Exciter (СИ)

- Нарушение правил, не так ли?
Клайд и я на одном балконе. Какая неожиданность. Жаль, что лететь отсюда до земли так низко. А то я бы его сбросил.
- Украл ключ, - я выдохнул пару струек дыма.
- Зачем же? Вежливо впорхнул в окно. Демон… остановись.
- Я и так стою. Покачиваюсь, - я вильнул в его сторону всем телом. Клайд вздрогнул.
- Ты собрался вконец угробить Ла Нуи. Он умрет до того, как ты уберешься восвояси.
- А тебе плохо спится из-за своего барашка? Считаешь его деньки? Нервно вышагиваешь из угла в угол? Плохой ты пастух, Клайд. Волк щелкает зубами у его нежного горлышка. Даже отгрыз пару лакомых кусков.
- Дрянь… - он сжал кулаки, но остался на месте. - Почему ты такая дрянь?
- Некачественная глина, светлейший, - я широко улыбался, повергнув его этим в легкий шок. - Серая, грязная, с вкраплениями шлака. Не всем же достается мрамор.
- Меня тошнит от тебя, - Клайд выбил из моей руки сигарету. - Сразимся?
- Ты будешь ранен и убежишь, позорно поджав хвост. Зачем тебе поражение? Мы оба знаем, кто сильнее. Давай лучше ты скажешь, почему не вступился за отца.
- Не лезь мне в душу. Это не твое дело.
- Очень даже мое. Я поспособствовал аресту Доменико. Благодаря моим свидетельствам он сгниет в тюрьме. Я приложил усилия к тому, чтоб полицейский чин его не спас. Никаких штрафов и исправительных работ. Тюрьма и только тюрьма. И лишение всех привилегий.
- Срок?
- До десяти лет.
- Дьявол…
- Угадал, - я продолжал улыбаться. Подошел к нему вплотную. Клайд сжал перила, костяшки на его пальцах побелели. - Это крест. Клеймо позора. На всей твоей семье. Ну же?
- Ты сделал это нарочно! Хотел меня унизить… Ты так сильно ненавидишь меня?
- Опять угадал. Говори, светлейший. Не заставляй меня повторять дважды.
- Пошел ты! - он развернулся молниеносно, целясь кулаком мне в лицо. Я уклонился, но, признаюсь, еле-еле. Реакция у него поразительная. Я обдумывал, что скажу потом Ла, и тянул с ответным ударом. Минуту мы стояли друг против друга, он тяжело дышал и грел мое болото своим злобным испепеляющим взглядом. Забавный паренек. Ни на что не похожий.
- Твой альтруизм меня растрогал. Закончим с этим?
- Предлагаю обмен, мразь.
- Ангел-торгаш? Это что-то новенькое.
- Заткнись! Предлагаю обмен… - он отдышался. - Я скажу. Отвечу, да. А взамен ты сделаешь что-то хорошее.
- «Что-то хорошее», - я передразнил. - Где вас только учат. Что-то хорошее… перевести деньги на счет сиротского приюта? Заслужить Нобелевскую премию мира? Закупить партию велосипедов китайским рабочим? Сварить суп бездомным? Клайд, конкретизируй свой бред.
- Тьфу. Я говорю о Ла Нуи! Сделай для него…
- Что? Глубокий минет?
- Ты омерзителен, - он снова поднял кулаки, но быстро опустил. - Я не знаю что! Сделай исключение из своего гнусного правила и сотвори… чудо.
- Чудо, - я насмешливо подул на его лицо и превратил воздух в три язычка пламени. - Вот тебе чудо. А теперь говори точнее. Терпеть не могу ваши сопли и незнание собственных желаний.
- Проведи с ним ночь. Целую ночь, без остатка. Дай ему тепло, - заметно было, каким усилием он ломает себе хребет, чтоб произнести это. Перекосился весь. - Дай то, что он попросит. То, о чем промолчит, но о чем ясно скажут его глаза. Не оставляй его одного, когда… когда все закончится, - он споткнулся на слове, и в один момент я увидел, насколько он дик, беспомощен и глуп. Бесполый ангел, не ведающий чувственности, рожденный человеком, но не пробужденный Богом от спячки детства. Ты помнишь, кем был в небесах, но ты никем не стал на земле. И длинный ирокез – лишнее доказательство твоей неопределенности. Моего мальчика влечет к тебе инстинктивно, но что делать с ним – ты знаешь лишь понаслышке. Боишься. Зато знаю я. И делаю.
