Метод 15/33

— Выключи радио. И иди за мной. И не смей раскрывать свой долбаный рот.
Я слышу в твоем голосе страх, твой пот пахнет опасностью, дорогой тюремщик. Я порывисто вытерла слезы рукавом, как будто размазывая по лицу кровь во время ожесточенной уличной драки и тем самым предлагая противнику продолжить бой. Ну, давай же.
Я медленно подошла к радиоприемнику и заторможенным движением маниакально упрямого ребенка повернула ручку влево, своими вялыми реакциями сопротивляясь его волнению и спешке.
— Шевели своей долбаной задницей. Если ты это не прекратишь, я сброшу тебя с этой лестницы.
Ты меня забавляешь, имбецил, тебя так просто раздразнить.
Я снова превратилась в безвольную и покорную узницу, которую уже привыкла из себя изображать. Склонив голову, я дрожащим голосом выдала свою коронную фразу:
— Да, сэр.
— Шевелись.
Ты настолько предсказуем, глупое животное. Сбросишь меня? Ну да, как же, как же. Ты потеряешь свой заработок.
Он схватил меня за предплечье и дернул так сильно, что я чуть не врезалась в ведро. К несчастью, моя ступня все же слегка его коснулась, и три душераздирающие секунды я наблюдала за тем, как ручка дрожит и покачивается на краю. Если она упадет, он начнет присматриваться. Он обо всем догадается или просто даст мне другое ведро, в котором может и не быть металлической ручки. Не падай. Ты мне нужна. Не падай. Не падай, не надо. Не падай. Не падай, не надо. Но она продолжала дрожать и качаться. Он уже выволакивал меня в двери, а я, вывернув голову назад, все же успела увидеть, что с благословения бабочки эта посланная мне небесами ручка опровергла закон всемирного тяготения, уступив моей воле и оставшись лежать на ведре. Она не упала. Она не упала. Она не упала.
Оказавшись на площадке, стены которой были оклеены коричневыми обоями в грязновато-розовых цветочках, он остановился. Холодный затхлый воздух и тусклое освещение напомнили мне, что мы находимся в старом деревенском доме.
Вывернув мою кисть так, что мне показалось, сейчас он ее сломает, он выглянул за перила, осмотрев ступеньки, ведущие вниз, а затем узкий пролет наверх. Он переводил взгляд вверх-вниз и, казалось, был не в состоянии остановить свой выбор ни на одной из опций. Резкий стук нарушил неподвижную тишину. Судя по всему, внизу, у двери в кухню, стоял нежданный гость. Он застыл. Заяц, пойманный охотником.
Напоминая ящерицу, которая знает, что ее обнаружили, несмотря на все попытки слиться с пейзажем, он еле слышно прошипел:
— Если ты, черт возьми, издашь хоть один звук, я найду твоих родителей и вырежу им сердца тупым ножом.
— Да, сэр.
Как если бы мы были какими-то отставшими от своей армии солдатами, бредущими по грудь в высокой траве, он дернул согнутым локтем вперед и пробормотал:
— Иди бесшумно. Вверх по этой лестнице. Живо, живо, живо.
Есть, капитан.
Я исполнила его распоряжение и начала подниматься. Он шел за мной по пятам, едва не уткнувшись головой мне в задницу. Мне стоило огромных усилий не брякнуть: Вытащи свою голову из моей задницы, но я удержалась. Он подталкивал меня в поясницу, чтобы я шла быстрее.
— Быстрее, — шипел он.
Наконец я оказалась на длинном чердаке с покатой крышей. Глядя на это огромное пространство размерами с три четверти футбольного поля, я осознала, что нахожусь в огромном здании. Оно расходилось в стороны в четырех местах, образуя четыре крыла, одно из которых было моим.
— Иди прямо по центру к шкафу в самом конце. Быстро!
С этими словами он толкнул меня так сильно, что я едва не споткнулась.
— Живее! — яростным шепотом повторил он.
К сожалению, на чердаке ничего не было. Должно быть, все, что здесь когда-то хранилось, давно вывезли, а полы вымели начисто. Нигде не завалялось даже мышеловки.
