Уроки родной истории

Видимо, многое в нашей народной судьбе объясняется именно этой приниженной переимчивостью, тоже имеющей простую причину: мы не успели нажить своей национальной традиции, зажатые между враждебным Западом и чуждым Востоком, и это по-своему даже чудо, что мы христиане, а не дзэн-буддисты с уклоном в коллективизм. Сначала русак занял у монголов "премудрого незнанья иноземцев", смешанного с азиатским чванством, так что немцев, известных христопродавцев и еретиков, селили на Москве отдельно, за неперелазным забором, как зачумленных; потом русак из культурных двести лет говорил и писал исключительно по-французски, точно у него отродясь не было природного языка; затем русак из романтиков попытался привить на русской почве немецкое учение о диктатуре пролетариата, которое точно так же соображается с этой почвой, как банановое дерево с тверским суглинком; наконец, в наши дни нельзя прочитать газеты, чтобы не прийти к такому логическому заключению: газеты сочиняют субъекты, которые родились в Талды-Кургане, провели детство в трущобах Манчестера, учились у зулусов, молодость мыкали под мостом Александра III, в зрелые годы обратились в язычество, а в настоящее время сидят в тюрьме. И ладно, если бы мы что-нибудь дельное перенимали у соседей на западе и востоке, например, презумпцию невиновности, а то все разные пакости мотаем себе на ус. 
Вследствие нашего отчасти вынужденного, а отчасти беспардонного обезьянства в России сложился тот размытый тип человека, общества, государства, которому трудно симпатизировать и который нельзя понять, во всяком случае, за своих нас Европа не признает. Главным образом, ее смущает наша неевропейская бедность при сказочном богатстве самой земли, монгольские ухватки во внутренней и внешней политике, запущенность городов и весей, склонность к витанию в облаках. 
А мы и вправду не европейцы, потому что в нашем понимании европейство - это прежде всего культ изящного знания и порядок, а его выдумали административно-ссыльные в Вятскую губернию, которые, впрочем, сморкались посредством большого пальца и всю жизнь проходили в яловых сапогах; потому что на самом деле европейство - это гигиена и материализм плюс та пошлость, она же простота, которая у нас считается хуже всякого воровства. Понятное дело, что, вернувшись в европейскую семью при Петре I в качестве бедных родственников, мы пришлись резко не ко двору, хотя бы только по той причине, что сморкались посредством большого пальца и то и дело норовили построить царствие Божие на земле. И действительно, мы до такой степени из-за своей переимчивости самобытны, что воленс-ноленс приходишь к выводу: русские - не национальность, а раса, Россия - не государство, а континент. 
Что безусловно природное, наше, так это пьянство. Еще Владимир I Святой отказался принять ислам на том основании, что мусульманам выпивать нельзя; незадолго до Куликовской битвы русские войска были наголову разгромлены (как нарочно на реке Пьяне) татарским ханом Арапшой, потому что накануне перепились и не озаботились выставить караул; царь Иван III наказывал своему посольству в Польше "пить бережно", чтобы не причинить вреда его государеву реноме. 
У нашей склонности к алкоголю множество причин основательных и пустых, но, в частности, русский человек пьянствует оттого, что европейского самочувствия в нем, как в Паскале и Кромвеле, вместе взятых, а существует он, как последний оборванец и сукин сын. 
В конце восьмидесятых годов ХIY столетия великий эмир Тимур Хромой, преследуя орду хана Тохтамыша, случайно вторгся в пределы России, взял городок Елец и двинулся было дальше, но вдруг повернул назад. Эта ретирада была настолько неожиданной и вместе с тем необъяснимой, что спасение отечества от очередного разорения приписали иконе Владимирской Божьей Матери, которую возили в Коломну благославлять московские полки, уже собравшиеся в поход. 
В действительности же дело было так: перешел Тимур русскую границу, увидел, какая тут кругом бедность и запустение, понял, что взять с наших лапотников нечего, и повернул назад. Давно минули те романтические времена, когда скотоводы, жившие в войлочных юртах, имели в виду покорить землю "до последнего моря", построить вселенскую империю, подчинить народы мира законам Великой Ясы, и эмир Тимур ничего не имел в виду, кроме банального грабежа; он и начинал-то как обыкновенный разбойник с большой дороги, обиравший путников и купцов. 
С тех пор у нас так и повелось: чуть что нам покажется приятно-непостижимым, удавшимся вопреки логике, мы сваливаем удачу на предопределение свыше и разные чудеса. Вот наказали мы немцев в Великую Отечественную войну, даром что в первые три недели они выбили весь личный состав Красной Армии, и сразу в ход пошли такие трансцеденции, как "морально-политическое единство советских людей", "решающая роль коммунистической партии", "военный гений" отца народов, который, кстати заметить, тоже начинал как разбойник с большой дороги, а на самом деле мы победили просто-напросто потому, что не пожалели положить десять русачков за одного немца, потому что мы ихней гигиены не признаем. 
Если дипломатия - это искусство возможного, а война - продолжение дипломатии иными средствами, то, спрашивается, зачем князь Дмитрий Иванович Донской ввязался в вооруженную борьбу с Золотой Ордой и разгромил на Куликовом поле темника Мамая, который не слишком агрессивно был настроен против Руси? Ведь и двух лет не прошло, как ордынский хан Тохтамыш в отместку за куликовское поражение разорил Москву, несмотря на каменные стены, артиллерию, значительный гарнизон, и мы еще сто лет платили татарам дань. Да на берегах Непрядвы мы потеряли около сорока тысяч человек, да в Москве татары вырезали до восьмидесяти тысяч человек, да материального урона мы понесли несчетно, а все потому, что наш донской герой не понимал сущности дипломатии и войны. Сам князь Дмитрий, как известно, бежал из Москвы при первом же слухе о движении Тохтамыша вместе с боярами и семьей. 
То есть так, как нам не свезло с нашими вождями, нам только с климатом не свезло. Из девяноста семи владык, в разное время правивших русским государством, только Александр Невский* да Петр Великий были дельными и гуманистически ориентированными администраторами, а все прочие, во всяком случае, относились к той категории деятелей, для которых жизнь человеческая - это плюнуть и растереть.