Сборник рассказов (ЛП)

Биография Черковски была высоко оценена критиками - серьезность подхода к автору, которого очень многие до сих пор традиционно считают "чернушным" и "поэтом помоек", подкреплялась страстностью и субъективностью самого Нили, с которым Буковски дружил много лет. "Я не представлял Бука чем-то вроде неотесанного животного. Я вижу его трудолюбивым американцем и во многих отношениях - обычным нормальным парнем. А кроме этого - зачем мне писать о ком-то, на кого мне наплевать? Это как прийти в гости к кому-нибудь в дом, который вам не нравится, и засидеться там на пять лет." 
Начав эту биографию тридцать лет назад, Черковский создал драматичную и увлекательную хронику, повествующую не только о дружбе двух писателей и уникальной американской жизни одного из них, но и своеобразную "повесть о двух городах". Ведь поистине, как написал он сам: "В те "аутсайдерские" годы в Штатах было только два настоящих города аутсайдеров - Лос-Анжелес Буковски и Нью-Орлеан Джона Уэбба." 
Вся остальная жизнь Чарлза Буковски записана им самим до последних дней лучше, чем кем-либо другим. Смотрите его "Женщин" и "Голливуд", "Трудовую Книжку" и "Почтамт", "Африку, Париж, Грецию" и "Конину", "Ветчину На Ржаном Хлебе". Смотрите его книгу "Все Жопы Мира И Моя", где он запротоколировал даже свой давний курс лечения от геморроидальных кровотечений. Его книги стихов, прозы и рисунков - человеческий документ похлеще иных мемуаров этого столетия. Жизнь и книги Бука вдохновляли многих - от бледного Эдички Лимонова, беззастенчиво примерявшего на себя и стиль жизни Хэнка, и его отношение к людям, не говоря уже о литературных приемах, до некоей Дайаны Фишер, которая много лет проработала на почтамте, а, уволившись, отправила по почте буковский "Почтамт" своему бывшему боссу. "Так до сих пор и не знаю, как он отреагировал..." С мая 1991 года издается фанзин Буковски "Конечно" (Sure), и к моменту написания этого вышло 10 его номеров. В Интернете он представлен едва ли не лучше других современных американских писателей. Работает даже "Мемориальный Центр Чарльза Буковски по Изучению Классической Латыни", единственным занятием сотрудников которого, кажется, является "Проект Либеллий" - пропаганда латинского слэнга и непристойностей, - да проведение забавных параллелей между Буковски и Гаем Валерием Катуллом. ...Вдохновит многих и его смерть: некий Ганс Бремер в день смерти Бука уже "зачал" небольшой сборничек стихов "Про Буковски", а в конце прошлого года издал его в крохотном миссурийском издательстве "Тилт Букс". Попытки, попытки... "Здравствуй, Смерть... Ты так часто промахивалась лишь на волосок, что я уже давно должен быть твоим. Хочу, чтоб меня похоронили возле ипподрома... где будет слышен последний заезд." Его последний роман "Макулатура" (Pulp, 1994) весь проникнут этим настроением - видимо, он уже знал, что неизлечимо болен лейкемией. 
Буковски семь лет не дожил до назначенного себе срока: "Я уже все распланировал. Загнусь в 2000-м году, когда стукнет 80... Подумать только: тебе 80, а ебешь 18-летнюю. Если и можно как-то сжульничать в игре со смертью, то только так." В тот декабрьский день, когда в Калифорнии он попал в больницу в последний раз, на другом конце континента, над Нью-Йорком, бушевал буран - редкая штука в Штатах, где самолеты, наверное, в любую погоду летают, как надо. Но в тот день самолеты летать не хотели. Мы не могли выбраться из холодной и промозглой Филадельфии, тщетно кружили несколько часов Бог знает где, нас возвращали, пытались посадить снова... Мы летели "домой", в Россию, а Америка никак не желала нас отпускать. Наверное, хотела напомнить: да, мол, вот еще что ты забыл - попробовать... 
Но Чарлза Буковски не стало 9 марта 1994 года в Сан-Педро, а я тогда все-таки улетел, так и не попытавшись ничего сделать... Внял совету энциклопедии замечательных людей Америки, так сказать. 
