Капитан Перережь-Горло
– Судя по прочитанным мной показаниям, это истинная правда.
– Но как такое могло произойти? И можешь ли ты найти подобного убийцу среди целой армии? Ведь им может оказаться кто угодно – выбор слишком широк!
– Выбор, – ответил Алан, – не так широк, как ты думаешь. И методы убийцы вовсе не так таинственны. Хочешь узнать, к примеру, как он совершил последнее убийство?
Во время намеренно сделанной Аланом паузы присутствие за стеной сержанта Бене и капрала Шавасса, которые подслушивали затаив дыхание, явственно дало о себе знать.
Послышался громкий выдох. Затем у одной из позолоченных физиономий сатиров исчезли блестящие глаза, и кто-то затопал по коридору. Алан и Мадлен услышали свист переговорной трубки, зовущий министра полиции прийти и послушать заключенного, ставшего внезапно словоохотливым.
Алан, не уступавший в вежливости самому Фуше, отвел взгляд от отражения этой головы сатира. Вынув из кармана жилета часы, он посмотрел на них, затем снова захлопнул крышку и вернул их на место.
– Способ, которым этот часовой был убит в освещенном месте… – начал он.
Переговорная трубка засвистела снова. Было ровно без десяти двенадцать ночи понедельника 22 августа.
Глава 8
ПОРОХ В КАРЕТЕ
Вторник, 23 августа. Без четверти девять вечера. На небе, раскинувшемся над холмами и темнеющим вдали лесом Арбло, пламенеющие краски заката постепенно переходили в сумеречные.
Хлыст первого форейтора работал вовсю, несмотря на то что карета с большими задними и несколько меньшими передними колесами быстро катилась по повой императорской военной дороге.
Запряженный четверкой лошадей и управляемый двумя форейторами, экипаж утром проехал Амьен, днем – Аббе-виль и Этапль и теперь, в сумерках, находился в полутора милях от места назначения – деревни Пон-де-Брик неподалеку от Булони.
Свежий морской ветер гулял по зарослям сосен и елей. Напоенный ароматом хвои воздух повеял прохладой на измученных духом четырех пассажиров кареты, один из которых, одетый в пыльный голубой камзол, желтый жилет, белые замшевые брюки и черные высокие сапоги с отворотами, заговорил после долгого молчания.
– Ну, – промолвил Алан Хепберн, – если вы предпочитаете…
Прервавшись, Алан, сидящий в обитой кожей кабине кареты спиной к лошадям, бросил взгляд на поместившегося справа от него капитана Мерсье, затем посмотрел на сидевших напротив Мадлен Хепберн и Иду де Септ-Эльм.
– Право же! – добавил он с иронической усмешкой. – Неужели мы все спим и никто из нас не в состоянии продемонстрировать ни капли хорошего настроения?
Если бы они и могли это сделать, то это было бы весьма удивительно. Зато ничего удивительного не было в том, что Ида де Сент-Эльм в бешенстве завопила на Алана, вновь приведя всю группу в состояние нервного напряжения.
Почти девятнадцатичасовая тряска по скверным и пыльным дорогам с краткими остановками для перемены лошадей и приема скудной пищи не располагала к бодрости духа даже в лучшие времена. В отличие от английских французские почтовые станции находились на содержании у правительства и крайне редко помещались в гостиницах, где еда и питье ожидали путешественников в любое время.
Когда экипаж отправился в путь в два часа ночи вместо часа и выехал из Парижа, прогромыхав под аркой заставы Сеп-Дени и отбрасывая через окна блики каретных фонарей на обивку цвета кларета, пассажиры уже не раз успели продемонстрировать свое душевное состояние.
Ги Мерсье с недовольной гримасой поставил в углу саблю рядом с кивером и положил на подушку справа от себя заряженный пистолет.
– Сожалею, – сказал он, покосившись на сидящего рядом Алана, – но министр полиции не оставил мне выбора.
– Стоит ли говорить вам, капитан, – ответил Алан, – что я не имею намерений пытаться бежать? Поверили бы вы моему честному слову?
– Я бы поверил с радостью, а вот министр – другое дело. Не то чтобы я возражал бодрствовать всю ночь…
– Бодрствовать всю ночь? После того, что вы только что проскакали более пятидесяти лье из Булони?
