Долгое прощание. Обратный ход
Выезжает или раньше выезжал на ночные вызовы за пятьдесят долларов. Две профессиональные медсестры. Года два назад имел неприятности в калифорнийском бюро по наркотикам, они проверяли его рецептурную книгу.
Информация довольно устаревшая.
Я записал фамилию и альтанденский адрес.
– Затем имеется д–р Лестер Вуканич. Ухо, горло, нос, на Голливудском бульваре, в здании Стоквелл–Билдинг. Тут дело ясное. Принимает, в основном, у себя, специализируется вроде бы по хроническому гаймориту. Обычная история. Вы приходите с жалобой на головную боль, – пожалуйста, он промоет вам лобные пазухи. Сперва, конечно, надо обезболить новокаином. Но если вы ему понравились, то вместо новокаина… Усекли?
– Конечно. – Я записал и этого.
– Прекрасно, – продолжал Питерс и стал читать дальше. – Разумеется, у него главная проблема – снабжение. Поэтому наш доктор Вуканич любит ловить рыбку в море, возле Энсенады, куда и летает на собственном самолете.
– Странно, что он еще не засыпался, если сам доставляет наркотики,? заметил я.
Питерс, поразмыслив, покачал головой.
– Ничего странного. Если жадность не погубит, он может держаться вечно.
По–настоящему ему опасен только недовольный клиент – прошу прощения, пациент, – но он, конечно, знает, как с ними управляться. Пятнадцать лет сидит все в том же кабинете.
– Где, черт побери, вы все это узнаете? – осведомился я.
– Мы – организация, дитя мое. Не то что вы – одинокий волк. Кое–что выбалтывают сами клиенты. Кое–что приносит агентура. Карне денег не жалеет.
Умеет втереться в доверие к кому угодно.
– Представляю, как ему понравилась бы наша беседа.
– Да пошел он… Последний номер нашей программы – человек по фамилии Верингер. Оперативник, который составлял на него досье, давно уволился.
Однажды на ранчо Верингера в Ущелье Сепульведа умерла некая поэтесса, видимо, покончила с собой. У него там что–то вроде колонии для писателей и прочих, кто желает жить в уединении и в особой атмосфере. Цены умеренные. На вид все благопристойно. Называет себя доктором, но не практикует. Может, на самом деле он доктор философии. Не знаю, почему он сюда попал. Разве что из–за этого самоубийства. – Он проглядел газетную вырезку, наклеенную на белый листок. – Да, она перебрала морфия. Но не говорится, что Верингер был в курсе.
– Мне нравится Верингер, – заявил я. – Очень нравится.
Питерс закрыл папку и похлопал по ней ладонью.
– Вы этого не видели, – напомнил он. Встал и вышел из комнаты. Когда он вернулся, я уже стоял у двери. Начал было его благодарить, но он отмахнулся.
– Слушайте, – сказал он, – ваш клиент может скрываться где угодно.
Я сказал, что понимаю.
– Кстати, я тут кое–что слышал про вашего друга Леннокса – может, вам интересно. Один из наших ребят лет пять–шесть назад видел в Нью–Йорке парня, который по описанию вылитый Леннокс. Но фамилия у него была другая. Марстон.
Конечно, это может быть ошибка. Тот парень все время не просыхал, так что трудно сказать. Я сказал:
– Симневаюсь, чтобы это был он. Зачем ему менять фамилию? Он воевал, имя можно проверить по послужному списку.
– Этого я не знал. Наш оперативник сейчас в Сиэтле. Когда вернется, можете с ним поговорить, если хотите. Его зовут Аштерфелт.
– Спасибо за все, Джордж. Я собирался на десять минут, а вышло…
– Может, когда–нибудь вы мне поможете.
– Организация Карне, – заявил я, – никогда не просит чужой помощи.
Он сделал непристойный жест большим пальцем. Оставив его в металлической серой камере, я удалился. Приемная теперь смотрелась прекрасно. После этого тюремного блока яркие цвета были очень к месту.
Глава 16
На дне Ущелья Сепульведа, в стороне от шоссе, стояли два желтых прямоугольных столба. На одном была укреплена створка из пяти перекладин.
Ворота были открыты, над ними на проволоке висело объявление: ?Частное владение. Въезда нет?. Воздух был теплый, тихий, напоен кошачьим запахом эвкалиптов.
