Девчонки на луне (ЛП)

– Шестнадцатого сентября. Где-то на три недели.
– Что ты будешь делать всё это время?
– У нас запланированы концерты в Бруклине и Хобокене. Один раз выступим на Манхеттене. Завтра вечером.
Она посмотрела на меня, склонив голову на бок.
– Я ведь тебе это говорила?
– Наверное.
Я скинула свою сумку на пол, и в тот же миг услышала, как телефон просигналил о полученном сообщении от мамы: «Как долетела? Как оно?».
Полагаю, она имела в виду квартиру. Не думаю, что их отношения ухудшились до того, чтобы мама начала говорить о Луне как о бесполом существе.
«Долетела прекрасно», – напечатала я. – «У Луны клёвая квартира. Хоть и без железных цветов. Но мы это исправим».
«Точно. Спасибо, что согласилась передать моё сообщение».
«Ну, да...»
Маме потребовалась минута, чтобы ответить, после чего телефон просигналил вновь: «Просто попробуй».
– О чём переписка? – спросила Луна.
– Ни о чём, – сказала я. – Мама послала тебе подарок и хочет узнать, передала ли я его тебе.
Я наклонилась к своей сумке, чтобы расстегнуть её и вытащить перемотанную скульптуру. Как и раньше, в руках она ощущалась тяжелее, чем казалась на вид. Вроде пасхального яйца, которое набили медными монетами. Я вручила вещь Луне.
– Железная? – спросила Луна, как только ощутила её вес.
Я пожала плечами.
– Думаю, так она идёт на мировую.
Сестра достала из ящика стола ножницы и принялась разрезать упаковку. Часть пузырьков принялась возмущённо лопаться, остальные же сохраняли спокойствие.
– То есть она больше не бесится? – спросила Луна.
– Я бы так не сказала.
Она улыбнулась, продолжая стягивать остатки ленты.
Я откинулась на спинку дивана. И вот сестра вынула из обёртки скульптуру, явив на свет растение из железа, которому, как ни странно, очень обрадовалась:
– Ого, круто!
Знаю, о чём она думала: одни шипы.
С минуту я молчала, покусывая губу и наблюдая за тем, как она разглядывает цветок.
– Думаю, мама просто испугалась, – сказала я.
– Вот уж не подумала бы, – Луна подняла глаза. – Испугалась чего?
– Не знаю.
В голове вертелась масса причин, и мне было сложно остановиться на какой-то одной.
– Что ты не вернёшься в университет? Что ты закончишь так же, как она? Ну, или злится по поводу всего сразу.
– Я не закончу так же, как она, – ответила Луна, глядя мне прямо в глаза. Она сжала губы. – Да и какая разница, она же вроде счастлива?
Хм. Хороший вопрос. Мама счастлива? Трудно сказать. Она кажется счастливой, но иногда грустит, и я точно не знаю, отчего.
Я взяла в руки свой телефон и написала смс: «Мы хотим разобраться друг в друге, подбирая ключи и пароли. Но наше счастье бывает случайным, и мы забываем дать чувствам волю». Отправив его, я положила телефон обратно в сумку.
Луна крутила в руках цветок-шестерёнку, поглаживая пальцами гладкие места под лепестками. Она покачала головой.
– Надо же, и как они пустили тебя с ним в самолёт, – она поставила его на кофейный столик.
– Я думала о том же.
Я ткнула ногой скульптуру, и она, скрипя, проехала по деревянному столу.
– Зато, если потребуется, может сойти за оружие.
Луна улыбнулась, кивая.
– Буду иметь в виду, а то ещё как-нибудь палку перегнёшь.
Ближе к концу её выпускного класса мама подарила школе Сэйнт Клэр большую скульптуру. Тогда Луна попалась на пропуске занятий: как-то раз, выйдя из дома спозаранку, она отправилась в Торонто на концерт «The Weakerthans» («Это мог быть их последний концерт!» – оправдывалась она). Поэтому ей пришлось отсиживать своё наказание по полчаса каждое утро в маленьком кабинете под неустанным надзором сестры Розамунды. Так как она подвозила меня в школу, мне частенько приходилось сидеть там вместе с ней – не болтаться же без дела до начала уроков. В те тридцать минут мы делали нашу домашку, так что это сложно было назвать наказанием. По правде говоря, мне нравилось это: сидеть с Луной в тишине и строчить ручками в тетрадях. Когда сестра Розамунда поглядывала на нас, Луна улыбалась ей во весь рот. Честно говоря, я не думала, что сестра Розамунда вообще сердилась на нас, но мама всё же использовала это как повод втюхать своё железо.
