Stalingrad, станция метро

 35 
PIEROT
LE FOU
 36 
AMARCORD
Среди множества снимков Тэ.Тэ. без труда обнаружила фото Анук Эме, у которой уж точно не поползла бы чулочная петля; непонятно только, почему такое замечательное заведение пустует — исключая официантов, она здесь одна. Наверное, потому, что оно открылось недавно. Вот и портье в «La Plage» заявил ей о чем-то подобном. Но если оно открылось недавно, то каким образом попало на страницы Левиного Молескина, давно и безнадежно упрятанного в частную клинику и погибшего там? Скорее всего, существовал еще один бар «Liola». Его закрыли, а теперь открыли другой, с тем же названием — такое объяснение кажется вполне вероятным. Но если бы существовал старый «Liola», портье обязательно был бы в курсе дела… — Bonsoir, — подошедшему к ней мужчине на вид было около семидесяти. Черные брюки, серый просторный джемпер, черная рубашка под ним и узкий бордовый галстук — такой же, как у официантов. Поздоровавшись, он внимательно оглядел Тэ. Тэ., улыбнулся и произнес еще одну фразу на французском. Довольно длинную, но, несомненно, исполненную тепла. [37] Это — единственное выражение, которое Тэ.Тэ. знает по-французски. Было еще одно, «я не понимаю французского», вспомнить, как оно выглядит в оригинале, до сих пор не удалось. — Вы, наверное, русская? — неожиданно сказал старик. С сильным, но при этом удивительно приятным акцентом. Еще один эмигрант первой волны, подумала Тэ.Тэ. — Да. А вы? — Я чех. Меня зовут Иржи. Я владелец этого заведения. Мне очень приятно, что в «Liola» стали появляться посетители. Причем такие симпатичные. Я польщен. Это то, что я сказал по-французски. Вы позволите угостить вас еще одним стаканчиком глинтвейна? За счет заведения, разумеется. Ну разумеется. Чехи не очень-то жалуют русских после 68-го, а этот — сама любезность. — Спасибо. А как вы определили, что я русская? — По акценту. У русских очень специфический акцент. Как, впрочем, у всех славян. — И как у вас. — Как у меня. — «Liola» — что это означает? — Название фильма, в котором играла актриса Анук Эме… — Здесь все говорят об Анук Эме… Здесь, на побережье. — Здесь, на побережье, Анук снялась в лучшем своем фильме, потому-то о ней и говорят. — Речь идет о Довиле, да? — О Довиле. А как зовут вас? — Тэ.Тэ., — сказала Тэ.Тэ. — А почему вы не открыли бар в Довиле, если вы поклонник Анук? — Во-первых, открыть что-либо в Довиле стоит баснословных денег. Во-вторых, если бы я открыл бар в Довиле, мне пришлось бы назвать его «Мужчина и женщина», а я всегда хотел чтобы он носил имя «Liola». В-третьих, я не поклонник Анук. Вернее, не только Анук. Я поклонник кино вообще. Интерьер, конечно же. Все эти милые подробности, заставляющие трепетать неравнодушное к кинематографу сердце. Лева — вот кто был бы очарован, кто был бы сражен наповал!.. — Это заметно. Значит, вы киноман, да? — Можно сказать и так. Всю жизнь я проработал на киностудии «Баррандов». Это в Чехии, под Прагой. И не собираюсь расставаться с кино до конца дней своих. — Вы очень хорошо говорите по-русски. — Я учился в Москве. У меня сохранились самые теплые воспоминания. О России и о русских. — Такое не часто услышишь. — Нет-нет! Об этом говорят чаще, чем вы можете себе представить. — Я хотела спросить, Иржи… Если вы киноман, то должны знать о кино все. — Никто не может знать о кино все. Оно постоянно меняется. Меняется даже то, что было снято пятьдесят лет назад. Интересный тезис. Нужно поразмышлять над ним на досуге. — А что это за блондинка? На фотографии, рядом с фотографией Марчелло Мастроянни? — Это Анита Экберг. Она играла в «Сладкой жизни» у Феллини. Помните сцену купания в фонтане? Роскошная была сцена, правда? Помните пляж? Помните собаку на пляже? Помните блондинку в фонтане? — ни черта она не помнит, ни черта! — Да, сцена и вправду была восхитительная. Вы что-нибудь слыхали о фильме «Сталинград, станция метро»? Он был снят здесь, в Лионе. — Боюсь, что нет. — Режиссер Робер Аколла. — Я не знаю такого режиссера. Он француз? Может быть, сенегалец? — Я не в курсе. Он получил Пальмовую ветвь Каннского фестиваля и еще какой-то из призов. За лучшую женскую роль, кажется. Речь идет как раз об этом фильме. — И кто же получил приз за главную женскую роль? Информация об этом скудна, но вовсе не по вине Левы, а по вине его Молескина. Замусоленный, с распухшими страницами, с