Западня для Золушки

— Зачем?
— А я знаю? Чтобы отделаться от меня, остаться одной. Что сводило меня с ума, так это то, что я не могла заговорить с тобой прежде, чем ты узнаешь. Так что это мне приходилось ломать комедию. Обращаться к тебе так, как если бы ты и впрямь была ею, — это сбивало меня с толку. За те четыре дня я убедилась в одной ужасной вещи, которая, впрочем, облегчит нам задачу: стоило мне услышать твой голос, как я утратила всякую способность вспомнить голос Мики; стоило мне увидеть твою родинку, как начинало казаться, что она всегда была у Мики — или же у тебя, я уж и не знала. Не вспомнить, понимаешь? Внезапный твой жест — и я снова видела Мики. Я столько думала об этом твоем жесте, что мне удавалось убедить себя, что я обозналась. На самом же деле у тебя между двумя твоими собственными движениями проскакивало движение Мики, потому что перед этим ты неделями твердила себе: когда-нибудь мне придется сделать это в точности так же, как она.
— Неужто этого хватало, чтобы обмануть Франсуа? Быть этого не может. Я оставалась с ним полдня. Поначалу он меня не узнал, но вечером мы очутились на диване, и он больше часа обнимал меня и тискал.
— Ты была Ми. Он говорил о Ми. Он верил, что обнимает Ми. И потом, это хищник. Он никогда по-настоящему не обращал на нее внимания, он спал с наследством. Ты больше не увидишь его, вот и все. Меня гораздо больше беспокоит твой визит к Франсуа Шансу.
— Он ничего такого не заметил.
— Больше я не дам ему возможности замечать что бы то ни было. А теперь — за настоящую работу.
Она сказала, что по возвращении во Флоренцию опасность умножится. Там Ми знали многие годы. В Ницце же единственный, кто может вызвать беспокойство, — это отец Ми. Я вдруг осознала, что мне предстоит увидеть этого человека, чью дочь я убила, броситься к нему в объятия, как это сделала бы она. В той же Ницце мои мать с отцом все еще оплакивали погибшую дочь; они наверняка хотели бы повидаться со мной, чтобы я рассказала им о ней, они с испугом воззрились бы на меня — они бы меня узнали!
— Не говори ерунды! — воскликнула Жанна, беря меня за руки. — Тебе не придется с ними встречаться! С отцом Мики — это да, тут никуда не денешься. Если ты и всплакнешь, это отнесут на счет волнения. Но что до твоих собственных родителей, тебе лучше всего уже с этой минуты никогда о них не думать. Да и помнишь ли ты их?
— Нет. А если вспомню?
— В ту пору ты будешь уже другим человеком. Да ты и сейчас другая. Ты Мики. Мишель-Марта-Сандра Изоля, родилась 14 ноября 1939 года. Ты помолодела на пять месяцев, лишилась своих отпечатков пальцев и на сантиметр выросла. И все.
Настоящая мука, оказывается, только начиналась. В полдень Жанна съездила за нашими вещами в особняк в Нейи и привезла их — одежда была вперемешку навалена на чемоданы. Я в халате спустилась в сад, чтобы помочь ей их внести. Она прогнала меня, сказав, что я «подхвачу смерть».
Все, что бы она или я ни говорили, беспрестанно возвращало меня к той ночи на мысе Кадэ, о которой она мне рассказала. Я не желала об этом думать, я отвергала предложения посмотреть кинопленки, которые они с Мики снимали на каникулах и которые могли бы помочь мне стать еще больше на нее похожей. Но даже самое невинное слово обретало двойной смысл и вызывало у меня в воображении образы невыносимее всякой пленки.
Жанна одела меня, покормила обедом, посетовала, что вынуждена оставить меня на два часа — ей нужно съездить к Франсуа Шансу, ликвидировать последствия моего вчерашнего идиотского вторжения.
Днем я бродила по комнатам. Пересаживалась из кресла в кресло. Разглядывала себя в зеркалах. Снимала перчатки — посмотреть на свои руки. Я ошеломленно наблюдала за тем чуждым, что укоренялось во мне и было, по сути, ничем — неясными словами и мыслями.