Скульптура отдалённо напоминала солнечную систему: большой серебряный шар в центре, окружённый сферами поменьше на разном отдалении, и все они были привязаны к центру тонкими полосками стали. Она была настолько большой, что водители могли видеть её с дороги, хоть и не в мельчайших деталях. Оттуда они могли разглядеть только то, как нечто тонкое и блестящее парило над газоном. А чтобы рассмотреть её получше, надо было свернуть в извилистый подъезд к школе. За те несколько месяцев, что скульптура стояла там, кто-то так и сделал. Люди выходили из своих машин, чтобы какое-то время постоять на краю газона и понаблюдать за тем, как солнечный свет задерживался на каждом изгибе скульптуры. После чего они возвращались к своим машинам и уезжали.
– Этакий космический корабль, привёзший с собой пришельцев, – сказала однажды Тесса, после того, как скульптура простояла там несколько месяцев. Подруга смотрела из окна класса математики на парня в футболке с надписью «Sonic Youth». Он пялился на скульптуру. Протягивая к ней руку, он осмотрелся, что выглядело так, будто до него вдруг дошло, что трогать её не стоит. Должна признаться, что мама творила что-то волшебное с металлом, что-то, что, казалось, выходило за рамки простой плавки и ковки. Её работы были сделаны не просто из стали, а из материалов; не одной лишь плавкой, а силой.
Торжественное открытие школьной скульптуры состоялось в пятницу после занятий, и многие из наших с Луной подружек пропустили свои автобусы, чтобы присутствовать на нём. Монахини одели брючные костюмы и красивые туфли, при этом выглядели слегка смущёнными, но счастливыми. У подруг был тот взъерошенный вид, какой бывает в конце дня: расстёгнутые кофты, юбки закатаны выше разрешённой длины. Но они были в восторге, ведь это могло сойти за великое событие для Сэнт-Клэр, да и моя мама была вообще-то самой большой знаменитостью, кого они знали.
Меня же расстроило то, что «открытие» оказалось преувеличением: скульптура была открыта для обзора с самого начала. А я то представляла себе, как мама стянет с него, подобно фокуснику, белую простынь или, может, большой кусок брезента, похожий на тот, что был у нас в детстве на уроках физкультуры. Музыка тоже могла бы быть; камерный оркестр мог бы сидеть на стульях на траве и играть какую-нибудь мистическую мелодию. А проезжавшие на машинах люди сигналили бы нам.
Тем не менее, несколько машин нам побибикали, хотя, думаю, это были мальчишки из академии Делпа, ехавшие после школы домой. Как бы там ни было, казалось, что мама была довольна открытием. Сестра Розамунда толкнула небольшую речь («Мы так благодарны этому талантливому скульптору и выпускнице, а также матери двух наших блестящих учениц», – сказала она, и Луна поддела меня локтем и прошептала: «Это каламбур такой?»). После чего подошла мама и встала с сестрой Розамундой напротив скульптуры, чтобы сестра Моника смогла их сфотографировать. Затем нас с Луной попросили подняться для ещё одной фотографии. Тесса и Эви гримасничали мне из толпы. После этого был приём в библиотеке, где мы все ели свежие овощи и пирог. В самый разгар мероприятия я заметила, что Луна пропала.
Мама разговаривала с Тессой и сестрой Лизой, единственной монашкой в нашей школе младше сорока, остававшейся загадкой для всех нас. Никто не видел, как я ушла. Я прошла по коридорам, таким тихим, что от моих шагов раздавалось эхо. Затем, миновав фойе с окнами из стекла яркого синего цвета, я вышла на улицу. От главного входа в школу вниз спускались два пролёта лестниц, и оттуда, с самого верха, я увидела Луну, сидевшую на лужайке перед школой, прислонившись к клёну. Она смотрела на скульптуру.
За минуту я спустилась по лестнице вниз, прошлась по газону, и, дойдя до сестры, села рядом с ней в траву, скрестив ноги. Она молчала, поэтому я стала смотреть на машины, мчавшиеся мимо нас по Мэйн стрит и на светофор, сменившийся с жёлтого на красный, а потом на зелёный. И тогда она заговорила.