Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Борис Иванов не дает оценок. Он не присваивает себе права судить: он добро и искренно рассказывает о мастере, с которым жизнь сводила его в Москве, Нью-Йорке, Каире. Из зарисовок рождается портрет Кожевникова. Человек и литератор, личность и художник — вопрос сложный, особый вопрос, и Борис Иванов не старается «жать», он бережет краски, он нарочито «сушит» себя: правда не любит декоративности.
Так же тонко и до щемящей боли грустно написан Василий Куле-мин, человек, которого нельзя было не полюбить, узнай его хоть на час. Автор рассказывает историю прелестную, историю горькую о том, как Василий Кулемин смог своим поэтическим СЛОВОМ победить человеческую жестокость, глупость, ограниченность. Читая эту новеллу Иванова, названную точно и глубоко: «Не убивайте неожиданность», каждый, кто знал Василия Кулемина, не сможет не поблагодарить его друга, Бориса Иванова, за то, что он так по-настоящему, по-фронтовому, по-мужски хранит память о нем.
В книге собраны эссе о Борисе Федорове (о нем, пожалуй, можно было бы написать и побольше и пошире — самобытность этого поэта требует того), о наших художниках и кинематографистах. Фамилии, которые мелькают в прессе, в застольных беседах и коридорных пересудах, обретают человеческую явь, будь то портрет Ильи Копали-на, Ивана Семенова или Ильи Глазунова.
«Свой метр и ритм» написана человеком неравнодушным и открытым, человеком скромным и добрым, который щедро отдает читателям свою любовь, отстаивая при этом свою позицию писателя — бескомпромиссную к противникам и открытого товарищам.
  
«КЛЮЧ ПОЗНАНИЯ» (Рецензия на книгу «Японские записки» Н. Федоренко)
 
