История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Сперва мы поселились в меблированных комнатах и за три недели трижды их меняли. С первой хозяйкой мы рассорились оттого, что тетушка поклялась, будто хозяйка эта отрезала ломтик от бараньей ноги, которая была у нас к обеду; со второй квартиры мы съехали оттого, что тетушка поклялась, будто служанка ворует свечи; с третьей мы съехали оттого, что, когда наутро после нашего водворения на новом месте тетушка спустилась к завтраку, лицо у ней распухло до неузнаваемости, так ее искусали… не станем разъяснять, кто именно. Короче говоря, я совсем потерял голову от бесконечных перемен и переездов, нескончаемых рассказов и брани моей тетушки. Что до ее знатных знакомых — никого из них в Лондоне не оказалось; и она постоянно затевала со мной ссоры — зачем, мол, я не знакомлю ее с Джоном Браффом, эсквайром, членом парламента, и с ее родственниками, лордом и леди Типтоф.
Когда мы приехали в Лондон, мистер Брафф был в Брайтоне, а когда он воротился, я поначалу не осмелился ему сказать ни об том, что привез с собою тетушку, ни об моих денежных затруднениях. Когда же мне волей-неволей пришлось к нему обратиться и попросить об авансе, на лице его выразилось неудовольствие, но, услыхавши, что я очутился в стесненных обстоятельствах через то, что привез в Лондон тетушку, он мигом переменил тон.
— Это совсем другое дело, мой дорогой. Миссис Хоггарти уже в таких летах, что ей ни в чем нельзя отказывать. Вот вам сто фунтов. И прошу вас, всякий раз, как у вас будет нужда в деньгах, обращайтесь ко мне.
Это дало мне возможность спокойно дожидаться часу, когда тетушка наконец внесет свою долю на расходы по хозяйству. И на другой же день мистер и миссис Брафф в своей роскошной карете четверней пожаловали с визитом к миссис Хоггарти и моей супруге.
Было это в тот самый день, когда лицо моей бедной тетушки все распухло; и она не преминула объяснить гостье причину сего бедствия и заявила, что ни в замке Хоггарти, ни в своем доме в Сомерсетшире она и ведать не ведала про этих гнусных, отвратительных тварей.
— Боже милостивый! — воскликнул Джон Брафф, эсквайр. — Чтобы особа столь высокопоставленная так страдала! Почтеннейшая родственница моего дорогого Титмарша! Нет, сударыня, нет, покуда у Джона Браффа есть дом скромный мирный очаг доброго христианина, пусть не столь роскошный, к какому вы привыкли по вашему высокому положению в обществе, — никто не посмеет сказать, что миссис Хоггарти из замка Хоггарти терпит подобное унижение. Изабелла, душенька! Белинда! Просите миссис Хоггарти. Скажите ей, что дом Джона Браффа, весь, от чердака до погреба, к ее услугам. Да, весь, от чердака до погреба. Я желаю… я требую… я приказываю, чтобы сундуки миссис Хоггарти из замка Хоггарти были сейчас же снесены в мою карету! Будьте столь добры, миссис Титмарш, займитесь этим сами и уж позаботьтесь, чтоб вперед вашей любезной тетушке не чинили никаких неудобств.
Мэри вышла, дивясь его приказанию. Но ведь мистер Брафф великий человек да к тому же еще благодетель ее Сэма; и хотя, складывая вещи тетушки в огромные чемоданы, глупышка заливалась слезами, она, однако же, исполнила все, что требовалось, и с улыбкой предстала перед тетушкой, которая занимала мистера и миссис Брафф неторопливым, обстоятельным рассказом о балах, что давались в замке Хоггарти в Дублине во времена лорда Шарлевиля.
— Я уложила сундуки, тетушка, но снести их вниз мне не под силу, сказала Мэри.
— Да, да, конечно, — сказал Джон Брафф, пожалуй, несколько пристыженный. — Эй! Джорж, Фредерик, Огастес, подите немедля наверх и снесите в карету сундуки миссис Хоггарти из замка Хоггарти, молодая леди вам их укажет.
И мистер Брафф снизошел даже до того, что, когда его разодетые лакеи отказались тащить сундуки, он сам, собственными руками, ухватил два чемодана и понес их в карету, провозглашая на всю Лэмс-Кондуит-стрит, что «Джон Брафф не гордец, нет-нет. И ежели его лакеи задирают нос, он им преподаст урок смирения».
Миссис Брафф тоже было кинулась вниз по лестнице и хотела выхватить у супруга один из чемоданов, но они оказались для нее чересчур тяжелы, и она успокоилась на том, что, севши на один из них, принялась вопрошать всех и каждого, не сущий ли ангел ее Джон Брафф.
Вот таким-то манером и покинула нас моя тетушка. Я не знал об ее отъезде, ибо находился в тот час в конторе, и, подходя к дому в шестом часу вместе с Гасом, я увидел улыбающееся личико милой моей Мэри, которая нетерпеливо выглядывала из окошка и манила нас обоих в дом. Мне это показалось весьма удивительно, потому что миссис Хоггарти не выносила Хоскинса и не раз заявляла мне, что я должен сделать между ними выбор. Итак, мы вошли в дом, и Мэри, которая уже успела осушить слезы, встретила нас самой что ни на есть радостной улыбкой и засмеялась, захлопала в ладоши, закружилась по комнате и пожала Гасу руку. И что, по-вашему, предложила эта маленькая негодница? Провалиться мне на этом месте, если она не сказала, что не прочь поехать в Воксхолл.
