Опрокинутый лес
- Да, ничего себе вечер, - заметил он, будто вспомнил субботнее сборище у Смитов, о котором они не успели вдоволь посудачить. - А как тот человек? Секретарь твоего отца, если не ошибаюсь?
- Мистер Миллер? Украл у папы уйму денег и удрал в Мексику. Скорей всего, его дело уже закрыто. Форд кивнул.
- А как твоя собака? - спросил он.
- Умерла, когда я училась в колледже.
- Хорошая была собака. А сейчас ты чем-нибудь занимаешься, Корин? Работаешь? Ты ведь была богатая девчушка, верно?
Они разговорились - то есть Корин разговорилась. Она рассказала Форду о работе, о Европе, о колледже, об отце. Почему-то она вдруг рассказала ему все, что знала о своей красивой, взбалмошной матери, которая в 1912 году в длинном вечернем платье бросилась за борт с прогулочной палубы "Величавого". Она рассказала ему о парне из Детройта, вылетевшем на полном ходу из машины в Канне. Она рассказала о том, как ей оперировали носовые пазухи. Она рассказала ему - ну просто обо всем. Вообще-то Корин не была болтливой, но в тот раз ее прямо-таки понесло. Оказалось, были целые годы и отдельные дни, стоившие того, чтоб о них вспомнить. Кстати, Форд, как выяснилось, умел замечательно слушать.
- Ты не ешь, - вдруг заметила Корин, - совсем ни к чему не притронулся.
- Не беспокойся. Продолжай.
Охотно повинуясь, Корин снова заговорила.
- У меня есть приятель, Бобби Уэйнер - в журнале он мой босс знаешь, что он сказал мне вчера? Он сказал, что в американской поэзии есть две строчки, от которых он опупевает. Бобби обожает такие словечки.
- И что же это за строчки?
- Одна Уитмена: "Я - человек, я мучился, я был там", и еще твоя... только мне не хочется повторять сейчас, пока мы едим, как это называется чау-мейн? В общем, про человека на острове внутри другого острова.
Форд кивнул. Он, между прочим, часто кивал. Это, конечно же, была защитная реакция, но вполне симпатичная.
- А как... как ты стал поэтом? - начала Корин и запнулась, потому что от волнения неточно сформулировала вопрос. - То есть я не о том. Я хотела спросить, как ты сумел получить образование? Ведь тебе пришлось бросить школу... когда мы последний раз виделись.
Форд снял очки и, подслеповато поглядев на них, протер носовым платком.
- Да, пришлось, - согласился он.
- Ты учился в университете? И тебе приходилось все время работать? простодушно допытывалась Корин.
- Нет, нет. Я сперва накопил денег. Школу я кончал во Флориде и работал там у букмекера.
- У букмекера, правда? Это как, на бегах?
- На собачьих бегах. Их устраивали по ночам, а днем я мог ходить на уроки.
- А разве закон не запрещает несовершеннолетним работать у букмекеров?
Форд улыбнулся.
- Я не был несовершеннолетним, Корин. Я пошел снова учиться в девятнадцать лет. Мне сейчас тридцать, а университет я закончил всего три года назад.
- Тебе нравится преподавать?
Форд ответил не сразу.
- Я не могу писать стихи целыми днями. А когда не пишу, с удовольствием рассуждаю о поэзии.
- А чем ты еще любишь заниматься? Я хочу сказать... Ну да, чем ты любишь заниматься?
На этот раз Форд думал еще дольше.
- Пожалуй, ничем. Занимался кое-чем. Но бросил. Вернее, мне надоело. Заставил себя перестать. Это трудно объяснить.
Корин понятливо кивнула, однако ее мозг уже переключился на любовную волну. Следующий вопрос был на редкость для нее необычен, но такой, видно, выдался день.
- Ты любил кого-нибудь? - спросила она, потому что ей вдруг стало страшно интересно узнать о его женщинах: сколько их было и какие.
Ясное дело, она спросила Форда не грубо, не в лоб, как может показаться, когда читаешь. В вопросе, конечно же, присутствовало ее угловатое обаяние, так как Форд от души расхохотался.
Немного поерзав на сиденье - кабинка была тесная и неудобная - он ответил:
- Нет, не любил.
Сказав так, он нахмурился, словно художник в нем опасался, что его обвинят в намеренном упрощении или работе с негодным материалом. Он взглянул на Корин, надеясь, что она успела забыть, о чем спросила. Она не забыла. Красивое лицо Форда снова посуровело. Затем он, видимо, догадался, что именно ее интересует, вернее, что должно интересовать. Так или иначе, его сознание стало отбирать и сопоставлять факты. Наконец, возможно, чтобы не обижать Корин, Форд заговорил. Голос у него был не особенно приятный. Сипловатый и какой-то неровный.
- Корин, до восемнадцати лет я совсем не встречался с девчонками - ну разве что ты пригласила меня на день рожденья, когда я был маленький, И еще когда ты привела свою собаку, чтоб показать мне - помнишь?
Корин кивнула. Она страшно разволновалась.
Но Форд опять поморщился. Очевидно, ему самому не понравилось то, как он начал. Было мгновенье, когда он, похоже, решил не продолжать... И все же неприкрытый интерес на лице Корин заставил его рассказать необычную историю своей жизни.
- Мне исполнилось почти двадцать три года, - сказал Форд решительно, - а кроме школьных учебников я читал только книжки из серий про Мальчиков-разбойников и про Тома Свифта. - Последнее он подчеркнул, хотя держался сейчас совершенно хладнокровно, будто речь шла о вполне нормальных вещах. - Никаких стихов, кроме коротеньких баллад, которые мы заучивали наизусть и декламировали в начальной школе, я не знал, объяснил он Корин. - Почему-то и в старших классах Мильтон с Шекспиром все уроки пролеживали на учительском столе. - Он улыбнулся. - Во всяком случае, до моей парты не добирались.
Официант подошел, чтобы забрать у них пиалы и тарелки с недоеденным чау-мейн и поджаренным рисом. Корин попросила оставить ей чай.
- Я уже давно был взрослым, когда узнал, что существует настоящая поэзия, - продолжал Форд после того, как официант ушел. - Я чуть не умер, пока ждал. Это... это вполне настоящая смерть, между прочим. Попадаешь на своеобразное кладбище. - Он улыбнулся Корин - без всякого смущения - и пояснил: - На могильном камне могут, допустим, написать, что ты вылетел в Канне из машины твоей девушки. Или спрыгнул за борт трансатлантического лайнера. Но я убежден, что подлинная причина смерти достоверно известна в более осведомленных сферах. - Форд вдруг замолчал. - Тебе не холодно, Корин? - спросил он заботливо.