металлики» в девяностых. На польку она не походила, но ты понятия не имел, откуда родом она могла быть. Потому что не походила она ни на немку, ни на шведку, американку и — тем более — на британку. Быть может, чуточку на француженку, возможно, чуточку, на венгерку. И ты понятия не имел, почему. Откровенно ты на нее не пялился. Так, поглядывал время от времени.
— Чай заберите! — раздалось возле бара.
Ты поднялся с места.
— С водкой! — раздалось в качестве продолжения.
Девушка усмехнулась и быстро глянула на тебя. Она носила очки в толстой красной оправе, из-за чего ее лицо выглядело как-то игрушечно. Ты тоже усмехнулся.
— Тебя подвезти куда-нибудь? — спросил ты. — А то я вижу, у тебя рюкзак. Ездишь автостопом?
— А ты ездишь после водки? — спросила она, указывая игрушечно-очковым взглядом на исходящую паром чашку у тебя в руке. Акцент у нее был восточным, но не русским, украинским или белорусским. То был польский восточный акцент.
— О, — сказал ты. — Нет, — прибавил.
— Тогда как ты собираешься меня подвозить?
— Сегодня, — приложил ты палец к губам, — случай исключительный. Завтра у меня очень важная встреча. Так что нужно.
Девица скривилась.
— Я как-то раз по пьянке ехала и разбила отцу машину о колодец во дворе.
— А ты откуда?
— Из Вильно[93].
— О, полька из Вильно.
— Возможно, я и полька, а может и не полька, — сказала девица. — Сама уже не знаю. Человек я, ось.
— Ось?
— Ось. Не нравиться?
— Нрави ше. Нрави. Кьют такое[94].
— Сам ты «кьют», — сказала она, но так, чтобы было ясно, что кьютом тебя никак не считает, совсем даже наоборот. — И куда ты едешь, пьяный?
— В Варшаву. Там у меня важная встреча.
— Про это ты уже говорил, — бросила она. — Что важная. Что же, раз важная, так важная. Ну, тогда меня не подвезешь. Потому что я в Краков.
— Автостопом?
— Да, — ответила она. — А что?
— А что может быть… Ну ладно, тогда, как говорят, годспид[95].
— Сам ты годспид.
— Да нет, похоже, что это ты.
Девушка игрушечно улыбнулась.
— Я впервые в Польше, — сообщила она.
— Правда? — удивился ты, совершенно серьезно, и пытался представить себе ту польскую Виленщину, ту квази-Польшу за пределами Польши, что уже десятилетия живет по-своему, по-другому развивается и является чем-то совершенно другим по сравнению с Польшей-Польшей: скучной, серой, обыденной, которую знаешь навылет, как свой карман, до рвоты…
«Иная Польша», — размышлял ты. «Иная Польша существует».
— А ты не спросишь, как мне в Польше нравится?
— И как тебе в Польше нравится?
— Видишь ли… — сказала она, немного приблизившись к тебе, и ты почувствовал, что в ее чае тоже имеется водка. Наверняка для разогрева — через всю Польшу автостопом… — Я уже неделю по Польше езжу. Автостопом, по-другому, поездами, автобусами, маршрутками, но лучше всего — автостопом. С людьми, понимаешь, есть кантакт.
— Понял. Кантакт с людьми.
— Ты знаешь, — сказала она, отпив чаю с водкой, — я себе всю жизнь Польшу представляла. Всю жизнь, когда польский язык учила, как мне мама и бацька пра Польска рассказывали. Про Краков, что там Сукеннице и вавельский дракон, а на Вавеле короли в красивых гробницах; что в Варшаве дома высокие и улицы широкие; что поля, луга, леса, горы, всё, что держава могучая, что на море красивые польские города стоят. Когда я, слышишь, слышала название, например, название Ченстохова, Кельце, Шидловец, Илжа, Хенчины — то было так, словно я названия из сказки слышала. Варшава! Как я ее себе представляла: Варшава! Варшава, город-герой, мама рассказывала, что к Висле сходишь с высокой горы, что на самом верху Старэ Място, а ниже улицы сходят к реке…
— Ну и что? — спросил ты. — Сходят.
Она наморщила лоб и поглядела на тебя с сожалением.
— А внизу огромная стоянка на сухой грязи, а над самой Вислой водочные бутылки, дикие кусты и сорняки.
— Чего? Сорняки?
— А когда поехала в Илжу, даже не знаю почему, но больше всего всегда хотела поехать в Илжу, наверное, потому, что там, у меня дома висела такая картинка с Илжей на стенке, там замок на скале высокой, там же городок маленький за стенами, там река широкая, всегда красивее всего я представляла Илжу, такая вот еврапейская идиллия, вот… — вздохнула она.
— Ось, — вздохнул и ты.
— И я поехала в ту Илжу, блин, курва, пиздец, автобусом ехала, темно, холодно, пересаживаться нужно в какой-та жопе, приехала я в эту Илжу, а на автостанции какой-то конец света, какие-то будки стоят, люди смурные — как в Норильске, спрашиваю, как на рынок попасть, а они: «О, русская? Торговать? Рынок? Базар?», а я им: «Сами вы „русские“». Рынок, старый город, замок, где все это?; они: «Замок — вон там, а рынок — туда». Ладно, иду я на тот рынок, прохожу мимо какого-то, бля, универмага[96] — так и написано, все разваливается, гадкое, как будто людей нет, только все само уже сгнило, словно никакой власти никогда не было, а управляли какие-то партизаны, занимающиеся лишь ремонтом того, что в других городах слямзили; ну ладно, прусь я на тот рынок, а там, курва, карнизы, дамские тряпки, клей атлас, всякое говно, темно, хуй, какие-то гопники в адидасах пьют водку в городке аттракционов, а идти некуда, даже на кофе. Было уже поздно, задерживаю женщину, спрашиваю, где тут гостиница, а она мне: «Ты чего, русская?», а я ей в ответ: «Сами вы русская, где гостиница?», — спрашиваю, а она мне: «Только не таким тоном, детка, а то не будем разговаривать», ну и уходит, тогда я к одному мужику подхожу, спрашиваю: «Где тут гостиница?», а он мне: «А нету». Да как же, спрашиваю я, нету, замок имеете, рынок имеете, а гостиницы не имеете? Он: «А ты чего, русская? Так может — говорит и еще ухмыляется, черт — у меня переночуете?» «Пошел ты нахуй», — я ему, и апять, взбешенная, возвращаюсь на автобусная станция, и тут уже подходит маленький такой гопничек, мальчик, а уже сигареты курит, подходит и говорит: «Слушай, мне надо с твоего телефона позвонить, а то у меня как раз бабушка умерла, так мне нужно в скорую или в полицию позвонить, или куда там еще надо, а свой я потерял».