Доктор на просторе

Подобно другим скудно оплачиваемым лондонским парочкам, мы жались по таким местечкам. как "Фестивал-Холл" и "Эмпресс-Холл", ужинали в "Лайонсе" и коротали время в полутемных, но уютных барах, которые я со студенческих времен помнил куда лучше, чем основы анатомии. Нередко случалось так, что сестра Плюшкиндт сама платила за себя, а порой даже расплачивалась и за нас обоих. Развлекать её было очень легко, ибо она нисколько не смущалась, когда молчание затягивалось, а лишь преспокойно разглядывала ближайшую стену, словно видела в ней лица давно и безвременно ушедших друзей, да и разговоры-то наши сводились почти исключительно к больничным темам. Поскольку и все мои прежние подруги были медсестрами, меня это не обескураживало, тем более, что другая на её месте могла бы разговаривать исключительно про кенгуру и Марселя Пруста. И тем не менее пару недель спустя я уже начал мечтать, чтобы сестра Плюшкиндт не столь подробно рассказывала мне про анализ мочи в палате двадцать два или про то, как остроумно она отбрила сестру Макферсон, известившую её про преждевременно иссякшие запасы клистирных трубок. 
Было, правда, ещё одно пятно на горизонте, омрачавшее мои отношения с сестрой Плюшкиндт. Однажды вечером, когда Гримсдайк зашел ко мне стрельнуть сигаретку, я признался ему в этом. 
- Как твоя разнузданная сексуальная жизнь? - весело осведомился он. Теперь легче стало? 
- Ну... и да, и нет. 
- В каком смысле? - удивился он. - Не хочешь же ты сказать, старичок, что ваша страстная любовь не получила логического выхода? 
- Нашла, но вовсе не то, что ты имеешь в виду, - вздохнул я. - Сам ведь знаешь, как это бывает с медсестрами... Мы ходим в кино, на концерты или ещё куда-нибудь, потом спешим назад, чтобы успеть вернуться до окончания её дежурства, пару минут обнимаемся и целуемся в подворотне возле морга, а ровно в одиннадцать она уже поднимается в отделение. Опоздай она на одну минуту, и её доброе имя будет навеки запятнано. По её словам, во всяком случае. 
- Грустно. 
- Можно даже не читать Фрейда или Кинси, чтобы понять, насколько это безрадостно для мужского организма. Сам прекрасно знаешь. Но другого выхода нет. Разве что - гулять в Гайд-парке, взявшись за руки. 
- А как насчет страстной любви в стенах нашего достойного заведения? 
- Да ты что, забыл, что мы в Св. Суизине? Здесь мужчине и женщине встретиться труднее, чем в банях Викторианской эпохи. 
- Но ведь есть ещё пожарная лестница. 
- Ах, вот ты о чем! 
Безобразное сооружение, взбиравшееся зигзагом по стенам жилого здания персонала, было памятником торжества противопожарной безопасности над пуританской моралью. Карабкаясь ночью в пустующее с незапамятных времен отделение для лежачих больных, пробираясь затем по крыше отделения физиотерапии и тайком минуя келью ночного вахтера, мы ухитрялись затаскивать медсестер на мужскую половину. Впрочем, предлагались подобные авантюры в наших стенах нечасто, поскольку в случае разоблачения, старшая сестра смотрела на свою провинившуюся подчиненную, как на экспонат из Камеры ужасов. 
- Ерунда, - отмахнулся Гримсдайк в ответ на мой преисполненный сомнения взгляд. - Дождись подходящей темной ночки, запасись бутылочкой шерри, с вечера ещё раз побрейся - и приятное времяпрепровождение вам обеспечено. Не говоря уж о том, что дома теплее, чем в Гайд-парке. 
При нашей следующей встрече с сестрой Плюшкиндт я завел речь о пожарной лестнице. Как я и ожидал, девушка потупила взор, всхлипнула и только укоризненно сказала: 
- О, Ричард! 
Понимая, что нужно как-то выкручиваться, я быстро нашелся и добавил: 
- Я хотел сказать, что мы можем в спокойной обстановке попить кофе, и я наконец покажу тебе мои замечательные гистологические препараты дуоденальных язв, о которых столько тебе рассказывал... 
- О, Ричард, это все испортит! 
- Как - то, что я тебе покажу тебе свои препараты? Просто мне придется специально по этому случаю одолжить у одного из ребят микроскоп - именно поэтому мне больше негде их тебе продемонстрировать. Впрочем, если тебе это и правда не интересно... 
Сестра Плюшкиндт тяжело вздохнула и отвернулась. Да, Гримсдайк на моем месте справился бы лучше! 
Чтобы нарушить молчание, которое грозило затянуться на полчаса, мне пришлось завести разговор о лечении послеоперационных тромбозов. 
Наша связь продолжалась несколько недель. Сестра Плюшкиндт просто уведомляла меня, когда у неё в следующий раз выдастся свободное время, и при этом подразумевалось, что я должен её ждать. Впрочем, даже такие отношения имели определенные преимущества. Благодаря сильному материнскому инстинкту, сестра Плюшкиндт ещё с наших первых встреч стирала мои рубашки, штопала носки и угощала пирожками со смородиной, а теперь покупала галстуки и плитки шоколада, снабжала меня витаминами из шкафчика с медикаментами, связала мне свитер и заставила носить подтяжки. По заверениям моих приятелей, я никогда не выглядел таким упитанным и ухоженным. 
Лишь два события помешали безмятежному развитию нашего бесконечного романа. Первым из них стал перевод сестры Макферсон в ночную смену. 
Дело в том, что каждому штатному хирургу в Св. Суизине предписывалось ежедневно перед отходом ко сну совершать обход палат и справляться о заботах и нуждах пациентов. Этот поздний вечерний обход свято соблюдался всеми хирургами, потому что ночные сестры, отсыпавшиеся днем, а затем бодрствующие всю ночь напролет, считались несчастными и заброшенными созданиями, которым остро недоставало мужского внимания. Именно по этой причине даже самый неопрятный и невзрачный врач превращался в ночную смену в желанного рыцаря. Вдобавок все сестрички неплохо готовили, а ночью, оставшись без бдительного надзора старшей сестры, они могли спокойно угощать своих вечно голодных гостей яичницей с беконом. 
До сих пор мои ежевечерние обходы не доставляли мне ни малейшей радости, поскольку ночной сестрой в "Стойкости" была недавняя выпускница, которая, запинаясь от усердия, рапортовала мне об анализах, стуле и температуре, тогда как в "Постоянстве" дежурила высоченная сухопарая дама в очках и с заметными усиками, в полумраке напоминавшая мне Макса Линдера.