На земле и на небе

Вопреки ее ожиданиям, от терпкого дыма не запершило в горле, а, выдохнув его, она ощутила, как туманом заволокло ее сознание, словно что-то тягучее и вязкое окутало ее мысли. Она почувствовала легкое головокружение.
— О, как эротично! — Стас пристально смотрел на ее яркие губы, приоткрытые в предвкушении нового соприкосновения с сигаретой. И, не дожидаясь этого мгновения, он приблизил свои губы к ее губам.
— Затянись мною… — Его голос звучал приглушенно-умоляюще. — Поцелуй меня…
Катя прикоснулась к мягким, податливым губам. И тут он страстно схватил ее в объятия и впился своим ртом в ее губы: его зубы коснулись ее зубов, и его язык устремился к ее нёбу. У нее перехватило дыхание. Он стал целовать ее шею, плечи. Поцелуи его были жесткими и требовательными. Его руки тискали ее грудь, причиняя ей резкую боль.
— Не надо, Стас. — Катя как будто очнулась. — Остановитесь, — она резко оттолкнула его. — Мы же почти не знакомы…
— Вот мы и знакомимся. — Парень слегка отстранился и, словно гипнотизер, медленно провел своими тонкими, чуть влажными пальцами по лбу Катерины. Она смотрела на него умоляюще, с каким-то беспомощным выражением — так, что Стас невольно выпустил ее из своих объятий. — Ладно, — произнес он, чуть изогнув бровь то ли в насмешке, то ли в недоумении. — Пойдем прокатимся…
Он взял ее за руку и повел к машине. Его машина была столь же изящна, как и ее хозяин: длинная, вытянутой формы, она поблескивала матово-молочными боками. Стас распахнул перед Катей дверцу, и она села на удобное, мягкое сиденье.
— Я знаю здесь удивительно романтическое место, тебе должно понравиться. — Стас повернул ключ зажигания, и машина плавно тронулась с места. Ехали они недолго. Когда Катя вышла из машины, пейзаж, открывшийся перед ней, буквально загипнотизировал ее. Она стояла на холме, вдыхая аромат свежескошенной травы. Стас тихо подошел к ней и взял за руку, как ребенка. Ладонь его была мягкой и прохладной, и ее растрогал этот непроизвольный заботливый жест.
Перед ними простирался восхитительный пейзаж — узкая полоска реки разрезала темно-зеленый луг, испещренный небольшими вкраплениями темного кустарника. Огнедышащий шар заходящего солнца едва не касался земли. Казалось, еще мгновение — и все заполыхает вокруг, и не будет ни реки, ни луга, ни их самих — все растворится в ярком, слепящем, очищающем пламени. Они стояли молча, переплетя пальцы рук. Ей не хотелось ни говорить, ни смеяться, ни дышать, ни чувствовать. А только быть. Быть частью этого прекрасного, слиться с ним и затеряться в первозданности окружающей природы.
Словно прочитав ее мысли, Стас, которому захотелось вернуть ее к реальности: он здесь, рядом, живой и жаждущий ее тела, — разжал свою ладонь и обнял Катерину за талию. Они прижались друг к другу, и тепло их тел стало общим. Катя почувствовала, как слезы наполняют ее глаза. Ей не хотелось плакать, но непрошеные слезы катились по ее щекам.
На этот раз Стас был нежен, его руки сомкнулись у нее за спиной, а его губы стали бережно снимать прозрачные капли с ее щек.
— Девочка моя, не надо плакать, — тихо прошептал он, — ты прекрасна, и ты моя.
Катерина в порыве нежности обхватила его за шею и закрыла глаза. Запах разгоряченного мужского тела, смешавшись с запахом скошенной травы, опьянил ее. И она не сопротивлялась, когда он взял ее на руки, отнес в машину, положил на заднее сиденье и бережно, как фарфоровую куклу, раздел. Вечерний воздух был прохладен, и поэтому его поцелуи казались ей особенно горячими. Потом он резко раздвинул ей ноги и одним движением вошел в нее так, что она вскрикнула от боли. Их близость была недолгой и обожгла ее, как глоток колодезной воды после долгой жажды.
Возвращались они уже в полной темноте. Катерина попросила остановиться у окраины деревни.
— Хочешь прогуляться? — спросил Стас. И, не дожидаясь ответа, сказал: — К сожалению, завтра я не смогу встретиться с тобой — ребята приехали из города, я и так сегодня улизнул, а нужно срочные дела решать. Но в понедельник я буду свободен. Давай встретимся пораньше, я покажу тебе свой дом.
Катя пребывала в растерянности, она не могла разобраться со своими чувствами — хочет ли она продолжения их близости или нет. Что-то неуловимое в его облике, в его манере держаться, в том, как он овладел ею, говорило ей о скрытой угрозе.
Не дожидаясь ее ответа, Стас распахнул перед ней дверцу, коротко поцеловал в висок и напомнил:
— В понедельник у реки, пораньше, часов в двенадцать, на том же месте.
  
