Тропки желания
– Кара, – обратилась Тамара к лучшей своей осведомительнице по этнографической части, скидывая между тем сандалии, дабы последовать разумному совету Ваны, – мой друг Рамчандра захворал, животом болен.
– Ох, беда, ох, страдалец, освейн, освейн, – нестройным хором запричитали женщины.
Кара же, чьи жидкие и изрядно посеребренные волосы, собранные на затылке в небольшой узел, выдавали весьма почтенный ее возраст, сразу подошла к делу практически:
– А что у него – гвулаф или кафа-фака?
Тамара не слыхивала этих слов прежде, но смысл вопроса представлялся ей очевидным.
– Думаю, последнее.
– Ягоды путти, вот что ему тогда нужно, – сказала Кара, резко хлопая влажным одеялом по раскалившемуся на солнце валуну.
– Рамчандра уверяет, что пища, которую он получает здесь, хороша, очень хороша – даже слишком.
– Объелся жареным поро, – понимающе кивнула Кара. – Когда такое случается с нашими детишками и они ночи напролет проводят на корточках в кустиках, мы целую неделю даем им только ягоды путти и отвар гуо. Вкус хороший, почти медовый. Я заварю горшочек гуо для Тичизы Рама немедленно, вот только разберусь со стиркой.
– Кара замечательная, наиблагороднейшая особа, – ответила Тамара принятой у ндифа формулой особой признательности.
– Освейн, – ответила Кара с ясной улыбкой.
Слово «освейн» звучало здесь куда как чаще и куда труднее поддавалось точному переводу. Рамчандра так и не подыскал ему точного эквивалента в английском. Боб предлагал немецое «bitte», но «освейн» значило много больше, чем «bitte»: пожалуйста, простите, добро пожаловать, погодите, пустяки, здравствуйте, до свидания, да, нет, может быть – все это вместе взятое и много чего еще.
Тамара со своими бесконечными вопросами: отчего случается кафа-фака, как у ндифа отучают ребенка от груди, когда и как пользуются Хижиной Нечистот (фактически отхожим местом, но не только), в горшке какой формы лучше всего готовить пищу – всегда оказывалась желанной гостьей в женской компании. Вот и сейчас все они дружно расселись кружком на горячих камнях, доверив реке самой довершать стирку, и всласть почесали языками. В мыслях у Тамары непонятно почему неотвязно вертелось Гераклитово «Нельзя ступить в одну реку дважды», но уши исправно вылавливали в беседе все, что могло иметь хотя бы косвенное отношение к демографическому контролю. Раз затронув тему, говоруньи не торопились ее исчерпать, обсуждая чистосердечно и обстоятельно – хотя обсуждать здесь оказалось почти что нечего. У ндифа напрочь отсутствовал какой бы то ни было контроль за рождаемостью. Сама природа позаботилась о девушках – несмотря на чрезвычайное пристрастие к сексуальным играм, зачать до двадцати лет они попросту не могли. Тамара поначалу отнеслась к подобной новости с некоторым недоверием, но собеседницы даже слегка обиделись – мол, именно в этом, в таинственной способности зачать и выносить ребенка, и заключается вся разница между бесплодной девушкой и настоящей женщиной-ндифа. Единственным известным ндифа способом предохраниться от беременности было половое воздержание, но женщины считали его делом никчемным и весьма нудным. Аборты и детоубийство даже не упоминались. Стоило Тамаре лишь намекнуть на подобное, как лица собеседниц ошарашенно вытянулись.
– Женщина не вправе убивать своего ребенка,– в ужасе выдохнула Брелла.
– Если попадется, – как всегда деловито заметила Кара, – мужчины выдерут ей все волосы и навечно запрут в Хижине Нечистот.
– Никто у нас не дерзнет даже помыслить подобное, – прибавила Брелла.
– Никто пока еще не попадался с поличным, – сухо уточнила Кара.
Стайка мальчиков, все до двенадцати лет, высыпав из зарослей, с дикими воплями понеслась вниз по склону к воде; не разбирая дороги, малыши промчались прямо по подсохшему белью. Дружно вскочив, заболтавшиеся прачки разразились бранью и криками, и беседа сама собою увяла – негоже осквернять мужские уши разговорами о нечистом. И живо расхватав свое белье, женщины отправились по домам.
