Журавли

Заплакала бабка, не о холсте с полтинником заплакала, - о внучке Тане. 
А внучка тем временем - эх, скоро и зима пройдет! - Таня со слезами пеняла своему невенчанному мужу: 
- Андрей... Что ж ты не женишься по-настоящему? Пойдем к венцу. 
- Леригия мне не дозволяет, вера... Почитай-ка газеты-то... 
- Живем порознь, как чужие. Ни работник ты в нашем доме, ни кто. 
- Ха! - хакнул по-сердитому Андрей. - Я в согласье хоть завтра перейти жить к тебе. Хоть сей минут. 
Григорий, войдя в избу, поймал ухом, крикнул: 
- Я те перейду. Много таких мужьев поганых найдется... 
Отлыниваешь ты, черт... Испакостил девку, да и... 
- Она не девка. Она жена мне. Почитай-ка декрет. 
- А подь ты с декретом-то!.. Декре-е-ет... Твое ли мужиковское дело декреты знать?.. Совесть-то есть ли у тебя аи нет? 
- Дурак ты, Григорий, больше ничего. 
С тем и ушел Андрей. 
А Григорий стал ругать неистово: и бабку, и Татьяну, и советскую власть, и весь белый свет. 
- Чего ж, тятя, разгневался? Ведь Андрей согласен жить, сам не пускаешь. 
- И не пущу!.. Легко ли дело! Записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чертова! Сводники проклятые... Иди к Андрюхе в избу, в гражданский брак! 
- Давно бы ушла, да его старики меня не принимают. 
И бабка накинулась: 
- Сама виновата, вот что! Девкина честь на волоске висит, а потеряешь, так и канатом не привяжешь. 
Таня упала на лавку, заплакала, завизжала как помешанная. 
- Ага, родимчик! А ну-ка, бабка, кнут... 
VII 
Плыли весенние зори в небесах, сменяя одна другую. Дни становились длинными. С юга тянули журавли. 
Татьяна никуда не выходила. Лицо ее скорбное, в пятнах, и мысли скорбные. Настасья щеголяла по весне в новых полсапожках, в желтой с разводами шали. За Настасью сватались парни и вдовцы. Отказывала. 
У Андрея были крупные нелады со своим отцом: ходил пасмурный, задумчивый, к Татьяне заглядывал редко. Поругается с Григорьем и уйдет. И отец и Григорий напирали на него: 
- Женись на девке по-настоящему, вокруг налоя. 
- Я по декретам желаю жить, - говорил Андрей. - Раз новые права, надо уважать. 
- Декрет-то твой, видать, в скрипучих полсапожках ходит... 
Вот твой декрет, - хрипел Григорий, и глаза его наливались желчью. Андрей краснел. 
Как-то Григорья не было дома, бабка Дарья тоже ушла - белье полоскать. Вернулась - нет внучки. Она в чистую половину: дверь на крючке. 
- Открой! 
Не отворяет. Забила бабку дрожь. Грохала-грохала, только стон из-за дверей. Бабка в огород, подставила к окну лестницу, влезла. 
Татьяна корчилась в родах, грызла подушку и стонала. 
- Ой ты, мнёшеньки! - заголосила бабка. - Она, паскуда, и дверь на крючок!.. Она, непутевая, задушить ладила ребенчишка-то... Ой, грех, грех... - И бабка поковыляла вон, руки вымыть. 
А в сенцах Настасья полсапожками скрипит: 
- Здравствуй, бабушка Дарья... Не забежала ль курочка моя к вам? Кого это задушить хотите? А? 
- Тебя, желта шаль! Тебя, потаскуха! Не приваживай гражданских мужиков к себе. Уходи, уходи! 
Вымыла бабка руки, принесла в чистую половину к изголовью Татьяны икону старинную, зажгла богову свечку четверговую, настежь ворота распахнула, чтоб было легче дите рожать - надо бы царские двери в алтаре, да некогда и опять к внучке, принимать новоявленного правнука. 
В это время Андрей стоял пред Григорьем, сняв шапку, и, помигивая цыганскими глазами, говорил: 
- Надумал я, дядя Григорий, папаша, нарушить декрет. 
В церковь дак в церковь. В согласье я... А то мне дома голову отгрызли. 
Григорий в гумне сошник к сохе прилаживал. Сурово выслушал Андрея, сказал: 
- Дело. 
Сели, закурили. 
- Ты куда это собрался ехать? 
- В лес, - сказал Андрей, - нехватка в дровах. 
А меж тем младенец родился чуть жив и на другой день умер. 
VIII 
Хлопот, хлопот бабке Дарье. Взяла холст да полтинник серебряный, последний, пошла к попу. Отец Семен попробовал полтинник на зуб, пощупал холст, согласился. И в ночное время, крадучись, похоронили младенца на погосте. 
Ночь была темная, теплая, поля дышали. 
Бабка слегла, Григорий стал пить, Татьяна поправляться. 
На третий день вечером Андрей встретился с Настасьей в кооперативе: вдова селедки покупала, Андрей - табак. 
Защемило сердце у Андрея. А вдова чоботами скрипит, красуется, грудь так и выпирает. Андрей домой. Вдогонку Настасъин ведьмин скрип: 
- Чтой-то загордился, Андрей? Когда свадьба-то? 
- А тебе на что? 
- Ну как же, поди пригласишь. Ну что, сынка или дочку 
бог дал Татьяне? 
- Чего мелешь! Я не знаю... Только что из лесу приехал. 
- А ты сходи... Смотри, задушат... Слышала я, грешница... 
Ой, нехорошо слышала... 
Андрей сопел, дико озирался и, весь похолодевший, плелся по дороге как во сне. 
- Пойдем чай пить... Под селедочку, - масляно заглянула в его глаза Настасья. 
Как за ведьмой, неотрывно, против воли шел за вдовой Андрей. Она что-то говорила, он не слушал, весь был там, у Татьяны: и хотелось сына, и не хотелось, а на душе тоскливо, скверно, как пред большой бедой. 
И только после первых петухов, развеселившись крепким вдовьим самогоном, шел Андрей вдоль села, примурлыкивая песню. 
- Стой. Надо постучать. 
На стук выглянул в окно Григорий. 
- Здравствуй, папаша предбудущий!.. Тесть. А где гражданская жена? Сказывают, ребенок у вас. Где ребенок? 
- Нет никакого ребенка. 
- В каком случае нет? - покачиваясь, запыхтел Андрюха. - Есть!.. Только посмейте задушить с бабкой, прямо в тюрьму... Зна-а-ю, брат! 
Караульная тетка бросила бить в колотушку, притаилась во тьме, слушает. 
- Иди, парень, проспись, - сказал Григорий и стал закрывать окно. 
Андрей вцепился в раму, заорал: 
- Тогда даю письменный отпор: не желаю! Вот как... в порядке дня. Раз задушили - к чертям! Венчайся сам на ней... 
Когда подошел к своей избе, как огнем опахнула его вдова Настасья: в глаза, в лоб, в губы исступленно целовала его, шепча: 
- Миленький... Цветик алый... Отказался... Сама слышала... 
Ну, теперь по гроб мой будешь. 
IX 
Андрей перебрался на жительство к вдове. Татьяна погрустила недолго: не любит и не любил ее Андрей. Ну что ж. Есть и другие хорошие ребята на примете. Мало ли красноармейцев возвратилось: разговоры, обхожденье, выправка. Вот это женихи!