Австрийский моряк (ЛП)
— Но герр вице-адмирал, я изложил только чистую правду об обстоятельствах дела.
— О, разумеется, я в этом не сомневаюсь. Но эта история про консервированное жаркое из капусты и… расстройство кишечника, вынудившее вас всплыть… А потом это некрасивое происшествие в Лесине. Бога ради, приятель, взгляните на ситуацию моими глазами: Австрии нужны герои, рыцари в сверкающих доспехах, а не покрытые сажей механики в вонючем корыте, которые всплывают со дна и губят подвернувшиеся под руку корабли. Не такими представляют себе люди кавалеров креста Марии-Терезии!
— Вы правы, герр вице-адмирал, но при всем том мы ведь потопили вражеский крейсер.
— Да, знаю. Но только послушайте, что пишете вы вот тут: «Готовясь подняться на поверхность, мы заметили неприятельский крейсер в двухстах метрах прямо по курсу». И как вы предлагаете мне изложить это обстоятельство прессе? Что вы позволили итальянцам пройти над вами, и уничтожили врага только по счастливой случайности?
— Покорнейше замечу, герр вице-адмирал: я бы не сказал, что это просто счастливая случайность, хотя везение играет большую роль во всех действиях подводника. Имея предельную скорость подводного хода восемь узлов, которую можно поддерживать в течение часа, нам не по силам гоняться за целями. Мы способны только лежать в засаде и поджидать их.
— Иными словами, все сводится к случаю.
— Нет, герр вице-адмирал. Мы ведь не плавучая мина. Нам выпал шанс, но воспользоваться им удалось благодаря превосходной дисциплине и выучке экипажа U-8.
Разговор закончился моим отказом, насколько возможно вежливым, переделать рапорт в более героическом ключе. В заключение мне было сказано остаться для интервью с военным корреспондентом, неким капитаном Шлюссером, специально приехавшим в Шебенико по заданию Военного министерства.
Герр Шлюссер, погоны на плечах были, очевидно, приобретением совсем недавним, оказался журналистом, прикомандированным к департаменту пропаганды Военного министерства. До войны он был обычным продажным щелкопером, хотя и высокооплачиваемым, потому как состоял среди тайных агентов правительства с задачей проводить линию министерства иностранных дел в «Рейхспост» и прочих верноподданнейше-независимых газетах старой Австрии. Это ремесло явно подходило его таланту горлопана, хама и лжеца, теперь же война предоставила ему почти неограниченные возможности делать карьеру, стряпая невообразимые истории о противниках Австрии и Германии. Мне кажется, что именно Шлюссер сочинил тот мерзкий куплетишко:
Jeder Schuss ein Russ,
Jeder Stoss ein Franzos. [21]
Это был худой, опрятный молодой — немного за тридцать — человек, в облике которого угадывалось что-то от рептилии, с бегающими глазками и вкрадчивыми, притворно доброжелательными манерами беспринципного интригана. Подводя черту скажу, что редко встречал я людей, к которым с первого взгляда, хотя и сам толком не знаю почему, проникался большей неприязнью, чем к герру «гауптману» Шлюссеру.
— Герр шиффслейтенант, — начал корреспондент. — Разреши поздравить тебя с сокрушительным ударом, который ты нанес по самому подлому из врагов Монархии.
Это «ты», допустимое в обращении между кадровыми австрийскими офицерами, немало покоробило меня из уст без году неделя капитана, произведенного, без сомнения, за политические заслуги. Поэтому сам я подчеркнуто обратился к нему на «вы».
— Спасибо, но позвольте заметить…
Он не дал мне договорить.
— Неплохая работенка, старина Прохазка. Ты определенно отправил изрядную кучу итальяшек искупаться с утра пораньше. Я узнал, что недавно пришла телеграмма из Марине оберкоммандо: итальянский посол в Цюрихе виляет хвостом вокруг нашего представителя и выспрашивает, не подобрали ли мы спасшихся с их корабля. Крейсер назывался «Бартоломео Коллеони», 7980 тонн водоизмещения, около 730 человек экипажа, из которых пятьдесят три числятся без вести пропавшими.
При этой новости я просветлел.
— Пятьдесят три, говорите? Слава Богу, я боялся, что будет куда больше.
