Время между нами

— Ну и? — Ее глаза расширяются, и вся она выглядит так, словно вот-вот лопнет от любопытства. — Начинай же! Расскажи мне, как прошла эта неделя. Было что-нибудь интересненькое?
В ответ я слышу свой голос:
— Все было, как обычно, хорошо. — Я снова смотрю на разделочную доску, нож впивается в моцареллу, и я наблюдаю, как на дереве скапливаются кусочки сыра.
— А что у тебя? Как прошел день? — Я спрашиваю это очень писклявым и каким-то неестественным голосом.
Стараюсь не смотреть на нее, но краем глаза замечаю, что она беспокойно ерзает на стуле, будто не знает, куда себя деть, проходит пара секунд прежде, чем она начинает говорить.
— Ну перестань! — говорит она наконец. — Не может быть, чтобы моя очередь наступила вот так быстро.
Она встает, чтобы проверить соус, и снова подпевает под музыку. Перемешав его, возвращается на свое место за столом.
— Ну же! — повторяет она с лучезарной улыбкой, в ее голосе слышится мольба. — Должно же было быть хоть что-нибудь интересное.
Мне так хочется рассказать ей правду. О том, как один парень исчез прямо у меня на глазах. О том, что я чуть не получила замечание за первое в моей жизни опоздание. О том, как я шла домой из школы пешком, потому что я и моя лучшая подруга не разговаривали друг с другом. О том, что сейчас в моей сумке лежит карандаш, который вовсе не должен быть важен для меня. Я очень хочу рассказать ей, что ничто на этой неделе не прошло «как обычно», и уже одно это безумно интересно. А больше всего мне хотелось рассказать ей о парне, который оказался в центре всех этих событий, чтобы она могла спросить меня, симпатичный ли он, а я бы в ответ покраснела и просто кивнула. Но вместо этого я продолжаю смотреть на разделочную доску и говорю:
— Я получила пятерку за работу по анатомии, с которой ты помогла мне на прошлой неделе.
Она натянуто улыбается мне.
— О! Что ж…это хорошо. — Все еще чувствую, как она наблюдает за мной, надеется, что я расскажу еще что-нибудь, а я выжидаю удобный момент, чтобы можно было перевести разговор на нее. Спустя несколько минут слышу, как она начинает барабанить пальцами по стойке. И вот, наконец, когда повисшее молчание становится для нее невыносимым, она выпрямляет спину.
— Ладно, давай я, — говорит она и начинает рассказывать длинную историю об одной из медсестер, которую поймали целующейся с фельдшером в отделении скорой помощи.
Проходит пятнадцать минут, и я слышу, как открывается и закрывается входная дверь.
— Я дома! — кричит папа из холла. Он входит в кухню в тот самый момент, когда мы с мамой, стоя бок о бок у барной стойки, уже выкладываем листы лазаньи, соус и сыр в сотейник.
— Привет, Анни. — Он наклоняется и целует меня в макушку.
— Привет, пап. — Я вынимаю свои липкие от сыра и помидоров пальцы из лазаньи и машу ему.
И прежде, чем он успевает сделать еще один шаг, мама поворачивается к нему и берет его лицо в свои перепачканные соусом ладони.
— Привет, милый.
Папа отступает на два шага назад, ярко-красные ладони отпечатались на его щеках, мы обе смотрим на него широко раскрытыми глазами и ждем его реакции. А он просто застыл, ошеломленный. Затем качает головой и целует маму в нос.
— Пойду, умоюсь, — говорит он.
— Да уж, иди, умойся, — отвечает мама сквозь смех, и мы обе смеемся от души, завершая наше творение горкой тертого сыра. Блюдо отправляется в духовку, мама идет в душ, а я устало плетусь в свою комнату, чтобы заняться домашним заданием.
Плюхаюсь на ковер и открываю рюкзак. В маленьком переднем кармашке нащупываю карандаш, именно там, где я его и оставила, среди кучи фантиков. Кручу его в руке, между пальцев, точно так же, как это делал Беннетт сегодня утром, когда я вошла. Я закрываю глаза и вспоминаю, как он улыбался мне, когда протягивал карандаш. И начинаю обдумывать план, как бы мне его теперь вернуть.