Больше, чем сознание совершенного мною убийства, меня угнетало ощущение, что меня подчиняет себе чужая воля. Я — всего лишь полая игрушка, марионетка в руках трех незнакомок. Которая из них сильнее дергает за веревочки? Маленькая завистливая банковская служащая, терпеливая, как паук? Мертвая принцесса, что когда-нибудь снова взглянет прямо мне в глаза из моего зеркала, раз уж это ею я так стремлюсь стать? Или золотоволосая великанша, что неделями на расстоянии руководила мною, подводя к убийству?
Когда умерла крестная Мидоля, говорила мне Жанна, Мики и слышать не хотела о поездке во Флоренцию. Похороны состоялись без нее, и никто даже не удосужился дать по этому поводу какие-то объяснения близким Рафферми.
Вечером того дня, когда Мики узнала о кончине крестной, она решила поразвлечься с Франсуа и несколькими приятелями. Я сопровождала ее. Мики наклюкалась, учинила дебош в одном из погребков на площади Звезды, обхамила полицейских, которые нас оттуда выдворяли, удумала забрать к себе в спальню другого парня, не Франсуа. Она уперлась, и Франсуа пришлось возвращаться домой.
Правда, спустя час после его ухода парень в свою очередь был выставлен за дверь, и мне выпало убаюкивать ее добрую часть ночи. Она плакала, рассказывала мне об умершей матери и о своем детстве, говорила, что Жанна пропала для нее навсегда, что она не хочет больше слышать ни о ней, ни о ком другом, — когда-нибудь я тоже увижу, «к чему все это ведет». Снотворное.
В последующие дни ее хотели видеть многие. Ее жалели. Ее повсюду приглашали. Она вела себя благоразумно и с достоинством несла миллиарды, которые оставила ей Рафферми. Она переехала на улицу Курсель, как только там стало возможно жить, даже не дожидаясь окончания ремонта.
Как-то раз днем, когда я была одна в нашем новом доме, мне пришла телеграмма от Жанны. В ней было только ее имя и номер телефона во Флоренции, больше ничего. Я тотчас позвонила. Первым делом она сказала, что это верх глупости — звонить от Мики, потом — что пора отдалить Франсуа. Мне надлежало, сделав вид, будто у меня внезапно возникли подозрения, посоветовать Мики проверить смету ремонта особняка и разобраться во взаимоотношениях ее любовника с ее поставщиками. И позвонить Жанне снова через неделю — по тому же номеру и в тот же час, но уж на сей раз с почты.
На следующий же день Мики провела маленькое расследование, повидалась с поставщиками и, как она и предполагала, не обнаружила в счетах никаких завышений. Я не могла понять, что у Жанны на уме. Было очевидно, что Франсуа целит куда выше, чем на какие-то там комиссионные за мебель или краску, так что ему вряд ли пришло бы в голову обманывать Мики так грубо.
Что дело не в этом, я поняла, оказавшись очевидцем бури, которую пришлось выдержать Франсуа по нашему возвращении. Всем занимался он лично. Копии сметы и счетов были отправлены во Флоренцию даже раньше, чем Мики заговорила о своих планах. Франсуа оправдывался как мог: он-де работает у Шанса, так что нет ничего удивительного в том, что он вел переписку с Рафферми. Мики обозвала его блюдолизом, стукачом, охотником за приданым и выставила его за дверь.
Назавтра она наверняка призвала бы его снова, но теперь я уже знала, чего хочет Жанна, и мне оставалось лишь продолжить начатое ею. Мики поехала к Шансу, который был не в курсе. Она позвонила во Флоренцию одному из помощников Рафферми, узнала, что Франсуа в надежде снискать благоволение крестной Мидоля держал ее в курсе всего. Самое комичное в этой истории — это то, что он тоже возвращал ей ее чеки.
Я позвонила Жанне, как было уговорено. Был конец мая. В Париже стояла прекрасная погода, на Юге — еще лучше. Жанна сказала, чтобы я умаслила Мики, как я это умею делать, и упросила ее съездить туда со мной. У Рафферми была вилла на берегу моря, в местечке под названием мыс Кадэ. Там-то мы и встретимся, когда настанет время.
— Настанет время для чего?
— Повесь трубку, — сказала Жанна. — Я сделаю все, чтобы помочь тебе ее уговорить. Твое дело — быть с нею поласковей, а думать за нас обеих предоставь мне. Позвони мне через неделю. Надеюсь, вы уже будете на чемоданах.