Когда мы подошли к высокому шифоньеру с отверстиями в верхней части двойных дверей, он толкнул меня внутрь, захлопнул за спиной дверцы и запер их, продев сквозь ручки навесной замок. Прижавшись к щели, он впился в меня горящим взглядом желтушных глаз больного пса.
— Если ты издашь хоть малейший звук, я убью твоих родителей. Все ясно?
— Да, сэр.
Он ушел.
Единственным донесшимся до меня звуком был топот его ног, бегущих вниз по всем четырем лестничным маршам. Возможно, мне удалось расслышать тихие-тихие голоса, когда он отворил двери тем, кто ранее в них постучал. Но я находилась так высоко, да еще и в запертом шкафу, что наверняка я это просто вообразила. Холодная тишина, как у нас дома, когда умерла папина сестра. Полная неподвижность, уши, кровоточащие звуками. Куда улетела моя бабочка?
Я понятия не имела, кто находится внизу, но в безумной надежде представила себе скептически настроенного детектива, уверенного в том, что открывший ему идиот наверняка что-то скрывает и хоть в чем-то, но виновен. Я подумала, не стоит ли сорвать голосовые связки, разразившись леденящими душу воплями, сопровождая их топотом и сотрясанием своей новой клетки. Как потом выяснилось, хорошо, что я не сделала ставку на шум.
Осознав безвыходность своей ситуации, я повернулась боком и, скользя спиной по стенке шкафа, уселась на пол. С обеих сторон у меня был запас пространства ровно в один палец, позволявший немного менять положение.
Глазам понадобилось от тридцати до сорока секунд, чтобы приспособиться к полумраку, но когда мое ночное видение наконец- то включилось на полную мощность, я ее увидела. Подобно кольцу с бриллиантом на ветке дерева в лесу, с крючка в противоположном конце шифоньера свисала невероятная удача в виде белой резинки в один дюйм шириной и три фута длиной вроде тех, которые Нана продевала в пояс своих собственноручно сшитых из полиэстра трусов. Нана. Я схватила резинку и засунула ее глубоко в свои собственные трусы. Преимущество № 28, резинка для трусов.
В этом шкафу преобладал запах кошачьей мочи, от которого у меня начались позывы на рвоту. В то же время это навело на мысли о маме.
Когда мама делает какое-то заявление, она никогда не ошибается.
— В этом доме есть кошка, — однажды сказала она.
— У нас нет кошки, — засмеялся отец.
Но в ответ на заверения отца, что нос ее обманывает и что она так реагирует на затхлый воздух закрытых всю зиму комнат, мама возразила:
— В этом доме есть кошка, и это так же верно, как то, что я мать вот этого ребенка.
Во время своей тирады она указала на меня, как если бы я была основным вещественным доказательством. Ее свободная от указывания на меня рука упиралась в бедро, спина оставалась идеально прямой, а подбородок на высокой шее вздернутым.
— В этом доме есть кошка, и я это докажу!
Таким было ее напутственное слово присяжным — мне и моему отцу.
Она схватила фонарь отца. Он всегда держал его в ящике для инструментов, пряча от нее по причинам вроде нынешней. Она искала до трех часов ночи, заглянув во все шкафы и кладовки, все укромные местечки и углы, осмотрев чердак и подвал. Она тыкала прутом в трещины в стенах гаража и в полые бревна во дворе. Она обшарила, перерыла и перевернула все, что только могла. Она продолжала обшаривать и переворачивать, пока лампочка фонаря из белой не стала желтой, затем оранжевой, затем коричневой, затем серой и, наконец, черной.
Она не нашла ни единого кошачьего уса, но продолжала провозглашать, обращаясь к измученным присяжным, из которых к полуночи оставалась только я:
— В этом доме есть кошка, и я это докажу!
На следующее утро мой отец, единственный человек, которому позволялось ее упрекать, сообщил маме, что она должна прекратить свои «попытки лететь быстрее скорости света или доказывать существование несуществующей кошки».
Прошу заметить, я ни разу не попыталась опровергнуть мамино заявление. Возможно, я также направляла ее поиски.
Пока отец убеждал маму остановиться, я выскользнула за дверь и скатилась на полянку в березовой роще за нашим домом. Это округлое открытое пространство было устлано ковром из желтых одуванчиков. Таким образом, у моего убежища был желтый пол и белые стены, а еще синий небесный потолок.