Заглянув в хижину к задремавшему наконец Рамчандре, Тамара вынула из металлического ящика фотоснимки, запечатлевшие мальчиков за игрой в буасто. Сразу после общего ужина, приготовленного и накрытого женщинами на длинном столе под открытым небом, она поспешила следом за Карой, Ваной и старухой Бинирой, уже направлявшимися к больному с визитом.
Разбудив Рамчандру, женщины напоили его отваром гуо, злака бледно-розового цвета, отваром, по вкусу напоминавшим тапиоку с добавлением экзотических пряностей, растерли больному ноги и плечи, обложили грудь и живот нагретыми камнями, а койку развернули изголовьем к северу. Затем влили в рот глоток горячего темного зелья, сильно отдающего мятой; Бинира, напевая какой-то заговор, пошаманила над больным, и, сменив остывшие камни на свежие, гостьи откланялись. Рамчандра воспринял весь визит с легкой иронией завзятого этнографа и стоицизмом паралитика, обреченного сносить любые женские причуды.
По завершении процедур ему все же заметно полегчало, и, прижав к животу самый крупный из плоских камней-грелок, он, казалось, опять впал в прострацию. Тамара тоже совсем уж было собралась уходить, но на пороге ее остановил тихий голос Рамчандры:
– Ты успела записать песню старой дамы?
– Нет, каюсь, даже не сообразила. Извини.
– Освейн, освейн, – почти прошептал Рамчандра. Затем, приподнявшись на локте, добавил: – Мне уже много лучше. Все-таки жаль, что мы проворонили песню. Я не разобрал почти ни слова.
– Разве старики говорят на каком-то особом языке?
– Да нет, в принципе язык тот же. Только более полный. Куда как более.
– У женщин, кстати, тоже словарный запас побогаче, чем у девиц.
– Лексикон девушек в Баване составляет до семисот слов, у юношей он с учетом охотничьей терминологии достигает тысячи ста, а у женщин я оцениваю его аж под две с половиной. Заниматься вплотную стариками мне покуда не доводилось. Думаю, что они вполне могут приблизить меня к цели, к подлинной разгадке. – Рамчандра снова осторожно улегся, плотно прижимая к животу каменную грелку, и замолчал.
– Ты, наверное, хотел бы вздремнуть? – осведомилась Тамара.
– Поговорить, – кратко ответил Рамчандра.
Гостья присела на краешек тростниковой скамеечки. За стенами хижины уже вовсю полыхала ночь – яркая, почти как и день. Апир, огромная газовая планета, спутником которой Йирдо и являлась, вставала над кромкой леса, словно большой, светящийся изнутри аэростат в полосатой, как матрас, оболочке. Серебристо-золотое его сияние проливалось сквозь бесчисленные щели в плетеных стенах хижины, прорисовывая мельчайшие трещинки в земляном полу возле входа, а в луже за порогом складывалось в настоящий фейерверк. Свет сотнями лазерных игл вспарывал потемки внутри хижины, практически ничего не оставляя без призора и расписывая лица людей таинственными узорами.
– До чего же нереальным кажется мне все окружающее, – заметила Тамара.
– Вот именно, – ответил тихий, чуть смешливый голос.
– Они все здесь точно сговорились.
– Нет.
– Да. То есть не то чтобы сознательно водят нас за нос… Я имею в виду скорее некоторую искусственность окружающего. Как-то слишком уж все у них благостно и без затей. Аркадия. Словно самые первые люди, блаженствующие в первозданных райских кущах посреди вселенского изобилия.
– Кхм-кхм, – хмыкнул Рамчандра, отваливая в сторону камень-грелку и снова приподнимаясь на локте.
– Но почему, собственно, здесь и не быть миру типа «островов в океане»? – Тамара как бы пыталась оспорить саму себя. – Почему это жизнь туземцев кажется мне столь уж условной, вроде театрального задника? Может статься, я просто впадаю в ханжество, уподобляюсь старой деве, повсюду вынюхивающей след первородного греха?
– Ну нет, это уж точно чепуха, сущий вздор! – возмутился Рамчандра. – Чисто дамский подход. Послушай-ка лучше вот что. – Выдержав краткую паузу, он заговорил на ндифа: – Освейн-пшасса йатолшти пуэй рупье. Ну-ка, переведи.