Краля

- Вот это мне нравится... Ну, а дальше? 
И опять забегал, то и дело выхватывая из жилета часы и улыбаясь тайным сладостным мечтам. 
III 
Когда на столе появился большой самовар, миска меду и шаньги, купец с доктором уселись пить чай. Оба они частенько прикладывались к бутылке с коньяком. 
Отворилась дверь, и легкой поступью, поскрипывая новыми полусапожками, вошла Дуня. 
- Дунюшка-а-а... родименькая-а-а... иди-ка, выпей чайку с лимончиком, - обрадовался купец. 
- Кушайте. Куды нам с лимоном: мы и морщиться-то путем не умеем. 
И прошла в маленькую комнатку, где лежали вещи проезжающих. 
В комнатке был полумрак. Дуня что-то передвигала там с места на место, лазила в шкаф, бренчала посудой. 
Купец шепнул, хлопая доктора по плечу: 
- Иди-ка, иди. Потолкуй. 
И опять подмигнул смеющимся глазом. 
Тот улыбнулся и пошел в комнату, где Дуня звякнула замком сундука. 
Купец пил рюмку за рюмкой, заедая шаньгами и солеными огурцами. До слуха его долетали обрывки фраз. 
- Евдокия Ивановна... - говорил доктор, и голос его дрожал. - Вы не цените красоту свою. Ваши глаза... брови... 
- А какой толк в них? 
- Вы любите мужа, солдата? 
- А где он? Нет, не шибко люблю. Не скучаю. 
А потом раздался тихий вздох, за ним другой и тихий-тихий шепот... 
- Пусти... так нехорошо... не на-а-до, не надо... 
- Дуня, милая... 
Купец выразительно крякнул и прохрипел пьяным голосом: 
- Хи-хи... Легче на поворотах! 
Доктор вышел, весь встревоженный, опустился возле купца и сидел молча, закрыв лицо руками. 
- Вот что, господа проезжающие, - сказала вдруг появившаяся Дуня и, поправляя волосы, добавила: 
- Вы, тово... лучше бы выбрались из той горницы вот сюда. Кажись, ноне урядник должен прибыть со старшиной. 
- Урядник? Ха-ха... Эка невидаль! Урядник. Подумаешь... - брюзжал купец и, подавая рюмку, сказал: - Ну-ка, красавица, выпей. Окати сердечушко. Садись-ка вот так. Вот чайку пожалуйте... 
Жеманясь, выпила она вино и утерла губы краем голубой свободной кофточки, из-под которой блеснула свежая рубаха. А потом села и заиграла глазами. 
Доктор, овладев собою, тихо спросил: 
- Так поедешь, Дуня? 
У нее чуть дрогнула тонкая левая бровь. 
- Пустое вы все толкуете. Разве вы можете нас, мужичек, полюбить? 
Она сложила малиновые губы в насмешливую гримасу и молчала. 
- Овдотья, эй, Овдотья! Иди, слышь, в баню, што ль, - проскрипел из сеней старушечий голос. 
- Иду, бабушка, иду, - торопливо ответила Дуня. 
И, обратясь к доктору, сказала тихо, словно песню запела: 
- И поехала бы к тебе, и полюбила бы, да боюсь, бросишь. 
Купец ответил за доктора: 
- Мы не из таких, чтобы... Наше слово - слово... Обману нет. 
- И верной бы была тебе по гроб, да вижу - смеешься ты. 
Доктор потянулся к Дуне с лаской: 
- Милая ты моя, чистая... 
- Не трог... не твоя еще, - вскочила Дуня, сверкнув задором своих лучистых карих глаз. 
Купец уставился удивленно в чуть насмешливое лицо ее, силясь понять, что у нее в сердце. 
Дуня пошла легкой поступью к двери, а доктор - видимо, хмель в голове заходил - нахмурил вдруг брови и тяжело оперся о край стола: 
- Постой!.. Слушай, Дуня! А любовник есть? Любишь кого? 
Та вздрогнула, гневно повернулась: 
- А тебе какое дело! Ты кто мне - муж? 
И вышла, хлопнув дверью. Через мгновенье чуть приоткрыла дверь и. голосом мягким, с оттенком грусти, сказала: 
- Кабы был кто у меня, неужели стала бы языком трепать? Ни сном ни духом не виновата. 
IV 
Когда купец был совершенно пьян, а доктор в полугаре, в комнату быстро вкатилась толстая баба. 
- Урядник! - Она влетела в соседнюю каморку и стала выносить вещи путников. - Уж вы здесь, уж здесь, господа проезжающие. Я вот тут постелю. Уж извините... 
