Олимпиец

– Верджи! – Марк к ней повернулся.
– После смерти отца поместье конфисковали. Сказали – за долги.
– А мой отец погиб еще до моего рождения. Его уничтожило в неисправном нуль-портале. Не осталось даже горсти пепла для погребения. В нашей фамильной гробнице ему устроили кенотаф.
– Зато у тебя есть сестра, зять, племянник, куча дальней родни. Флакк, к примеру.
– И ты, Верджи.
– Да, я… а у меня есть только ты. Только ты…
* * *
Марк заснул часов в шесть утра, заснул, как провалился в пропасть, – вернее, в очередной сон-подсказку, на них так щедра генетическая память патрициев. Снилось ему, что он (в шкуре деда, которому тогда было лет двадцать, не больше) на непригодной для жизни планете, покрытой песком, с разряженной атмосферой и огромным солнцем, неподвижно висящим у горизонта. За его спиной какая-то база, несколько сборных домиков, справа нагроможденные друг на друга камни, что-то вроде крепостной стены, уложенной наскоро без старания и искусства. Возле ангара грудой свалены кубы замерзшего углекислого газа. Их привезли сюда для какого-то эксперимента.
К базе идет человек в сером скафандре и черной безобразной маске, залепленной герметиком. Скафандр человеку велик. Идущий машет руками, делает знаки. «Я сдаюсь! Воды! Глоток воды!» – кричит человек.
«В укрытие!» – шепчет голос предков.
– На землю! – кричит Марк (вернее, дед Марка) и падает на песок.
Кто-то следует его примеру, кто-то прыгает в тень каменной стены. Марк вытаскивает бластер из кобуры и стреляет в идущего. Тот почему-то не падает, стоит, пошатываясь, а потом превращается в фонтан белого огня. Марк ощущает, как волна жара накрывает его, не выдерживает термоизоляция скафандра, плавится на спине и плечах. Марк тыкается щитком гермошлема в песок. Все, конец… Сейчас скафандр расплавится и… И тут ощущает как что-то падает на него – похоже, что камни, но камни какие-то легкие. Он поднимает голову и видит, как робот-триарий кидает на него кубы замерзшего углекислого газа, они тут же испаряются, повсюду танцуют белые струйки газа.
«Этот человек взорвал сам себя. Он готов был умереть, лишь бы умерли мы…» – думает Марк, разглядывая оплавленный песок.
Сон прервался. Раздался требовательный вызов комустройства. Жаль! Что-то важное было еще потом. Что-то такое, что Марку надо было вспомнить обязательно, а он не успел.
Корвин хлопнул в ладоши, и шторы на окнах разошлись. Солнечный свет хлынул в комнату.
Загорелое тело Верджи на белых простынях выглядело ослепительно. Во сне она почему-то всегда сбрасывала одеяло. Они поженились три месяца назад, но Марк еще не мог привыкнуть к тому, что просыпается по утрам не один.
– Что случилось, дорогой? Неужели убийцы не могут подождать до утра? – пробормотала Верджи сквозь сон.
Корвин взглянул на возникшую в воздухе голограмму.
– Убийцы могут, а мой зять – нет. Спи, дорогая.
– Да, да, я сплю. Только не забывай, что в выходные ты обещал поехать на море и…
– Я помню.
Корвин накинул халат и вышел из спальни на террасу.
С тех пор как фамильная усадьба «Итака» перешла полностью в его владение, Марк многое изменил во внутренних помещениях, переоборудовал свой кабинет и библиотеку, но терраса осталась прежней – какой он увидел ее в первый раз, вернувшись домой после двенадцати лет рабства на Колеснице Фаэтона. И хотя потом терраса – как и вся усадьба – пострадала во время пожара, ее восстановили в прежнем виде, с мраморной балюстрадой и статуей Марка Валерия, основателя их рода, в нише. На мраморной руке предка сидел бронзовый ворон, символ их рода.
Освещенный утренними лучами звезды Фидес сад казался воистину волшебным. Что может сравниться с садом, когда на его дорожки падают сквозь влажную от росы листву косые лучи восходящего солнца?
Корвин придвинул плетеное кресло к балюстраде и сел. Включил стационарную связь. Изображение префекта станции возникло на фоне балюстрады.