К обеду стол был накрыт всего на три персоны. Гас, дрожа от страха, уселся с нами; и тогда миссис Сэм Титмарш поведала все, что тут приключилось, и как мистер Брафф умчал миссис Хоггарти в Фулем в своей роскошной карете четверней.
— Ну, и бог с ней, — со стыдом признаюсь, сказал я; и мы наслаждались своим обедом — телячьими отбивными и пудингом с вареньем — куда больше, нежели миссис Хоггарти, обедавшая в тот день на серебре и золоте в «Ястребином Гнезде».
Мы превесело провели время в Воксхолле, причем Гас пожелал сам уплатить за угощение; и смею вас уверить, мы от души желали, чтобы тетушка подольше не возвращалась, — те три недели, что ее не было, нам жилось куда веселей и уютней. По утрам, перед тем как мне идти в контору, милочка Мэри стряпала завтрак; по воскресеньям мы отдыхали; глядели, как прелестные малютки в Воспитательном доме ели вареную говядину с картофелем, и слушали прекрасную музыку; но как ни хороша была музыка, малютки эти, по-моему, были еще прекрасней, и глядеть, на их невинные счастливые личики было лучше, нежели слушать самую наилучшую проповедь. В будние дни в пять часов пополудни миссис Титмарш совершала прогулку по левой стороне Лэмс-Кондуит-стрит (ежели идти к Холборну) и иной раз доходила до самого Сноу-Хилл, и уж тут-то непременно встречали ее два молодых джентльмена из Западно-Дидлсекского страхового общества; и как же весело мы все вместе шли обедать! Однажды мы увидели, что неподалеку от фабрики Дэя и Мартина по производству ваксы (которая в ту пору была не в пример скромнее нынешней) какой-то франд на высоких каблуках, при трости с золотым набалдашником и в пышных бакенбардах, ухмыляясь во весь рот, заглядывает Мэри под шляпку и пытается с нею заговорить, да, пытается заговорить с Мэри и пожирает ее взглядом, — кто же, вы думаете, как раз тут и появился? Мы с Гасом. И в мгновение ока сей господин был схвачен за ворот, и вот он уже растянулся на земле у стоянки наемных экипажей, на потеху ухмыляющимся конюхам. А лучше всего было то, что его шевелюра и бакенбарды остались у меня в руке; но Мэри сказала: «Будь к нему снисходителен, Сэмюел, это всего лишь француз». Тогда мы отдали парик, и один из ухмыляющихся конюхов напялил его на себя и так доставил растянувшемуся на соломе французу.
Тот выкрикнул что-то касаемо «arretez», в «Francais», и «champ d'honneur»  [18], но ми пошли своей дорогой, и на прощанье Гас показал господину французу нос. Все вокруг захохотали, и на этом приключение наше кончилось.
Эдак дней через десять после отъезда тетушки от нее пришло письмо, каковое я и привожу здесь:
«Любезный племянник, я всем сердцем стремлюся в Лондон, уж, наверно, и у тебя, и у моей племянницы Мэри большая во мне нужда; ведь у ней, бедняшки, совсем нету опыта жизни в столице, она не умеет икономнячать, нет у ней качеств, потребных доброй жене и хозяйке дома, так что я уж и не знаю, как она там без меня управляется.
Вели ей, штоп не вздумала платить более шести с половиною пенсов за вырезку и по четыре и три четверти за говядину для супу, и что наилутчее лондонское масло нельзя брать дороже восьми с половиною пенсов, а для пудингов и в готовку надобно брать масло подешевле. Миссис Титмарш уложила мои сундуки без всякого старания, и дужкой замка проткнула мое желтое атласное платье. Я его заштопала и уже два раза надевала, на два изысканных (хотя и скромных) вечера, кои устраивал гостеприимный хозяин дома, а зеленое бархатное надевала в субботу на званый обед, на котором меня вел к столу лорд Скарамуш. Все было на самый что ни на есть шикарный лад. Подавали суп двух сортов (куриный и мясной), потом тюрбо и лосося, а к ним соус из омаров в огромных соусниках. А ведь за одни омары надо отдать пятнадцать шиллингов. Да за тюрбо три гинеи. Лосось весил никак не меньше пятнадцати фунтов, и уж на другой день его к столу не подавали, всю неделю ни кусочка маринованного лосося. Эдакое расточительство как раз пришлось бы по нраву миссис Сэм Титмарш, ведь она, как я не устаю говорить, есть настоящая прожигательница жизни. Да, ваше счастье, мои милые, что есть у вас старуха тетка, которая знает, что к чему, и кошелек у ней набит туго, ежели бы не он, не постесняюсь сказать, кое-кто рад бы выставить ее за дверь. Это я не об тебе, Сэм, ты, надобно признать, был мне покорным племянником. Что ж, скорей всего я на свете не заживусь, и некоторые не станут горевать над моей могилкой.