АЛЕКСАНДР ДЕМИН 
ПАЛЬЦЫ 
Рассказ 
Кроссовки жали. Серые, на шнуровке, итальянские кроссовки жали невыносимо. Большой палец тихо, с остервенением, матерился. 
- Мать вашу... - шипел он. - За что мучаете, сволочи?! - И пихал локтем в бок Указательного. 
Указательный интеллигентно пытался отстраниться, но было тесно. Приходилось терпеть. Указательный был самым забитым. Он хорошо осознавал свою ненужность на ноге и предпочитал не высовываться. 
- Сволочи! - в очередной раз выдавил Большой. 
- Там-то, наверху, хорошо, - поддержал Средний. - А здесь как в тюряге - темно, сыро и курить не дают. А теперь еще и режим ужесточается. 
- Сыро - это потому, что носки хэбэшные, - робко заметил Указательный. 
- Многоты понимаешь, придурок. В прошлый раз капроновые натянули тебе легче было? 
- Безымянному хорошо - у него там дырка, хоть подышать можно. 
Безымянного уважали и боялись. Политических новостей при нем не обсуждали и анекдотов не рассказывали. "Знаю я этих безымянных героев, " - часто говорил тертый жизнью Средний, - "безымянный-безымянный, а как стуканет куда надо - насидишься в кирзухе." 
- В баню бы, - пробормотал Большой. 
- В сауну, - робко поддержал Указательный. 
- И пива, - помечтал Средний. 
Безымянный промолчал, но что-то записал в маленькую красную книжечку. 
- Эй, ты что там пишешь, гнида?! - не выдержал Средний. - Ты что там, сука, пишешь все время?! 
Безымянный не ответил. Он с достоинством повернулся к дырке и подставил свой желтый ноготь под освежающий сквознячок. 
- Ребята, что-то Мизинец давно молчит... Эй, малой, че примолк?.. Оглох, что ли? 
Мизинец отнимался. Сознание временами возвращалось к нему, и тогда он, как сквозь марлевую повязку, втягивал в себя застоявшийся воздух кроссовки. 
- Хана мне, парни, - отнимаюсь... 
- Глянь - и впрямь отнимается... Мизинец, слышь, Мизинец? Ты погоди отниматься - может, разуют - оклемаешься... 
- Гады, гады все!.. - сквозь рыдания простонал Мизинец. 
- Жалко парня... Эй, Безымянный, ты бы подвинулся - пусть парнишка воздуха глотнет... 
Но Безымянный притворился, что не слышит, и высунулся в дырку почти по пояс. 
- Этот подвинется, как же! Мало на них в семнадцатом наступали... 
- Были бы мы на руке - я бы ему показал! - прошептал Указательный. 
- Указчик! - отозвался Безымянный, который все слышал. - А в носу ковырять не хочешь? 
- Да, наверху тоже не сахар, - заметил Большой. - Куда только не суют... 
- Слышь, Мизинец, ты не молчи, ты говори что-нибудь... 
- Может, обойдется? На прошлой неделе нас вон как отсидели - ничего, оклемались. 
- Не, не выдержать мне... Мозоль у меня, парни... 
Кто-то присвистнул. Все замолчали. 
Мизинец вспоминал свое детство: "А и в детстве у меня ничего хорошего не было. То отдавят, то прищемят. Один раз в деревню поехали гулять босиком побежали. Только все обрадовались - в коровью лепешку наступили. Эхх, жизнь..." 
Очень хотелось плакать и ругать кого-то, но рядом был Безымянный, а Мизинец его боялся до судорог. 
Конец 
СТИХИ ПОСЛЕДНЕЙ НОЧИ НА ЗЕМЛЕ 
прогиб 
такое чувство 
величайший актер наших дней 
дни точно бритвы, ночи полны крыс 
в темноту и на свет 
будьте добры 
мужчина с прекрасными глазами 
прогиб 
как и большинство из вас, я сменил столько работ, что 
чувствую себя так, будто меня выпотрошили, а кишки 
развеяли по ветру. 
мне попадались и неплохие люди на 
пути, но и другие 
тоже попадались.