На земле и на небе
Все оставалось без изменений. Дни скользили за днями, один был похож на другой. Роман по-прежнему служил, Ксения ходила в детский сад на соседней улице. Сама она нашла работу в фирме по пошиву штор. Работа была несложной, но утомительной из-за своей монотонности. И прежние заказчицы тоже не оставляли ее без внимания. К концу недели Катя чувствовала себя настолько разбитой, что, когда Роман приглашал ее в кино или на прогулку в парк, она воспринимала это как необходимость. Она улыбалась, даже смеялась его шуткам, старалась быть ласковой с ним, но это был компромисс с самой собой, это была работа ее души, инстинкт сохранения семьи. Она старалась вернуть свою любовь, но не могла. Ей не за что было зацепиться. Ей казалось, что и Роман играет в эту игру под названием «семейное счастье», что и ему требуются большие усилия, чтобы играть свою роль. А для того чтобы скинуть напряжение этой утомительной игры, ему стал необходим алкоголь. Все чаще он приходил домой пьяный. И в такие вечера Катя прилагала неимоверные усилия, чтобы сохранять спокойствие в их доме: алкоголь делал мужа агрессивным. Катя старалась избегать близости с ним в те ночи, когда он был пьян: он становился груб и жесток и получал разрядку только после того, как она кричала от боли. И теперь, когда он задерживался на службе, она чувствовала настоящий животный страх, гадая, в каком состоянии придет муж. Сердце каждый раз начинало бешено колотиться, и она напряженно вглядывалась в его лицо, когда он возвращался домой. А в те дни, когда Роман оставался ночевать в части, она испытывала большое облегчение.
Как-то он опять пришел домой под хмельком и объявил, что его отправляют в командировку на месяц. Катя вышла на кухню, чтобы муж случайно не заметил охватившую ее радость. Роман, видимо, почувствовал это ее желание свободы. Резким движением он схватил ее за плечи и развернул к себе.
— Смотри мне в глаза, — приказал он.
Искорки радости мгновенно погасли. Катя, стараясь казаться невозмутимой, подняла на него усталый взгляд.
— Ты любишь меня? — жестко спросил он, и едкий запах спиртного ударил ей в лицо.
Она невольно поморщилась.
Продолжая сжимать ее плечи, Роман смотрел в ее глаза, в которых не было ничего, кроме брезгливости.
— У тебя есть любовник! — догадался Роман, и горькая складка появилась у его губ. — А я-то думаю, почему ты такая стала замороженная… Вон и новое колечко на пальчике…
Ее зеленые глаза удивленно расширились: чего она не ожидала — так это упреков в неверности. И от кого!..
— Неправда! — Катя закусила губу, собрала все силы, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Кольцо мне подарила мама… Давно… — Она силилась еще что-то сказать, но у нее перехватило дыхание, и муж перебил ее:
— Ври, да не завирайся! Что я, не вижу, что мы не по средствам живем!
— Я же работаю… зарабатываю, — она отвечала ему машинально, стараясь заглушить страх затравленного животного, чувствующего нарастающую, но пока скрытую ярость более сильного зверя.
— Ты за кого меня принимаешь? Что я, совсем дурак! — возмутился Роман. Его глаза сузились и синяя толстая вена набухла на лбу, делая его лицо жестоким и неприятным, — Я сколько месяцев уже денег не приношу, а ты и пылесос купила, и вон, кожаную куртку, и туфли. Я специально смотрел — такие туфли две штуки стоят! Откуда у тебя деньги? Твой богач тебе подкидывает?
— Какой богач? — не поняла Катерина.
— Мне твоя дочь все выболтала, как ты там с богачами в деревне развлекалась и на «мерседесах» каталась. Так что святую из себя не корчи, пожалуйста. Явно передком подрабатываешь!
Кровь отлила от ее лица, страх исчез, сменившись жаркой яростью от несправедливости. Не помня себя, она ударила его. И в этом жесте было все: и накопившаяся за долгое время усталость, и обида, и отказ от иллюзий.
Роман на секунду застыл от неожиданности. Но тут же гнев захлестнул его. Он издал какой-то звук, похожий на сдавленный смех, и наотмашь ударил женщину так, что она повалилась с ног. Не помня себя от ярости, он стал пинать ее. Катя сжалась в комок, защищая лицо руками.