ГЛАВА 4
 
Назавтра они с Ксюшей решили прогуляться по окрестностям. Небо было затянуто серой пеленой, и не представлялось, каким будет день: то ли соберется дождь, то ли пелена вскоре растает и выглянет жаркое солнце. На всякий случай Катя вместе с пакетом бутербродов и литровым термосом с морсом положила тугой сверток с легким капроновым дождевиком.
Ксюшка в ярко-синих сапожках весело бежала по грунтовой дороге, что, петляя, пересекала поле. Они не торопясь добрели до ближайшего леска и пошли по опушке.
— Мам, колокольчик!.. Ой, одуванчик… Смотри, какой волосатый червяк! — то и дело восклицала дочка.
Катю умиляло ее восторженное восприятие мира. Она невольно улыбалась, глядя, как девочка, морща нос, дула на одуванчик или, удивленно округлив глаза, смотрела на мохнатую зеленую гусеницу, что сосредоточенно грызла лист; но как только девочка сорванной травинкой потревожила ее мясистое тело, она свернулась в клубок и упала на землю, укрывшись от любопытства непрошеной гостьи.
Ксюша с громкими криками бегала за яркими бабочками, что порхали тут и там. Потом, чуть не наскочив на небольшую горку муравейника, застыла, сосредоточенно изучая суетливую жизнь насекомых.
— Мам, смотри, какой маленький, а здоровенную палку тащит, а эти гуськом друг за другом идут и ничего не несут…
Катя вспомнила вдруг, как на уроке биологии учительница рассказывала им, что биомасса муравьев самая большая из всех живущих на Земле существ. И если бы не другие насекомые, птицы и природные катаклизмы, эти суетливые насекомые могли бы через несколько сотен лет покрыть всю планету. От этой картины ей и сейчас становилось не по себе.
— Пойдем, пойдем, дорогая, — Катя взяла дочку за руку и потянула в другую сторону, подальше от муравейника. — Вон там рядышком два пенька стоят, как стульчики, сядем, перекусим.
— Ура! Бутербродилки!
Девочка, высоко поднимая коленки, вприпрыжку побежала к пенькам. Катерина, словно скатерть, расстелила перед ними дождевик, достала термос, отвинтила крышку и налила в нее розовую ароматную жидкость — для дочки. Они сидели на пеньках — Ксюша на низеньком березовом, а Катерина на том, что остался от спиленной громадной сосны, — и с большим аппетитом ели бутерброды, обильно смазанные маслом и посыпанные сверху крупинками искрящегося сахара.
— Мам, бутербродилки — это для тех, кто долго бродил, да?
У Ксюшки было ассоциативное чувство языка, и она как-то по-особому, согласно своей детской логике, творила свои собственные слова.
— Нет, дочурка, это от иностранных слов…
Девочка не стала дослушивать ученое объяснение. Ее устраивало собственное объяснение. Веселым, звонким голоском она запела тут же сочиненную ею песенку:
 
 
Динь-динь-тень…
 
Мы бродили целый день.
 
Трень-брень-бень…
 
Мы уселися на пень…
 
 
Но тут ее голос оборвался. Катя взглянула на дочку. Девочка привстала с пенька. Рот ее был приоткрыт, в глазах — ужас.
— Во-о-олк… — Голос девочки задрожал. От страха на нее напала икота, и она больше ничего не могла произнести, а только показывала пальцем в сторону.
Катя повернула голову в том направлении, куда указана дочка. Совсем рядом с ними около молодой ели стояло красивое, сильное животное. Мех его — серый с черными подпалинами — чуть переливался в солнечных лучах. Животное повернуло к ней голову и посмотрело умным, строгим взглядом, как будто изучая. Когда Ксюшка особенно громко икнула, оно чуть заметно мигнуло, на долю секунды прикрыв блестящие черные глаза.