Я въехал в ворота, поднялся по усыпанной гравием дороге на пологий склон холма, по другой стороне спустился в неглубокую долину. Здесь было жарко, градусов на пять–десять жарче, чем на шоссе. Дорога заканчивалась петлей вокруг газона, огороженного выбеленными камнями. Слева был пустой плавательный бассейн. Ничего нет бесприютнее пустого бассейна. С трех сторон его окружала запущенная лужайка, усеянная шезлонгами с сильно выгоревшими подушками. Подушки были разноцветные – синие, зеленые, желтые, оранжевые, ржаво–красные. Швы на них кое–где разошлись, пуговицы отскочили, и в этих местах вздулись пузыри. С четвертой стороны виднелась проволочная ограда теннисного корта. Трамплин над пустым бассейном казался разболтанным и усталым. Обивка на нем торчала клочьями, а металлические крепления обросли ржавчиной.
Я доехал до петли на дороге и остановился у деревянного дома с покатой крышей и широкой верандой. Двойные двери были затянуты сеткой. На ней дремали большие черные мухи. От дома между вечнозелеными и вечно пыльными калифорнийскими дубами расходились тропинки. Среди дубов по склону холма были разбросаны маленькие коттеджи, некоторые были почти целиком скрыты зеленью. У тех, которые я разглядел, был запущенный нежилой вид. Двери закрыты, окна занавешаны какой–то унылой тканью. На подоконниках явно лежал толстый слой пыли.
Я выключил зажигание и посидел, прислушиваясь и не снимая рук с руля.
Ни звука. Это место казалось мертвым, как мумия фараона, разве что дверь за сеткой была открыта, и в полумраке комнаты что–то двигалось. Потом раздалось негромкое четкое посвистывание, за сеткой обозначилась фигура мужчины, он распахнул ее и стал спускаться по ступенькам. Глаз от него было не оторвать.
На нем была плоская черная ковбойская шляпа с плетеным ремешком под подбородком. На нем была белая шелковая рубашка, безупречно чистая с отложным воротником, тугими манжетами и пышными свободными рукавами. Шею обматывал черный шарф с бахромой – один конец короткий, другой свисал почти до пояса. На нем был широкий черный кушак и черные брюки – угольно–черные, на бедрах в обтяжку, простроченные золотом по боковому шву до разреза; внизу они расходились широким клешем, и вдоль разреза по обеим сторонам шли золотые пуговицы. На ногах у него были лакированные танцевальные туфли.
Сойдя с лестницы, он остановился и взглянул на меня, продолжая насвистывать.
Он был гибкий, как хлыст. Из–под длинных шелковистых ресниц смотрели глаза дымного цвета, самые большие и самые пустые, какие я видел в жизни. Черты лица тонкие и правильные, но резкие. Прямой нос, красивый припухлый рот, на подбородке ямочка, и маленькие уши, аккуратно прилегающие к голове. Кожа была того бледного оттенка, который не поддается загару.
Он встал в позу, подбоченившись левой рукой, а правой описал в воздухе изящную дугу.
– Приветствую, – промолвил он. – Чудный денек, правда?
– Для меня жарковато.
– Я люблю, когда припекает. – Заявление было решительным, окончательным и обсуждению не подлежало. Мои вкусы его не интересовали. Усевшись на ступеньку, он извлек откуда–то длинную пилочку и стал обтачивать ногти. – Вы из банка? – спросил он не подымая глаз.
– Мне нужен доктор Верингер.
Он перестал орудовать пилкой и поглядел в жаркую даль.
– Это кто такой? – осведомился он без особого любопытства.
– Хозяин здешних мест. Чего скромничаете? Как будто не знаете, черт побери. Он снова занялся ногтями.
– Чего–то путаешь, старичок. Здесь хозяин – банк. Конфисковали ? просрочена закладная, что ли. Не помню подробностей.
Он взглянул на меня, давая понять, что подробности его не интерсуют. Я вышел из ?олдсмобиля? и прислонился к горячей дверце, потом перешел подальше, где можно было дышать.
– И какой же это банк?
– Если не знаешь, значит, ты не оттуда. Если не оттуда, значит, тебе здесь делать нечего. Скатертью дорожка, красавчик. Катись, да поживее.
– Мне нужен доктор Верингер.