Так умирают короли
— Что он сказал?
— Что все мы должны уехать.
— А он?
— Останется здесь.
Она считала это опасным.
— Причин для беспокойства нет, — на всякий случай сказал я. — Это не дом, а настоящая крепость.
Спустился Самсонов. Он был в легкой куртке.
— Грузитесь, — приказал он. — Дотемна до Москвы не доберетесь.
Бесчувственного Кожемякина перенесли в фургон. Демин, несмотря на то, что был совершенно пьян, дошел сам. Самсонов проводил нас до фургона. Я увидел, как он бросил быстрый и осторожный взгляд в сторону подозрительных «жигулей». Сумерки сгустились, и теперь уже даже с близкого расстояния невозможно было определить, есть ли кто-то в машине.
— Если хотите, я могу остаться с вами, — предложил я.
Самсонов засмеялся и покачал головой. У него сейчас был особенный смех — злой и решительный. Подошел Загорский:
— Я хотел бы отпроситься у вас на несколько дней, Сергей Николаевич.
— Не сейчас, Альфред. Ты же знаешь — съемки.
— Возьмите оператора из резерва, — проявил упрямство Загорский.
— А что случилось-то?
— Я лечу в Германию. Уже и виза открыта, и билет на руках.
— Что же ты визу открывал, не поговорив предварительно со мной? — удивился такому недоразумению Самсонов.
Загорский молчал. Обиделся. Так благородно обижаться умел только он. Ничего не скажешь — порода.
— В общем, я тебя не отпускаю, — объявил Самсонов.
Загорский хотел что-то сказать, но Самсонов его перебил:
— Что за черт? Где Светлана?
Ее нигде не было. Самсонов ушел в дом и через пять минут вернулся, ведя Светлану за руку. У нее было злое и расстроенное лицо.
— Марш! — сердито приказал Самсонов. — Чтоб я вас через минуту уже здесь не видел!
И снова бросил взгляд на притаившиеся неподалеку «жигули».
Мы сели в фургон. Самсонов на прощание помахал нам. Куртка у него распахнулась, и я увидел засунутый за пояс пистолет.
— Надеюсь, вы не будете стрелять без предупреждения? — то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался я.
Самсонов только улыбнулся. Улыбка у него была нехорошая. Злая какая-то.
Глава 19
На дорогу уже выползла разбойница-ночь. От подступающей вплотную к машине темноты было неуютно и тревожно.
— Он наорал на меня, — неожиданно то ли пожаловалась мне, то ли объяснила Светлана,
— Не сердись на него.
— Наорал, — повторила она. — Думала, по щекам меня отхлещет.
Светлана вела наш фургон, вцепившись в руль с обреченной решимостью. Огоньки приборной доски бросали в ее лицо неживые зеленоватые отблески.
— Он имеет право выбора поступков, — примирительно сказал я.
— Послушай, почему ты его защищаешь? — сердито спросила Светлана. — У тебя с ним какие-то особенные отношения?
— Я его уважаю.
Светлана отвлеклась от дороги и посмотрела на меня.
— Уважаю, — упрямо повторил я. — Я впервые в своей жизни встретил столь талантливого человека. Раньше только о таких слышал — встречать не доводилось.
Некоторое время мы ехали в полной тишине, только за нашими спинами, за перегородкой, было слышно, как всхрапывает Кожемякин.
— Он талантливый, — констатировала Светлана. — Но очень недобрый.
— Но почему же? — попытался протестовать я.
Теперь уже Светлана проявила упрямство.
— Недобрый, — повторила и вздохнула. — Алекперов по-своему прав. У Сергея получаются очень злые передачи. Скоро мы подрастеряем зрителей. Не всех, конечно, такого никогда не случится, останется какое-то количество фанатов. Но из рейтинговых передач мы выпадем.
— А если Самсонов будет снимать что-нибудь более веселое? Ну хотя бы как этот сюжет с «роллс-ройсом» в конце?
Светлана покачала головой:
— Этого не будет. Я вообще не знаю, почему он на концовку с «рейсом» согласился. Это на него совсем не похоже. — Она невесело улыбнулась. — Под твое влияние, наверное, попал. — И снова ее улыбка погасла. — Он не будет показывать людей лучше, чем они есть на самом деле. Он наблюдатель. С ясным умом и холодным сердцем. Ему интересны люди, но только как объект исследования. Подстроит ситуацию и наблюдает, что из этого выйдет. Наверное, биолог так рассматривает червя. Ткнет его иглой, червь начинает извиваться, а биолог наблюдает. Ему интересно.