кое-где оборванными краями. Именно за оборванный край завалилось имя актрисы, и захочешь, а не достанешь. Единственное, что можно понять, — актриса была «непрофес…». Очевидно — непрофессиональной. — Не знаю. Знаю только, что это — непрофессиональная актриса. — Удивительно. — Что именно? — То, что фильм, о котором вы говорили… — «Сталинград»… — Да. Такой фильм никогда не получал Пальмовую ветвь. Я пристально слежу за Каннами последние двадцать лет, езжу туда, если выдается такая возможность… Так что заявляю вам вполне компетентно: этот фильм, если он и существует, Канны обошли стороной. Может быть, он победил в Берлине? В Венеции? В Сан-Себастьяне? Некоторое время Тэ.Тэ. молчит. И Берлин, и Венеция возможны, если речь идет о хорошем кино. Но в Левиных записях указан Каннский фестиваль, а Лева не мог ошибиться, даже будучи сумасшедшим. Он и в безумии, если дело касалось кинематографа, оставался таким, каким был всегда — вдумчивым, внимательным и скрупулезным. — Очень жаль, — наконец произносит она. — Это хороший фильм? — Иржи полон участия. — Наверное, да. — Не расстраивайтесь. Канны — это большая политика. И хорошие фильмы часто ничего не получают, но это не мешает им оставаться хорошими, и даже замечательными, ведь так? — Наверное, да. А вы давно открылись? — Месяц назад. — А до этого здесь был бар «Liola»? Здесь, в Лионе, я имею в виду? — Ни о чем подобном я не слыхал. Но вы можете порасспрашивать старожилов… …На обратном пути в «La Plage» Тэ.Тэ. размышляет совсем не о меняющихся даже через сорок лет после своего создания лентах, хотя эта тема, безусловно, является благодатной. Она размышляет о Левином Молескине и о том, что там написано относительно «Сталинграда» Канн и режиссера Робера Аколлы. Все говорит за то, что ни фильма, ни режиссера не существует в природе, а запись в блокноте — всего лишь шутка. Шутка сумасшедшего. Но куда в этом случае девать бар «Liola»? — ведь он есть, и Тэ.Тэ. только что была в нем, и пила совершенно замечательный глинтвейн с хозяином заведения. Чехом по национальности, а Левин Молескин… Левин Молескин до краев наполнен Прагой, а не каким-нибудь другим городом!.. Все выглядело бы не таким странным (почти безумным), если бы бар открылся год или полгода назад — когда Лева еще был жив и мог каким-то образом (каким?) узнать о его существовании. Но Лева погиб еще до всей этой истории с «Liola»!.. Тэ.Тэ. не покидает ощущение, что все побережье Lower Normandy, с ней самой и всеми находящимися здесь людьми, домами, гостиницами и лодками у пирсов, плавает в безумной Левиной голове и является порождением его больного разума. Неприятное чувство, что и говорить. Конечно, она спросит у портье о том, существовало ли здесь когда-либо заведение под вывеской «Liola», но что-то подсказывает ей: ты знаешь ответ, и этот ответ «Нет». …У «La Plage» царит оживление. Из подогнанного ко входу микроавтобуса страшно молодые люди вытаскивают аппаратуру, кофры, свернутые кабели. — Что здесь происходит? — спрашивает Тэ.Тэ. У портье на правах старой знакомой. — Второе пришествие, — лаконично сообщает он. — Приехала сумасшедшая съемочная группа. Съемочные группы все сумасшедшие, но эта — особенно. Вы бы видели их режиссера. Настоящий сатана! Уже успел поругаться с управляющим, а ведь мы пустили их только потому, что сейчас мертвый сезон. Можно сказать — из милости. Вот когда в Довиль приехала съемочная группа Лелюша, они вели себя гораздо приличнее. И сняли великую картину! А от этих только вонь, шум и сломанная мебель… А вдруг занавеси подожгут? — Может быть, еще не подожгут? — высказывает робкое предположение Тэ.Тэ. — Будем молиться. …В пылу обсуждения приезда съемочной группы и ее возможных будущих бесчинств она так и не спросила у портье о старом «Liola». Но теперь это и неважно. Завтра утром она уедет в Шербур, город документально подтвержденных «Шербурских зонтиков». Катрин Денев существует так же, как существовал Жак Деми, режиссер. О нем и о его картинах можно прочесть в любой киноэнциклопедии. В Левином блокноте, одном из пятидесяти. В одном из пятидесяти — наверняка. В Шербуре все станет на свои места, Тэ.Тэ. твердо в этом убеждена. С этим убеждением она садится на следующее утро в свой белый «Форд мустанг». Единственное, что ей нужно еще сделать в этом городе — попрощаться с Иржи и его эксцентричным баром. Тэ.