Тут я сообразил, что сморозил глупость: благожелательная улыбка не покинула лица Шлюссера, но появился в ней какой-то оттенок угрозы, какой бывает у полицейского следователя или особо придирчивого прокурора.
— Простите меня, герр шиффслейтенант, но вы, кажется, рады, что утонуло всего пятьдесят три итальянца? С вашего позволения, это реплика весьма странная для офицера в разгар мировой войны. Иные могли бы даже счесть ее подрывающей боевой дух и дисциплину.
Я вскипел: либо этот человек негодяй, либо, что скорее всего, вояка из венской кафешки, никогда не видевший смерти. Но мне удалось овладеть собой.
— Напротив, герр гауптман. Думается, вы неверно истолковали законы войны и кодекс чести офицера императорской и королевской армии. Мы атакуем корабль, а не людей на нем. Когда корабль идет ко дну, его команда бессильна чем-либо повредить нам, поэтому я только счастлив, если ей окажут помощь. Мы бы с удовольствием подбирали уцелевших сами, не будь наша лодка так мала, и не присутствуй поблизости другие вражеские суда.
— Выходит, вы не питаете к итальянцам личной неприязни?
— Ни малейшей. Да и с какой стати? Это война между правительствами, а не народами, и с моей точки зрения итальянцы — всего лишь мои коллеги-моряки, которым довелось сражаться на стороне правительства, противостоящего моему. Они были нашими союзниками в прошлом году, и кто знает, вдруг станут ими снова в следующем?
Шлюссер серьезно посмотрел на меня и застрочил в блокноте.
— Как вижу, герр шиффслейтенант, мы расходимся с вами в этом пункте. Но вернемся к вашему рапорту. Судя по нему, стоило торпедам взорваться, на итальянском корабле началась паника, и по причине неудачной конструкции крейсера, он пошел ко дну меньше чем за пять минут…
— Прошу меня извинить, но ничего подобного я не утверждал. Я видел корабль спустя пять минут после попадания торпед, и действительно, команда покидала его. Но будь я на месте капитана, отдал бы приказ эвакуироваться еще раньше. Палуба уже уходила под воду, крен приближался к точке опрокидывания. Что до конструкции, то мне известно кое-что об итальянских военных судах, и должен заметить, что крейсера типа «Гарибальди» снискали всеобщее признание как корабли технически совершенные и надежные.
— Вот именно — такие надежные, что тонут в пять минут.
— Если бы вы потрудились прочитать мой рапорт, герр Шлюссер, то знали, что пущенные с U-8 торпеды взорвались в 8:31, а затонул крейсер в 8:39, а это получается восемь минут. Что до скорости, с которой «Бартоломео Коллеони» пошел ко дну, то могу лишь ответить, что построенные пятнадцать-двадцать лет назад суда не имеют такого количества водонепроницаемых переборок как современные, тогда как разрушительная мощь торпед значительно возросла. Наши немецкие союзники убедились в этом в прошлом году, когда Веддинген за час потопил три английских броненосных крейсера. А когда Трапп торпедировал в апреле «Леон Гамбетта», тот пошел ко дну за девять минут, хотя по водоизмещению втрое превосходил «Бартоломео Коллеони».
Шлюссер, как я видел, испытывал теперь крайнее раздражение. Добродушие было отброшено, и голос его обрел более естественные язвительные нотки.
— Так-так, герр шиффслейтенант, теперь вы, полагаю, заявите, что итальянские моряки — герои, а не трусливая шайка латинских выродков?
— Чрезвычайно любопытное определение, герр Шлюссер, — парировал я. — Вам наверняка известно, что в вооруженных силах нашего императорского величества служит большое число этнических итальянцев. Считая двоих в моем экипаже. Все они минувшие десять месяцев сражались с безупречной храбростью. Или вас стоит понимать так, что итальянцы из Италии — это презренные трусы, тогда как наши — отважные парни? А если так, то означает ли это, что итальянец превращается из героя в труса и наоборот при пересечении пограничного поста в Чивидале? Я задаю эти философские вопросы, герр Шлюссер, потому как являюсь простым моряком, и нуждаюсь в помощи такого образованного господина как вы.