Жизнь с препятствиями

Хорошо, что каждое письмо имеет два адреса: прямой и обратный. И если нельзя вручить адресату, то можно вручить хотя бы отправителю.
Так подумал солдат Канарей и пустился на розыски Сорокопута.
  
Страховой агент Зяблик и адвокат Сорокопут
 
У Сорокопута была «труба» так назывались часы досуга, которые он проводил со своим другом Зябликом. Это у них было заведено с тех пор, как в городе начали петь трубы. Узнав из прогноза погоды, что на завтра обещается ветер, Зяблик и Сорокопут по очереди приглашали друг друга «на трубу».
В ожидании ветра они успевали разок-другой сразиться в шахматы, и это были жестокие сражения, потому что каждый из них был в душе боец. Каких только головокружительных комбинаций не разыгрывали Зяблик и Сорокопут, каких не придумывали рискованных эндшпилей! Правда, никто не решался дать мат королю, и все партии кончались вечным шахом.
Так было и сегодня. Партия была трудной, обоих измотала вконец, и только где-то на пятидесятой минуте Сорокопут торжественно объявил:
— Вам шах, Зяблик!
Зяблик вздрогнул и инстинктивно прикрылся офицером:
— Нет шаха!
— Еще шах!
— Нет шаха!
— Вечный шах! — провозгласил Сорокопут.
— Счет один-один! — напомнил Зяблик. — В прошлый раз я вам дал вечный шах!
Вечный шах… Ничего нет вечного на земле, кроме вечной угрозы мата. Так подумал Зяблик, и так подумал Сорокопут — они всегда думали одинаково.
 
 
В это время запела труба:
 
Мы не дрогнем! Мы не вздрогнем!
 
Мы не съежимся от страха!
 
Пусть потомки наши знают,
 
как их предки дали маху!
 
 
Сердце Зяблика забилось сильней. Да, он не дрогнет! Он покажет себя! Вот сейчас он поднимет крыло — и… пусть потомки знают, как он, Зяблик, дал маху! Может, и о нем споет когда-нибудь эта труба…
Хозяин поспешно задернул шторы, забаррикадировал дверь. В комнате стало темно, и Сорокопут не видел, что делает Зяблик, а Зяблик при всем желании не мог разглядеть, чем занимается Сорокопут.
Зяблик приподнял крыло и задрожал от волнения. Если б его видела сейчас Пеночка-Пересмешка! Зяблик двинул крылом. Какое удивительное ощущение! Как будто падаешь с головокружительной высоты — все замирает внутри от восторга и немножко от страха…
Сорокопут тоже не дремал. Он махнул крылом — впрочем, не очень выразительно, чтобы, если спросят, сказать, что он просто прощается со своим другом Зябликом. Но про себя, а то Сорокопут знал, что этот взмах имеет совсем другое значение.
 
 
То, что мы сложили крылья, это враки, это враки!
 
Мы еще помашем ими после драки, после драки!
 
