Жизнь с препятствиями

Когда-то Стриж имел немало хлопот со своей вывеской. Она у него прежде выглядела так: «ПАРИКМАХЕР СТРИЖ. СТРИЖЕМ, БРЕЕМ».
Но у властей бреющая парикмахерская почему-то ассоциировалась с бреющим полетом. Стрижа затаскали по инстанциям, и вывеску пришлось сменить. Вот тогда он и придумал новое название, ловко обойдя не только слово «бреем», но и само слово «парикмахерская».
Заведение «Стриж и клиенты». Клиентам было приятно, что о них написали такими большими буквами, и они валом валили в парикмахерскую. Заведение Стрижа превратилось в клуб, здесь заключались сделки и подписывались контракты, обменивались новостями и старыми анекдотами, и среди всего этого хаоса эмоций и информаций усердно хлопотал Стриж, любовно поглаживая доверчивые горла клиентов.
Сегодня в заведении было на редкость тихо. Стриж трудился над Чижом, а в стороне сидел профессор Дубонос и терпеливо ждал своей очереди.
— Мода не должна нравиться, — рассуждал между делом Стриж, — она должна озадачивать. Вот, к примеру, этот хохолок. Если он здесь, то он пройдет незамеченным, а если здесь? Это уже совсем другое.
— Как выручка? — прервал его рассуждения Чиж, проявляя интерес к другой области знаний.
— Так себе. Пять монет за утро. Но я не жалуюсь. Лучше пять найти, чем десять потерять.
Сорокопут сидел и мучительно думал, как бы ввязаться в разговор.
Наконец он улучил момент:
— Говорят, Дятел летает… Странно, но говорят…
Все как-то неловко замолчали.
— Вот здесь, пожалуйста, подровняйте, — нейтрально сказал Чиж.
— Непременно. И хвостик тоже?
— Я бы сам не поверил, если бы мне не сказали, — пояснил свою мысль Сорокопут.
— М-да, — сказал Дубонос и вышел из парикмахерской.
В следующую минуту никто не проронил ни слова. Сорокопут тяжко вздохнул, чтобы хоть этим нарушить молчание, но его опять не поддержали.
Сорокопут встал, потоптался у дверей.
— Как это с Дятлом вышло… Хорошо, что никто не знает… Не то, чтобы никто, но некоторые все же не знают…
Сорокопут покачал головой и вышел из парикмахерской.
  