- И ты позволишь мне овладеть им, твоим драгоценным Ла? На всю ночь? - я давлю на его больную мозоль, не столько садизм, сколько острая необходимость удостовериться до конца. - Задрать его длинные ноги выше головы, связать, обездвижить, заткнуть рот, разорвать белую кожу ногтями, клыками, возможно, ножом. Я не знаю, в каком настроении вернусь к полуночи. Буду голоден. Или очень голоден. Ты меня слышишь?
Клайд не шелохнулся. Его губы обескровились и прошептали только:
- Не беспокойся. Твоя ненависть взаимна. И не старайся: я уже представил все лучше тебя. Сделаешь, что хочешь, но останешься с ним. По рукам?
Я протянул правую руку. Он слабо пожал её и ушел с балкона.
- Стой. Мы обсудили лишь мою часть, - я вырос перед ним, преградив входную дверь. - Твоя очередь, Клайд. И я хочу знать сейчас.
- Доменико Манчини, которого ты сгноишь за решеткой – какой-то человек, живущий с моей матерью. У меня нет отца. Я не признаю его. Мне все равно, что с ним случится.
- Ты лжешь, Клайд, - голос стал необычайно мягким. Люблю, когда они лгут. И я медленно обволакиваю его взглядом своего брата. - Лжешь без запинки. Глаз не отводишь. И не краснеешь. Но при бартере мы договаривались о правде. Что вас поссорило?
- Он издевался надо мной. С раннего детства. Бил и заставлял слушаться приказов. Каждый день, без исключения. В праздник, в выходной и в день рождения. Я вставал по команде, ел по команде, учился, говорил, даже дышал – только по команде. Я ненавидел и боялся. Плакал, молчал и не знал, что бывает иначе. Мать болела и круглый год ездила по лечебным курортам. В Альпы, на озера, на побережье, в Швейцарию и Францию. Я же оставался здесь, с отцом. Я был его соломенным человечком. Из меня торчали булавки и иголки. Изредка капала кровь… но откуда в соломе возьмется кровь, верно? Потом мать вернулась. Не знала, почему я такой молчаливый и нелюдимый. Почему у меня испуганные глаза с тихим помешательством. Почему я дрожу во сне, вскрикиваю и часто просыпаюсь. Я рос больным. Покорно ходил к детскому психологу и молчал. Ничего не помогало развязать тугой узел моей боли и страхов. Но однажды я вылечился. Мне было девять. С трудом, но я закончил начальную школу и перешел в среднюю. Я встретил там Ла Нуи. Мой темный затхлый мирок перевернулся. В первый же день занятий он подошел ко мне и предложил свою коробку с завтраком. Мы съели её вместе на заднем дворе. Понятия не имею, что его привело ко мне, жалкому и забитому. Он же… сиял. Он всегда сиял. Даже сейчас сияет, испорченный тобой. Я никогда ничего ему не рассказывал. Он просто лечил меня собой. Он делал вещи, которые не делал и не делает больше никто. Он прикасался ко мне, постоянно. Брал за руки, обнимал за щеки. Глубоко заглядывал в мои глаза. Я перестал зажиматься. Выпрямился и поднял голову. Начал спорить. Отвечать и возражать. Мой отец попытался снова применить силу. И тогда это случилось, - Клайд глубоко вздохнул. - У Доменико есть шрам на затылке, скрытый волосами. Я схватил кухонный нож и бросился на него. Раскроил череп, шею… и оставил истекать кровью в столовой. Сбежал из дому. Болтался по улицам неделю. Или две, я уже не помню. Не ходил в школу. Но тайком ходил к Ла Нуи. Я по-прежнему ничего ему не рассказывал. Врачи, зашивавшие Доменико, тоже вряд ли кому-то проболтались об инциденте. Ла воспринимал меня целиком. Ему было все равно, что я натворил. Он ни о чем не спрашивал. Ему нравились мои метаморфозы. Понадобился примерно год на становление моей новой личности, имиджа, всего остального. В одиннадцать лет я сделал свой первый ирокез и оделся, ну… вот так оделся. Показался ему не без стеснения. Но он обнял меня, по своему обыкновению, хихикнул, что я похож на грязного оборванца, и добавил, что если я не продолжу в том же духе, то очень об этом пожалею. Я осмелел, пробил уши, потом превратил дырки в небольшие тоннели, пробил брови, язык, губы… я читал, как нужно, и делал все сам, и отголоски старой боли помогали мне ставить пирсинг правильно. Я обзавелся новыми друзьями, внешне они были похожи на меня, но мне было скучно пить с ними пиво и блевать по утрам. А с Ла я мог гулять по свалке, валяться в парке, пить, не пить, молчать, думать… и просто смотреть в небо. Тебе этого достаточно?