Долгое прощание. Обратный ход

– Славная погодка, – заметил он и прошествовал к Виктору.
Чик потихоньку встал на ноги и пришел в себя.
– Кто твой дружок? – поинтересовался я.
– Большой Вилли Магоун, – сказал он невнятно. – Легавый из «борьбы с пороком». Думает, гад, у него есть сила.
– А на самом деле? – вежливо осведомился я.
Он равнодушно посмотрел на меня и пошел прочь. Я вывел машину со стоянки и поехал домой. В Голливуде всякое случается – все, что угодно.
Глава 23
Впереди шел «ягуар» низкой посадки. Обогнув холм, он сбросил скорость, чтобы я не задохнулся гранитной пылью на плохо вымощенном участке дороги у въезда в Беспечную Долину. По–моему, этот участок нарочно оставили в таком виде, чтобы отвадить воскресных туристов, избалованных ездой по гладеньким супершоссе. Мелькнул яркий шарф и огромные черные очки. Мне небрежно ? по–соседски – помахали рукой. Потом облако пыли осело на обочине, прибавив еще один слой к белому налету, покрывавшему кустарник и выжженную траву.
Затем я обогнул гранитный склон, начался нормальный асфальт, и все вокруг стало чистенькое и ухоженное. У дороги толпились дубы, словно им было любопытно поглядеть на проезжающих, под ними попрыгивали воробьи с розовыми головками и клевали что–то такое, что станет клевать только воробей.
Потом пошли тополя. Эвкалиптов не было. Потом густая рощица южных кленов, из–за которых выглядывал белый дом. Потом девушка, которая вела под уздцы лошадь. На девушке были джинсы и яркая рубашка, и она жевала веточку.
У лошади был разгоряченный вид, но не взмыленный, и хозяйка ласково с ней ворковала. За каменной оградой садовник вел газонокосилку по огромной волнистой лужайке. Вдали красовался внушительный особняк колониальной архитектуры. Где–то играли на рояле упражнения для левой руки.
Потом все это осталось позади, ярко блеснуло озеро, и я начал всматриваться в номера на столбиках у ворот. Дом Уэйдов я видел только раз в темноте. При дневном свете он казался не таким большим. Возле дома было полно машин, поэтому я остановился на обочине и пошел пешком. Дверь открыл дворецкий–мексиканец в белой куртке. Это был стройный, красивый мексиканец, куртка сидела на нем элегантно, похоже было, что он получает полсотни в неделю, не изнуряя себя трудом.
Он сказал:
– Buenas tardes, Senor, – и ухмыльнулся, словно удачно пошутил. – Su nombre de Usted, por favor?
– Марлоу, – ответил я, – чего ты выламываешься, Кэнди? Мы с тобой разговаривали по телефону, забыл?
Он снова усмехнулся, и я вошел. Шла обычная вечеринка с коктейлями ? все говорят слишком громко, никто никого не слушает, хлещут выпивку напропалую, глаза блестят, лица румяные, или бледные, или потные, смотря, кто сколько принял и сколько может выдержать. Рядом со мной сразу возникла Эйлин Уэйд в чем–то светло–голубом, что ее отнюдь не портило. Казалось, что стакан она держит в руке просто для порядка.
– Как я рада, что вы пришли, – церемонно произнесла она. – Роджер ждет вас у себя в кабинете. Ненавидит вечеринки. Он работает.
– При таком бедламе?
– Это ему не мешает. Кэнди подаст вам выпить – или, может быть, хотите сами пойти к бару?
– Хочу сам, – сказал я. – Простите за тот вечер. Она улыбнулась.
– По–моему, вы уже извинились. Это пустяки.
– Никакие не пустяки.
Улыбка исчезла у нее с лица, едва она, кивнув, отвернулась и отошла. В углу, возле огромных стеклянных дверей, я углядел бар. Передвижной, на колесиках. Я двинулся к нему, стараясь ни на кого не налететь, и тут кто–то сказал:
– О, да это м–р Марлоу.
Я обернулся и увидел м–с Лоринг. Она сидела на диване рядом с чопорным мужчиной в очках без оправы и с козлиной бородкой, похожей на след от сажи.
У нее был скучающий вид. Он сидел молча, скрестив руки, и хмурился в пространство.
Я подошел. Она улыбнулась и протянула мне руку.
– Это мой муж, доктор Лоржнг. Эдвард, это м–р Филип Марлоу.