Тянуть время.
Так или иначе, все детали моей превосходной стратегии по возвращению карандаша Беннетту сводятся к тому, что я буду тянуть время. Я буду медленно идти на испанский, поэтому у меня совершенно не будет времени, чтобы вернуть ему карандаш до урока. А вот потом, когда прозвенит звонок на ланч, я встану, повернусь, загородив Беннетту дорогу, и отдам ему карандаш. Если все пойдет по плану, то я смогу продолжить с ним разговор по дороге в столовую.
Я подхожу к двери, мое сердце колотится как сумасшедшее. Звенит звонок, как раз вовремя, я вхожу в класс, но не успеваю даже пройти мимо сеньора Арготты, как он уже хлопает и объявляет:
— Разговорная практика! Время двигаться, класс! — Он так этим воодушевлен, будто только что объявил о празднике.
О, нет! Только не разговорная практика. Худшее, что сейчас мог придумать Арготта - именно эти упражнения в маленьких группах. А ведь я так идеально рассчитала время прихода, но какое это будет иметь значение, если Беннетт окажется на другом конце класса.
Тем временем Арготта расхаживает между рядами парт, делит нас на пары и раздает ламинированные карточки с ситуациями, в которых никто и никогда не сможет оказаться, ни во время путешествия по Испании, ни в какой-либо другой стране мира. Мне тоже достается карточка, и я зажмуриваюсь в ожидании худшего. Открываю один глаз и читаю: «Партнер № 1. Вы проходите собеседование на вакансию официанта/официантки в одном из элитных ресторанов Мадрида. Партнер № 2. Вы владелец этого ресторана». Я смотрю на Алекса, моего постоянного партнера в этих упражнениях, он подмигивает мне.
Но тут Арготта останавливается и поворачивается ко мне.
— Сеньорита Грин в пару с сеньором Купером,
por
favor
(исп. – пожалуйста)
.
Что? Нет! Простите сеньор, но я просто не могу быть партнером Беннетта Купера. Ведь я всю ночь представляла, как буду отдавать ему карандаш. Как я снова спрошу у него – теперь уже без контроля со стороны Эммы и Даниэль – не он ли все-таки был на треке в понедельник. Я собиралась спросить его, почему тогда он вел себя так, будто знает меня, а сейчас, будто мы не знакомы. Я в малейших деталях представляла себе эту беседу, но в мои планы совсем не входило говорить с ним на испанском.
Можно выйти из класса, притворившись, что мне внезапно стало плохо. Или можно пойти и занять место рядом с
сеньором
Кестлером на другой стороне класса, будто я не разобрала, что сказал учитель из-за его жуткого акцента. Но, как всегда, было уже поздно. Беннетт слышал все указания так же четко, как и я, и теперь смотрит на меня, словно хочет сказать «не бойся, я не кусаюсь». Он делает движение головой вверх, словно просит меня подняться, я встаю, он разворачивает мою парту к себе лицом.
— Привет! — говорю я, как только мы занимаем свои места.
— Привет! Анна, правильно? — Сейчас, произнося мое имя, Беннетт выглядит совершенно спокойным, ни намека на то странное поведение два дня назад в столовой.
— Ага. — Я опускаю глаза и смотрю в стол, куда угодно, лишь бы не в его глаза, иначе рискую утонуть в них снова. — А ты Беннетт.
Он кивает.
— Тебя обычно называют Бен? — Боже! Ну зачем я это спросила!
Он улыбается.
— Нет. Просто…Беннетт.
И опять я вся покраснела как рак. Интересно, ему бы хотелось увидеть меня с нормальным цветом лица, мне вот хотелось бы увидеть его с другой стрижкой.
— Спасибо, что одолжил. — Я протягиваю ему карандаш, а у самой на языке вертится столько вопросов к нему, что только успевай задавать, но когда он сидит так близко, прямо напротив меня, не могу произнести ни слова.
— Всегда, пожалуйста, — говорит он, и кладет его в углубление деревянной парты. Должно быть, этот карандаш обладает какими-то особыми свойствами, раз втянул нас во все это.
— Какое у нас сегодня задание? — спрашивает Беннетт, наклоняясь вперед, я просматриваю вопросы.