— Папа-а-а! — тоненько закричала Ксюшка. Она стояла на пороге кухни, и от ужаса увиденного у нее задрожали колени.
Не обращая внимания на дочь, Роман продолжал избивать жену.
Тогда девочка бросилась на отца и изо всех сил укусила его за руку.
От неожиданности Роман остановился, выпрямился и перевел дыхание. Перед ним лежала распростертая женщина. Девочка выпустила руку отца и присела рядом с матерью, стараясь приподнять ее голову.
— Мама, мама, мамочка, — тихим шепотом причитала она, неотрывно глядя, как тонкая струйка крови сочится из разбитого носа матери.
Роман мгновенно протрезвел и ужаснулся самому себе. Откуда взялась эта звериная жестокость? Он расстегнул рубашку и вцепился в волосы на своей груди, стараясь ощутить чувство боли.
Женщина на полу пошевелилась и, держась за бок, со стоном села, прислонившись спиной к стене.
— Уходи, — с трудом произнесла она разбитыми губами.
Роман хотел было что-то сказать в свое оправдание, но ее горящие презрением и ненавистью глаза остановили его.
Он резко повернулся и выскочил за дверь. Ему было стыдно. Он чувствовал свою неправоту, всю омерзительность своей жестокости, но знал, что это было естественным взрывом его чувств. Он пытался стать хорошим мужем. Он покупал ей цветы, он ласкал ее тело, и после столь усиленного внимания, которое он ей оказывал, она ничего не могла дать ему взамен. Не захотела. Она чужая ему, чужая. Таким образом успокаивая себя, он приводил свои мысли в порядок, как все мужчины, желающие оправдать себя даже за самые неблаговидные поступки.
Время, говорят, лечит. Действительно, синяки и кровоподтеки сошли, ребро срослось, но боль и разочарование поселились в душе Катерины. Ее жизнь стала тусклой, как будто перегорела лампочка, освещающая ее жизнь.
Роман пытался опять восстановить их отношения, даже приходил в больницу, но Катя отвернулась к стене и не захотела с ним разговаривать. Женщина, которая лежала на соседней койке и поправлялась после удаления аппендицита, посоветовала ему пока не показываться ей на глаза.
— Тяжело ей простить, сердце ненавистью горит, — говорила она, а сама с любопытством оглядывала красивого мужчину. «Видимо, налево жена сходила, вот и проучил», — решила она, вспоминая, как поколачивал ее муж, когда она увлеклась механиком из автопарка.
— Ничего, поправится, поживет одна, помается, сама тебе на шею кинется, — успокаивала она Романа, бережно укладывая оранжевые мячики апельсинов в тумбочку, которая стояла между ее кроватью и Катиной.
Роман и не торопился. Он вернулся спустя месяц. Катерина встретила его одна. Она молча открыла ему дверь и, не глядя на него, словно стыдясь своей неприязни, прошла на кухню. Роман хотел сделать вид, что ничего особенного не произошло, что, мол, милые бранятся — только тешатся, но, взглянув в лицо жены, понял, что разговор предстоит тяжелый. Он неторопливо разулся, помыл руки и прошел на кухню. Стол был пуст.
— Катюш, — начал он, — я вообще-то устал и проголодался.
Она медленно подняла на него глаза, пытаясь увидеть на его лице хотя бы легкую тень раскаяния. Но Роман смотрел снисходительно-испытующе.
— Катя, я все же твой муж…
Свет электрической лампочки, висевшей под потолком, отражался в его зрачках двумя блестящими, неподвижными пятнышками, и от этого взгляд его казался еще более холодным.
— Нет уже. — Ее ответ прозвучал резко, как выдох.
Он не узнавал ее. В последнее время она очень изменилась. Это была уже не та маленькая, восторженная и податливая студентка, что он когда-то встретил, и не усталая, немного испуганная женщина, которая жила рядом с ним, Перед ним стояла зрелая, сильная, гордая женщина. Ее лицо выражало решимость человека, испытавшего боль и страдание и закрывшего себя от вторжения любых чувств.