Редактор газеты Говорунчик-Завирушка
 
Солдат Канарей сидел в приемной редактора газеты «Друг пешехода». Он сидел уже два часа, хотя посетителей в приемной почти не было.
Начинающий поэт Кукша сидел в приемной давно, еще с молодости. Сейчас он был уже в солидных летах, но о возрасте своем не распространялся, следуя своему же собственному меткому определению: своего возраста стесняются только женщины и начинающие поэты. Здесь же, в приемной, Кукша писал свои стихи, которые вызывали у редактора одно чувство — сомнение.
Темнота не всегда чернота, не всегда пустота, теснота, глухота, немота, слепота, — писал Кукша, искусно используя внутреннюю рифму, — темнота иногда широта, высота, красота и мечта, и далекая в небе звезда — темнота.
Прочитав такое стихотворение, редактор долго пребывал в молчании.
— Это не пробьется, — наконец заключал он, намекая на то что никто в этом не виноват: ни автор, ни редактор. Просто стихотворение само по себе не пробьется. — Нам-то с вами, Кукша, оно понятно, нам оно очень даже понятно, только будет ли оно понятно читателю? [2]
Читатель! Загадочный, непостижимый читатель! Это о нем мечтал Кукша бессонными ночами, но поймет ли читатель, этого Кукша не знал, у него никогда не было читателя.
Начинающий поэт Кукша и солдат Канарей томились в приемной, а редактор томился у себя в кабинете. Редактор томился от безделья, потому что материала для газеты не было, газета выходила от случая к случаю, и со времени последнего случая прошло уже больше недели.
Больше всего редактора заботила рубрика «Пешедралы и пешедралки» (более звучный вариант названия «Пешеходы и пешеходки»). Это была рубрика о заслуженных птицах, которые прошли большой жизненный путь, и все пешком, пехом, пешедралом… Но кому заказать статью?
Говорунчик-Завирушка страшно обрадовался своему посетителю, но принять его сразу было неудобно: посетитель мог подумать, что у редактора нет другой работы. Поэтому ради приличия Говорунчик выдерживал посетителя в приемной.
Наконец он распорядился его впустить.
Редактор углубился в бумаги и, когда Канарей вошел, спросил, не поднимая головы:
— Стихи? Проза? Объявление?
— Не могу знать, — сказал солдат Канарей. — Пакет запечатан.
Говорунчик-Завирушка взял конверт и сразу узнал свой почерк.
— А-а, — протянул он небрежно, бросая письмо в корзину. — Письма читателей. Покоя нет от этих писем! Везет же другим газетам, у которых вообще нет читателей!
Канарей смотрел на него и думал, что такого занятого работника ему еще не приходилось встречать. А редактор решил про себя, что этого посетителя он не скоро отпустит: с ним легче будет скоротать оставшееся рабочее время.
— Садитесь, — предложил Говорунчик-Завирушка, — у меня как раз выдалась свободная минутка. — Он помолчал, обдумывая, что бы еще такое сказать. — Вы никогда не видели нашей газеты? Отличная газета! Первое место по объему, по тиражу и по всему остальному.
Газета была единственная, поэтому ей нетрудно было удерживать первые места, но это никак не умаляло заслуг редактора, и он продолжал:
— Жаль, что я не могу показать вам нашу газету. Ее так расхватывают, даже я не могу купить. Жена с ночи занимает очередь. На сегодняшний день вы не найдете в городе читателя, который мог бы похвастаться, что ему удалось купить нашу газету.
Редактор остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произвели на собеседника.
— А все почему? Потому что мы пользуемся достоверными слухами. Вы любите слухи? Есть среди них просто замечательные. Вот, например, этот… — Завирушка наклонился к собеседнику и зашептал: — Приходит пешедрал домой, а у его пешедралки… — дальше Канарей, сколько ни напрягался, ничего не мог разобрать. — К сожалению, такое не напечатаешь. Такова специфика газеты: самое интересное в ней то, чего нельзя напечатать.
Редактор откинулся в кресле и захохотал. Потом опять стал серьезным.
— К сожалению, у нас много завистников, много непрофессиональных сплетников. Взять хотя бы Сорокопута. Он болтлив, как сорока, но так все путает, что наши читатели постоянно пребывают в заблуждении.
— Он что, работает у вас в газете?
— Да нет… Просто сплетник-любитель.
Канарей упомянул о письме Сорокопута начальнику тайной полиции, не раскрывая, разумеется, содержания письма. Но и сам этот факт произвел на редактора до того сильное впечатление, что он вскочил и быстро-быстро забегал по комнате. Он бегал, заложив крылья за спину, так, словно гонялся за какой-то мыслью, потом повалился в кресло и замер в ожидании. Давний птичий опыт подсказывал Говорунчику, что, если за мыслью не гоняться, она сама залетит в голову. Так оно, видимо, и случилось.
Скорей всего, решил он, это обычное поздравление но надо знать Сорокопута. У него любое поздравление может обернуться доносом. А на кого? Кто даст гарантию, что это донос не на него, на редактора?
— Мне очень жаль, сказал он, — но я должен немедленно вас покинуть.
И он тут же покинул гостя, кабинет и всю редакцию газеты «Друг пешехода».
  
В семье у Дятла
 
С легкой руки Сорокопута о том, что Дятел летает, говорил уже весь город, и только сам Дятел об этом ничего не знал. Он отдыхал в кругу семьи и демонстрировал Пустельге свои семейные достижения. Ну-ка, сынок, покажи тете, какую ты в-выдолбил дыр-ку! Дятенок показал.
— Хорошо это у него получается — д-долбить по дереву, прихваливал сына Дятел. — Учителя г-говорят, природные способности, советуют идти по этой линии.
Дятлиха не принимала участия в разговоре. У нее было свое отношение к Пустельге, и она не могла понять, с какой стати эта особа вдруг явилась к ним в дом. А Пустельга не могла не явиться. Она исходила весь город, чтобы встретиться с солдатом Канареем, потому что ведь он обещал, что они еще встретятся, но так его и не нашла. Кто-то видел его у дворцовых ворот, когда он разговаривал с младшим привратником, — и вот Пустельга пришла к Дятлу в надежде что-нибудь от него узнать.