 
— пела труба. В дверь постучали.
Зяблик и Сорокопут забегали по комнате. Кое-как подняли шторы, освободили дверь, но когда Сорокопут пошел открывать, Зяблик на всякий случай залез в шкаф: ему не хотелось мешать хозяину.
Возвратился Сорокопут еще с одним гостем.
— Вот вам ваше письмо, — сказал солдат Канарей.
— Мое письмо? — растерялся Сорокопут. Вы в этом уверены?
Он взял письмо и стал его рассматривать.
Действительно, отправитель Сорокопут. Очень интересно! То есть, не то, чтобы очень, а интересно в определенной степени.
Сорокопут надорвал конверт, вынул письмо и принялся читать. Он читал вслух, чтобы почтальон не подумал, будто у Сорокопута от него какие-то секреты. «Довожу до вашего сведения, что Дятел летает на работу, очертя голову. Сорокопут».
— Ничего себе письмо! — воскликнул солдат Канарей.
— Да, письмо вроде ничего, — согласился Сорокопут. — Хотя, признаться, лично мне такие письма не очень нравятся.
— Еще бы! Это же самый настоящий донос!
— Не нужно так выражаться, попросил Сорокопут. — Если вы уважаете в себе почтальона, то вы должны его в себе уважать.
Потом он опять занялся письмом.
— Если я написал, что Дятел летает на работу, значит, я знал, что он летает на работу. А если б я знал, то знали бы и другие. Но другие не знают, раз не знаю я, а если не знают они, значит, и я ничего не знаю. Как же я мог написать это письмо?
— Ладно, — сказал Канарей, — порвите его и забудьте.
— Вы знаете, я, наверно, его порву. А? Как вы думаете? Прямо сейчас возьму и порву. Подумаешь, документ государственной важности!
Документ? Государственной важности? Сорокопут прислушался к своим последним словам. А ведь письмо действительно может рассматриваться как документ. И кто его порвет? Он, Сорокопут!
— Нет, — сказал Сорокопут, — я не могу его порвать. Вернее, не то, что не могу, я могу, но только не порвать. Знаете что — порвите его сами!
Солдат Канарей выполнил приказание.
— Ну вот, — облегченно вздохнул Сорокопут. — Теперь я уже вспомнил, что не писал это письмо. Не понимаю, зачем мне его принесли? Я прошу больше не носить мне таких писем. То есть, письма носите, но не такие, а такие может не носить.
Он до того приободрился, что даже стал потихоньку скандалить.
— Вы мне лучше скажите, почему я не получаю газет, — наскакивал он на гостя. — Почему мне не носят газет — вот что вы мне скажите!
— Не могу знать. Я же не почтальон.
— Ах, он не почтальон! — возмутился Сорокопут, словно обращаясь к кому-то третьему. — Как носить чужие письма, так он почтальон, а как доходит до газет, так он не считает себя почтальоном!
Сорокопут наскакивал на гостя, пока не вытеснил его за дверь. Затем он вернулся в комнату и только теперь вспомнил о Зяблике. Странно, Зяблик как будто оставался здесь. Куда же он девался?
И тут Зяблик вышел из шкафа. Он вышел из шкафа так, будто выходил из него каждый день и это давно вошло у него в привычку.
— Гм! — сказал Зяблик и посмотрел при этом на Сорокопута.
Больше он ничего не сказал. Он только сказал: «Гм!» и удалился.
  
Парикмахерская «Стриж и клиенты»
 
После ухода Зяблика Сорокопут чувствовал себя неспокойно. Зяблик так на него посмотрел… Нет, конечно, Зяблик и прежде на него смотрел, но то было совсем не так, а так это было впервые. И чего он посмотрел? Может, он думает, что Сорокопут написал о Дятле?
Сорокопут вышел из дома и стал бродить по улицам.
Прохожих было много, но все они спешили по своим делам, и Сорокопуту никак не удавалось кого-нибудь остановить, чтобы как следует отвести душу.
Каменщик Жаворонок мостил тротуар. Он легко ворочал большие плиты и что-то бубнил себе под нос, — видно, Жаворонку нравилась эта работа.
Сорокопут постоял, подождал и, видя, что Жаворонок не обращает на него внимания, сказал:
— Вот, говорят, что Дятел летает. Но лично я этому не верю.
Жаворонок поднял голову, посмотрел на внезапного собеседника.
— Подай-ка мне вон ту плиту.
— Не то, что не верю вообще, но не верю, что он летает… — Сорокопут с трудом тащил плиту, стараясь не упустить нить разговора.
— Я даже мало знаю этого Дятла, — продолжал он. — Нет, знать-то я его знаю, но что он летает — с какой стати это придет мне в голову?
— Дай-ка мне еще вон ту плиту, — сказал Жаворонок.
От такого разговора Сорокопут быстро выбился из сил.
Некоторое время он работал молча, потом попрощался с Жаворонком и побрел дальше.
Дворник Орел подметал улицу.
— Вы слышали про Дятла? — между прочим спросил Сорокопут. — Говорят, он летает. Не все, правда, говорят, но некоторые.
— Мало ли что говорят! Всех не переслушаешь.
Дворник усердно трудился крыльями, и Сорокопут заметил в раздумье:
— Если все будут летать, то кто же будет работать?
И он побрел дальше, машинально читая вывески, которые, собственно, были и не вывески, потому что были написаны прямо на тротуаре. Среди них особенно выделялась одна: ЗАВЕДЕНИЕ «СТРИЖ И КЛИЕНТЫ».