– На войне случаются вещи и похуже. Просто сама мысль о том, что я не оправдаю доверие…
Взгляд Мерсье скользнул по Иде, которая, будучи занятой собственными беспокойными мыслями, впервые в жизни не пыталась покорить каждого мужчину, находившегося в поле ее зрения. Поэтому она не обратила никакого внимания на Мерсье, по-видимому покоренного уже давно.
– Понимаете, месье Хепберн, – продолжал он, – дело в том, что мне еще никогда не давали таких ответственных поручений.
– Вы предложили эту саблю презренному заключенному, капитан, так что теперь мы, по крайней мере, дружественные враги. Надеюсь, вы не думаете, что нам обоим с этой минуты удастся ни разу не задремать?
– Меня это касается только до прибытия в Пон-де-Брик. После этого в ход пойдет лауданум.
– Лауданум? – резко переспросил Алан, и атмосфера в карете тотчас же изменилась.
– Данный в большой дозе, он обеспечивает крепкий сон. К счастью или нет, вы имеете пропуск, подписанный генералом Савари, который позволяет вам днем ходить где угодно на территории Булонского лагеря. Но каждую ночь, по инструкции папаши Фуше…
Мерсье постучал по кожаному мешочку, называемому сабельной ташкой и свешивавшемуся с левого бедра каждого кавалерийского офицера.
– Каждую ночь, – повторил он, – я должен буду давать вам солидную дозу лауданума, чтобы вы беспробудно спали по меньшей мере семь или восемь часов. Таким образом, у вас не будет возможности бродить по лагерю в темноте.
– Но уверяю вас, в этом нет необходимости!
– Тогда почему вы возражаете?
– Капитан Мерсье, для этого есть больше причин, чем вы в состоянии себе представить.
– Стойте! – прервала Мадлен, подняв руку. – Вы не слышите сзади топот копыт? По-моему, какой-то всадник следует за нами.
– Никто за нами не может следовать! – сразу же заявила Ида, весело и дружелюбно похлопав Мадлен по руке. – А если бы и следовал, разве мы могли бы услышать топот сквозь грохот этого дилижанса?
В том, что она сказала, была немалая доля истины. Карета, проносящаяся по пригородам Парижа, гремела и скрипела рессорами. Так как Ида настояла на том, чтобы взять с собой два чемодана с туалетами и шляпную коробку, эти вещи вместе с другим багажом и седлом Мерсье стучали по крыше и елозили из стороны в сторону, словно неукрепленный груз на корабле.
Но внимание капитана Мерсье было не так легко отвлечь.
– Есть и еще одно обстоятельство, друг мой, – сказал он. – В гостинице в Пон-де-Брике вы будете жить по-прежнему под именем виконта де Бержерака. Можете себе представить, сколько будет стоить ваша жизнь, если император узнает, кто вы на самом деле?
– Откровенно говоря, – признался Алан, – я уже задумывался над тем, не огорчит ли его подобное открытие.
– Огорчит? Ради вас же самого я советую вам, месье Хепберн, соблюдать осторожность и избегать опрометчивых поступков. Ни вы, ни, должен с сожалением признать, ваша супруга не проживете и четверти часа, если император узнает правду о личности кого-нибудь из вас.
Мадлен Хепберн краем глаза быстро взглянула на Иду де Сент-Эльм. Спокойно и удовлетворенно улыбаясь, Ида смотрела вперед.
– Но не поймите меня превратно, мадам Хепберн, – виновато продолжал Мерсье. – У меня нет желания тревожить даму. Я только хотел предостеречь вашего мужа от, очевидно, присущей ему опрометчивости. В конце концов, безусловно, ни мадам де Септ-Эльм, ни я не выдадим вас.
– А почему вы считаете это безусловным? – осведомилась Ида.
– Исключительно потому, дорогая мадам, что мы на это не осмелимся. Приняв эти приказы папаши Фуше, мы рискуем жизнью – он это знает. Поэтому мы должны защищать двух заложников, чтобы защитить самих себя.
Ида, собираясь заговорить, некоторое время сидела с открытым ртом, очевидно погруженная в мучительные раздумья. Затем, завернувшись, как Мадлен, в батистовый пыльник, она откинулась назад, вцепившись в шитый золотом ридикюль, свисавший с ее левой руки.