— Но ведь всем интересно, — осторожно подсказал я. — Передачу-то смотрят.
— Смотрят потому, что показывают нечто не совсем пристойное, то, что никто не осмеливается, а Самсонов показывает. Это как демонстрация полового акта. Все знают, что это существует, и знают, как это происходит, но тем не менее старательно избегают публичности. Потому что это нравственный аспект, ты меня понимаешь?
— Это разные вещи.
— В каком-то смысле — да. Но их роднит то, что и в первом, и во втором случае люди предпочитают избегать огласки. Ведь нелепые ситуации, в которые попадают наши герои, очень неприятны. И неудивительно, что люди хотят, чтобы их неприятности были известны как можно меньшему числу окружающих. А Самсонов выставляет их на всеобщее обозрение. Точнее, на осмеяние.
— Ну и что, — буркнул я.
Светлана подумала и ответила после паузы:
— Ничего. Я только хотела сказать, что все это выглядит недобро. Мы все для него подопытные кролики. Хотя каждый из нас ему по-своему интересен. Я иногда ловлю его взгляд — такой вроде бы скользящий, скучающий, но вижу в нем затаенный интерес.
Я готов был с ней согласиться. Потому что сам замечал нечто подобное, но не мог четко сформулировать эту мысль. Светлана все привела в порядок, расставив по своим местам.
— Он наблюдает за нашим поведением так, словно мы — герои одной большой передачи. А он в этой передаче режиссер.
— Жизнь нельзя срежиссировать, — буркнул я.
— Можно. Просто не каждому дано. Вот Самсонов умеет. Ты правильно сказал — он талантлив. Очень. Он умеет провоцировать наших героев так, что люди раскрываются со всеми их недостатками.
— А смысл?
— Не знаю, — пожала плечами Светлана. — Мне кажется, что это своего рода болезнь, лекарства от которой нет.
Впереди показались огни Москвы.
— Ты боишься за него? — спросил я.
— Да, — после долгой паузы ответила Светлана. — Для меня это было откровением. Может, она действительно влюблена в Самсонова? Подчиненная и шеф, безответная любовь. Такое бывает, я слышал.
— Все замыкается на деньгах, как мне кажется, — сказал я. — Эти умопомрачительные суммы, бесконтрольно переходящие из рук в руки, — вот на чем можно быстро погореть.
Светлана слушала меня с сосредоточенно-напряженным выражением лица.
— Сегодня в музее я увидел рекламу банка: Наверное, это и есть та самая «скрытая реклама», о которой мы говорили?
Светлана утвердительно кивнула:
— Да. Я сама видела, как к Самсонову приезжали люди из банка.
— Привозили деньги?
— Ну, наверное. Это всегда происходит без свидетелей, ты же понимаешь. Заплатили, и сегодня Загорский так поставил свою камеру, что в рамке все время была эта чертова реклама.
— Он жадный?
— Кто? Самсонов? Нет.
Светлана ответила очень уверенно, даже не задумываясь.
— Нет? — удивился я. — А по-моему, он деньги любит.
— Любовь разная бывает. Для него деньги не самоцель, он их в сундук не складывает. Они нужны ему для того, чтобы иметь возможность ставить свои роскошные спектакли. Например, свадебный банкет, который он оплатил, — это ведь тоже продолжение съемочного дня. Только без видеокамер. И постановщик, и единственный зритель — это Самсонов. Самсонов не живет, он играет. Жизнь для него— один большой спектакль. Он оглянется, выдернет из толпы кого-нибудь и показывает всем — смотрите каков, и взгляд у него при этом такой недобрый-недобрый.
Я вспомнил Маринину свадьбу, И Самсонова в тот вечер. И его взгляд. Изучающий, холодный, чуточку насмешливый. Да, все правда. Он срежиссировал все, что там произошло. Конечно, он не мог заставить меня найти в кладовой Марину и обласкать ее, пока молодой муж в растерянности метался по банкетному залу. Но без Самсонова этого и не случилось бы. А чтобы уж совсем наверняка получилось по его, он в конце вечера подбросил мне телефон Марины.