– В чем дело, Друз? Опять поссорился с моей сестренкой?
– Ссора затянулась, – ответил Друз, кривя губы. – Тебе придется нас мирить.
Хотя Друз пользовался защищенным каналом, говорить в открытую, что произошло, он не решился.
– Думаешь, я могу вас помирить?
– Кто же еще? Ты знаешь, какой у нее характер!
– Где встретимся? У меня? – спросил Корвин.
– Я уговорил Валерию поехать в гости к сенатору Манлию Торквату. Он нас помирит. В шесть вечера мы прибудем. Извести кого надо. Нам нужна помощь. Сулла тоже будет.
«Неужели все так серьезно?» – с тоской подумал Корвин.
Впрочем, что дело серьезно, он понял еще на балу. Когда Верджи подошла к нему после разговора с послом и, склонив голову ему на плечо, прошептала:
– Посол сказал, что о рождении ребенка не может быть и речи. Я должна покинуть планету в течение ближайших трех месяцев, после этого предложение теряет силу. Он опять вел себя так, будто оказывал мне огромную милость.
Пока Верджи говорила, посол Колесницы внимательно за ними наблюдал. Этот человек все рассчитал: и то, что Верджи откажется покинуть Лаций, и то, что передаст мужу разговор с колесничим слово в слово.
– Посол сказал, что очень рискует, делая мне это предложение, – шепнула Верджи. – Но он всегда испытывал симпатию к Лацию.
«Конечно, рискует! Еще бы! Ведь он предупреждает Лаций, своего врага, о близкой угрозе! Он даже называет срок. Весь вопрос, от кого эта угроза исходит!»
* * *
Каюта Друза была отделана не хуже, чем атрий станции. Трапециевидное помещение расширялось в сторону панорамного окна. Небо (не голограммное, а настоящее), бархатно-черное, с россыпью звезд и синей долькой наполовину освещенной управляющей станцией Звездного экспресса глядело в три огромных окна, что занимали всю наружную, самую длинную стену. Роскошные диваны, стол из настоящего дерева в центре. Каюта не делилась на несколько помещений – это была одна спальня-гостиная-кабинет.
Первым делом Лери закрыла ставни, небо исчезло, и сразу ощущение пространства и бесконечности сменилось замкнутостью военного бункера.
– Дорогая, давай поговорим! – На губах Друза застыла фальшивая улыбка. Лери невольно огляделась. Так может улыбаться человек, которого жена застала в спальне в объятиях любовницы.
Но Друз был одет, и любовницы рядом не наблюдалось.
– Может быть, пригласим сюда Клио? Кажется, ты собирался устроить любовь втроем? – спросила Лери. Но шутка получилась не игривой, а грубоватой.
Друз опустился на кресло, сцепил руки в замок. Взгляд его сделался взглядом несчастного провинившегося пса, который не рассчитывает на прощение.
– Лери, ты должна уехать вместе с нашим малышом на Острова Блаженных, – предложил он севшим голосом.
– Вот как? Ты что-то утаил от других, Лу, – она уселась рядом с ним, провела ладонью по его щеке. – Что именно, дорогой? – Таким тоном мог бы разговаривать следователь с подозреваемым.
– У нас никогда не было тайн друг от друга, Лери, не так ли?
– Ну конечно, милый, мы все делали сообща. Во все передряги попадали вместе. Правда, обычно еще во всех наших приключениях принимал участие Марк – в той или иной мере. Хотя, по сути, он и сейчас тоже участвует. На расстоянии.
Лери изобразила улыбку, как бы всем своим видом показывая: «Говори, не бойся, милый, я тебя не съем».
– Дело в том, что… – Друз откашлялся. – Я думаю, что этот треклятый катер… Может угробить нашу планету.
– Ты ничего не сказал об этом Сулле.
– Это всего лишь догадка. У меня нет доказательств.
– Так что же ты утаил, дорогой?
– Один факт… Про бомбу.
– Ну да, Сулла предположил… – Лери запнулась. – Разве наши саперы не могут разминировать бомбу за три месяца? За что им тогда платят деньги? Или у них дрожат руки с перепою?
– Это не простое оружие, Лери. Это замаскированная под корабль хронобомба.
Лери почувствовала, что у нее вспотели ладони, а во рту пересохло.