Тэ. уже готова тронуться с места, когда кто-то начинает, как ненормальный, колотить в стекло пассажирской двери и в лобовое стекло одновременно. И истошно кричать на французском. — Поговорить, поговорить! — тут же перестраивается на ломаный, совершенно чудовищный английский «кто-то». — Я… поговорить… вас… — Я уезжаю из города. — Поговорить, поговорить! Наконец она сумела разглядеть его. Молодой мужчина лет тридцати, худой, со всклокоченными волосами, в клетчатой рубашке и кожаной жилетке поверх нее. Одежда слишком легкомысленная даже для теплого декабря. На секунду Тэ.Тэ. становится жаль парня. — Поговорить, поговорить! Десять минут. Пять. Гостиница! Бар! Кафе! Поговорить! — Хорошо. Садитесь, — Тэ.Тэ. вовсе не улыбается беседовать с ненормальным, но судьба машины заботит ее гораздо больше — еще минута, и ненормальный развалит ее на части. В полном молчании они добираются до «Liola». Припадок кончился, и парень в жилетке ведет себя смирно, он лишь прижимает к груди матерчатую сумку цвета хаки, — как будто в ней заключены все главные сокровища мира. Так же молча они занимают места за столиком. — Привет, Иржи, — Тэ.Тэ. машет чеху рукой, как старому знакомому. — Сегодня я уезжаю. Отправляюсь в Шербур. Кофе, пожалуйста. — Тогда я сделаю вам несколько бутербродов в дорогу. — Это было бы великолепно. Парень, сидящий напротив — удивительный человеческий тип, и почему она сразу этого не заметила? Совсем не красавец — кадыкастый, носатый, большеглазый, с шапкой буйных темных волос, и при этом есть в нем что-то такое… Магнетизм? Наверное. Тэ.Тэ. вполне допускает, что если он скажет ей «останься» — она останется. И он совсем не смотрит по сторонам (хотя посмотреть есть на что). Похоже, кино нисколько его не интересует. Пока Тэ.Тэ. пьет свой кофе, парень о чем-то шепчется с Иржи. После чего чех пододвигает стул и присаживается к столику: — Я буду переводить все, что он скажет. — Валяйте. Парень, не сводя глаз с Тэ. Тэ., вынимает из сумки целую кипу листов с текстом и кладет их перед собой. — Я слушаю, Иржи. — Его не интересует успех, — кивок в сторону парня. — Его интересует слава. А вас? Господи! Быть того не может!.. — А меня нет. Интересовала когда-то, но теперь нет. Все закончилось. — Я сказал ему, что вы русская. А он говорит, что тоже почти русский, потому что живет возле станции метро «Сталинград». Это в Париже. — Сталинград — это не станция метро. Меньше всего — станция метро. — Его зовут Робер Аколла. Он режиссер и приехал сюда снимать свой первый фильм. Он увидел вас вчера вечером. — Где он мог видеть меня вчера вечером? — В гостинице. Он увидел вас вчера вечером, а ночью позвонил актрисе, которая уже была утверждена на главную роль. В общем, главную роль она играть не будет, — тут Иржи переходит на французский, и Робер оживленно кивает ему. — Если я правильно понял, он хочет, чтобы главную роль сыграли вы. Это очень важно для него. Тэ.Тэ. даже не пытается вникнуть в глубинный смысл происходящего (вникнуть в него означало бы сойти с ума, повторить судьбу несчастного Левы). Она просто пытается следовать за фактической стороной вопросов. И ответов тоже. — Почему именно я? — Потому что вы оказались здесь и сейчас. Потому что вы русская, очень необычная русская. Очень красивая. И у вас много всякого внутри, он это видит. Вы — то, что ему нужно. Только вы нужны ему. Робер быстро кивает головой, подтверждая слова, которых не понимает. — Он готов отдать вам сценарий прямо сейчас. Вы согласны? Согласна ли она? И что сказал бы преданный Вахмуркой Кржемелек? Да нет, он уже сказал. Написал в своем Молескине, спрятал свой рождественский подарок между Довилем и Шербуром, а она — нашла. Нашла! Не могла не найти, ведь это — Кржемелек, он всегда оставляет подсказки. И сейчас оставил. Сделал это, прежде чем улететь на облачке с разбитой головой. — Я не актриса. Я сочиняю музыку… Сочиняла… А потом музыка кончилась. — Он говорит — музыка никогда не кончается. Так же, как любовь. Как жизнь. Он хочет говорить с вами. Много говорить, долго. Вы должны согласиться. Вы согласны? — Да. Другого ответа нет, это тот ответ, который хотел услышать Лелюш от Анук, и в конечном счете услышал. Это ответ, который хотел бы услышать Лева, будь он жив. Этот ответ хочет услышать она сама, а заодно и музыку, по которой так скучала все это время. Ведь музыка и вправду не кончается.