Парень с бородкой мельком глянул на меня и еле заметно кивнул. Других движений не произвел. Видимо, экономил энергию для более важных дел.
– Эдвард очень устал, – сказала Линда Лоринг. – Эдвард всегда очень устает.
– С врачами это бывает, – заметил я. – Принести вам что–нибудь выпить, м–с Лоринг? Или вам, доктор?
– Ей уже хватает, – изрек он, ни на кого не глядя. – Я не пью. Чем больше смотрю на пьющих, тем больше этому радуюсь.
– Вернись, малютка Шеба, – мечтательно произнесла м–с Лоринг.
Резко повернувшись, он угрюмо посмотрел на нее. Я ретировался в направлении бара. В обществе мужа Линда Лоринг казалась другим человеком. В голосе и выражении лица сквозила язвительность, которой в недавнем нашем разговоре я не чувствовал, хотя она и злилась.
У бара стоял Кэнди. Спросил, что я желаю выпить.
– Пока ничего, спасибо. Меня просил зайти м–р Уэйд.
– Es muy occupado. Senor. Очень занят. Я решил, что любовь к Кэнди мне не грозит. Я молча взглянул на него, и он тут же добавил:
– Но я иду посмотреть. De pronto, Senor. Он осторожно пробрался сквозь толпу и моментально вернулся.
– О'кей, приятель, пошли, – бодро пригласил он.
Я последовал за ним в глубину дома. Он открыл дверь. Я вошел, он прикрыл ее за мной, и шум сразу затих. Комната была угловая – большая, тихая, прохладная. За стеклянной дверью виднелись розовые кусты, в окне сбоку установлен кондиционер. С порога было видно озеро и Уэйд – он растянулся на длинном кожаном диване. На солидном письменном столе светлого дерева стояла пишущая машинка, рядом с ней – стопа желтой бумаги.
– Молодец, что пришли, Марлоу, – протянул он лениво. – Располагайтесь.
Пропустили уже глоток–другой?
– Нет еще. – Я сел и посмотрел на него. На вид он был еще бледный и потрепанный. – Как ваша работа?
– Прекрасно, только утомляюсь быстро. Жалко, что после четырехдневного запоя так паршиво себя чувствуешь. Иногда в это время лучше всего пишется. В нашем деле стоит заклиниться от напряжения – и конец, ничего не выходит.
Главное, чтоб легко работалось – тогда получается. Все, кто говорит наоборот, врут, как сивый мерин.
– Может быть, это зависит от человека, – заметил я. – Флоберу нелегко работалось, а писал он прилично.
– О'кей, – сказал Уэйд и сел. – Значит, Флобера читаете, значит, вы интеллектуал, критик, ценитель литературы. – Он потер лоб. – Я завязал, и это омерзительно. Мне противен любой человек со стаканом в руке. Надо идти туда и улыбаться всем этим гнусным гадам. Все они знают, что я алкоголик.
Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая–то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство – это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребенок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»
– Я так понял, что у вас это недавно началось, – сказал я.
– Просто в последнее время хуже стало, но выпить всегда был не дурак. В молодости легче отходишь. А когда уже за сорок, тут дело другое.
Я откинулся и закурил.
– О чем вы хотели со мной поговорить?
– А вы как думаете – от чего я убегаю, Марлоу?
– Понятия не имею. Информации недостаточно. Кроме того, все от чего–нибудь убегают.
– Но не все напиваются. А вы от чего убегаете? От своей молодости, или от угрызений совести, или от сознания, что вы мелкий деятель мелкого бизнеса?
– Понятно, – сказал я. – Вам нужно кого–то оскорбить. Давайте, старина, не стесняйтесь. Когда будет больно, я скажу.
Он усмехнулся и взъерошил короткие вьющиеся волосы. Затем ткнул себя пальцем в грудь.
– Полюбуйтесь на мелкого деятеля мелкого бизнеса, Марлоу. Все писатели – подонки, а я самый подонистый. Я написал двенадцать бестселлеров, и если удастся закончить этот бред, что лежит на столе, возможно, будет и тринадцатый. И ни один из них не стоит пороха, которым надо бы их всех взорвать к чертовой матери. У меня прелестный дом в весьма респектабельном районе, где хозяин весьма респектабельный мультимиллионер. У меня прелестная жена, которая меня любит, и прелестный издатель, который меня любит, а сам я люблю себя больше всех. Я эгоист, сукин сын, шлюха или сутенер от литературы – что вам больше нравится – отъявленный мерзавец. Итак, чем вы можете мне помочь?