Видимо, этот таинственный ключ — предположи на миг его реальное существование — должен соответствовать символу «уважение», если опять-таки предположить существование такого рода символа.
Я подумал об этом, прочитав «Японские записки» Николая Федоренко, книгу талантливую, умную, добрую, «настоянную» на высоком уважении к этой далекой стране, к ее народу, истории, искусству, традициям.
Подумал я еще и о том, что современный читатель, отбра­сывающий книгу, лишенную истинного знания, глубины, информации, говоря языком научно-технической революции, «записки» Николая Федоренко о Японии прочтет с неослабным интересом оттого, что незнаемое становится ясным, далекое — твоим.
Ни в одной строке книги Н. Федоренко не «подделывается» под незнающих, ему чуждо примитивное популяризаторство — он приглашает читателя к соразмышлению, сиречь к знанию. Рассматривая, например, вопрос о «вежливой речи», вопрос, казалось бы, сугубо лингвистический, Н. Федоренко не боится понудить читателя разобрать восемь форм выражения благодарности, каждая из которых имеет конкретную значимость. Вы будете стараться понять, отчего в одном случае вы благодарите, произнося «канся итасимас!», в другом — «о рэй о масимас!», в третьем «готисо сама дэсита». Оказывается, «о рэй о масимас!» есть форма выражения благодарности за подарок, а также за самую малую услугу, «не связанную с затратой физических усилий», в то время как третья форма может быть приложима лишь к благодарности за угощение.
Соразмышляя вместе с писателем, вчитываясь в тонко наблюденные детали этой главы, понимаешь, отчего Н. Федоренко привел слова японского философа: «Мысль о том, чтобы себя в речи унизить, а собеседника возвысить, не покидает мозг говорящего японца» (свидетельствую — истинно так!).
Книга в высшей мере интересно построена, в ее неторопливости заключен резерв прочности, то есть резерв знания. Писатель приглашает нас войти в дом академика Охора — выдающегося знатока японского языка. Над крыльцом — большое новогоднее украшение «вакадзари», декоративная связка из огромного морского рака («оэби»), листьев папоротника, «комбу» (морская капуста), «дай-дай» (горький апельсин). Охваченное пучком рисовой соломы — символ счастья и удачи. Всю церемонию входа в дом, взаимных приветствий, разувания опишет Федоренко, и в этом тоже будет открытие, потому что за деталью быта встает деталь национального характера.
Именно здесь, в доме академика Охора, мы узнали о том, почему у «каждого времени есть свое звучание, свои неповторимые мысли и особые краски эпохи». Федоренко рассказывает о «тайнах зодиака», о японском календаре, об истоках оракульской магии. Нет ничего парадоксального в том, что Федоренко серьезно и тщательно исследует проблему, казалось бы, пустяшную — как надобно сидеть. Для нас, европейцев, сие, воистину, странно, но вы поймете, отчего писатель рассказывает об этом искусстве, когда прочитаете слова Охоры: «Чтобы понять некоторые особенности японского быта и обычаев, необходимо прежде всего сесть на пол, как это принято у японцев». Он разъясняет: тайна приземистой посадки в основах японской архитектуры легко постигается, если на композицию японского дома смотреть не стоя, а сидя»... Здесь же, в доме академика Охора, мы узнаем множество интересного и неведомого ранее о японских масках, которые скрывают или, наоборот, выражают печаль, счастье, боль. Именно здесь мы заново исследуем страшный день шестого августа 1945 года, когда над Хиросимой и Нагасаки вырос первый ядерный гриб. В повествование, пронизанное блистательной японской и китайской поэзией, великолепными пословицами и поговорками, пуб­лицистика входит зримо, страшно, а потому логично: история мно­говекового развития противополагается исследованию вопроса: кто, почему и каким образом поверг в прах два древних, прекрасных японских города. Так же органично в ткань литературно-художественного, научного исследования входит публицистика о рекламе, причем американской, которая явилась некоей прародительницей современной японской.
Книга эта написана изящно, с блеском, сказал бы я, ибо Федоренко известен как один из наиболее серьезных советских востоковедов. Не могу отказать себе (и читателю) в удовольствии привести одну (из многих) сценку: автор спрашивает гостеприимного хозяина, не пора ли ему — после горьковатого вина «тосо» — отправляться домой: уже поздно. Академик весело объясняет гостю, что степень опьянения характеризуется тремя калибрами тигра: «катора» — маленький тигр, первая степень опьянения, «тютора», средний тигр и, наконец, «отора», большой тигр, высшая форма опьянения.
—Не пора ли заблудшему «тигру» убираться в свое логово?
—Японский травяной напиток не производит впечатления на наших северных соседей. Не то что японцы, которые и от бамбуковой росы пьянеют.
—Металл проверяется на огне, человек — на вине.
—Вино начинается с церемоний, а кончается дракой, — в свою очередь заметил в том же ключе Охора-сэнсей.
Мы провели в доме академика Охоры вечер, но узнали о Японии так много, что порой не узнать и за всю жизнь...
Другой японский день, длинною в жизнь, автор предлагает нам провести вместе с Тосио-сан, послушать философа — его трактовку образов японок в литературе и живописи (особенно интересно он рассказывает о гравюрах Утамаро), его объяснение того факта, что в Японии, стране музыки, нет гармони, — все это интересно, наполнено несколькими смыслами (только так думает умный!), отмечено не­повторимостью национального колорита в самом построении логики мышления.
Выделять какие-то отдельные главы, будь то история жемчуга, описание культа чая, исследование памятников Нара, никак невозможно, оттого что книга связана жгутом постоянного, «переливающегося» интереса. Каждый, кто любит историю, философию, географию, эстетику, литературу, политику, найдет в книге Николая Федоренко поле для размышлений о нашем азиатском соседе — о Японии, такой талантливой, разной, и — во многом — еще непонятной стране.
  
«БЕСЫ В ЛОНДОНЕ» (Рецензия на книгу Питера Райта «Spy Catcher»)
 
1987 год
Лучший способ привлечь внимание к книге, сделав его бестселлером, — наложить на нее запрет. Так и случилось со «Spy Catcher» Питера Райта: в Великобритании его книгу покупают на черном рынке, нелегально, — беспрецедентный случай! Из Соединенных Штатов ее вывозят тысячами — хороший бизнес!