Купец, ничего не понимая, молчал, а доктор рассеянно поглядывал на носившуюся из комнаты в комнату как угорелую бабу. 
Распахнулись сени, сначала вбежал без шапки рыжий мужичонка с испуганным лицом и бляхой на сером зипуне, за ним ввалилось какое-то чудовище необъятных размеров, с пьяным, одутловатым, лохматым лицом, с мутными, косыми, навыкате, глазами. 
Впереди суетился десятский: 
- Ваше благородие, вот сюда... 
За ним осанистый чернобородый крестьянин со строгим, хмурым лицом. 
- Ннда... нда-а-а... Ха-ха! Тоже птицы, ничего себе... Урядник... заплетающимся языком бормотал купец. - Эй, ты, доктор, понимаешь? Урядник... можешь ты своей башкой понять? А? 
Урядник, услыхав купца, появился в дверях своей комнаты и, держась за косяки, обиженно сказал: 
- У меня, господа, дело, примите к сведению: убийство в волости, надо допрос снимать... так... что... маленькую комнату мне. Покорнейше прошу... 
У купца, когда он выпивал лишнее, голос становился пискливым, а временами срывался на низкие ноты. Исподлобья посматривая на урядника и теребя свою бороду, он задирчиво сказал: 
- Бери-бери-бери!.. Получай на здоровье... свою комнату с периной... с двуспальной... Хе-хе! Нн-да-а! Ты человек козырный. А мы что? Мы людишки маленькие, тварь проезжающая разная. Докторишка какой-то да купчишка паршивый, соборный староста, например, с позволения сказать. Хе-хе... Эка невидаль! 
- Что-с? 
- Я тебе дам - что-с! - стукнул купец кулаком в стол и, грузно шевельнувшись, как куль шлепнулся на пол. 
- Вот так раз... Хы... Сверзился... - бормотал он, барахтаясь меж столом и лавкой. - Господин доктор, врач! Эй, где ты? Подсоби-ка... А на Дуньку плюнь. Плюнь, не подходяще. Чи-и-стая... Солдатка-то, Дунька-то? Она те оплетет, как пить даст. Дур-рак! 
Урядник крякнул, свирепо взглянул на доктора и с треском захлопнул дверь. 
Купец дополз до брошенного в угол постельника, а доктор забегал руки в карман - по комнате и, остановившись возле пластом лежащего купца, шипел: 
- Я вам не дурак! Вы пьяны! О Дуне же прошу так не выражаться. Слышите? - и опять забегал. 
А купец, приоткрыв один глаз, засыпая, мямлил: 
- Дур-рак! Семь разов дурак. 
V 
Купец спал, задрав вверх бороду и посвистывая носом. 
В переднем углу, на полке, стоял большой медный крест, два медных старинных складня и медная, в виде кадила, посуда для ладана. На гвоздике висели ременные лестовки-четки. 
"Народ набожный, - подумал, рассматривая, доктор, и ему было приятно, что Дуня живет в такой строгой, религиозной семье. - Должно быть, кержаки". 
По комнате то и дело проходили к уряднику и обратно какие-то фигуры не то мужиков, не то баб, - доктор не обращал внимания, - а из полуоткрытых дверей доносилось: 
- Он к-э-эк его тарарахнет. Да кэк наддаст... 
- Трезвый? 
- Како тверезый! Кабы тверезый был, нешто саданул бы ножом в бок. 
Затем слышался старческий кашель и глубокий вздох: 
- Ох, грех-грех... 
Доктор взглянул в зеркало и не узнал себя: лицо красное, возбужденное, а мускул над правым глазом подергивался, что бывало каждый раз, когда доктор волновался. 
- Ты у меня не финти, сукин сын! - вдруг за дверями заревел урядник. 
- Ваше благородие, господи! Да неужто ж я смел бы?.. Что ты, что ты... Пожалей старика... Ба-а-тю-юшка-а... 
- Я тебя пожалею. Вот я тебя пожалею! 
Шел суд и расправа, а купец храпел на всю избу и охал, да тоскливо попискивал самовар. 
Доктор надел пальто и вышел на улицу. В висках его стучало. На душе ползало что-то, похожее на тревогу, и кралась к сердцу грусть. 
Вот он тут сядет и подождет Дуню. Он скажет ей много хороших слов, ласковых и сердечных. Может, поймет его, может, даст ему счастье, надежду на хорошую, радостную жизнь. 
Он сел на приступках покосившегося крыльца и, обхватив колени, вглядывался в тьму звездной ночи. 
Ночь была тихая, ядреная. 
На горе, за селом, колыхалось пожарище. Видно было, как клубились космы изжелта-серого дыма, а искры вились и уносились к темным небесам.