Новиков-Прибой

А про «Суворова», пишет Галенин, есть свидетельства даже с «той стороны», от английского наблюдателя на эскадре Того известного капитана 1-го ранга — кэптена — Пэкинхема, который в официальном донесении в Британское адмиралтейство написал: «Никогда ещё человеческие мужество и сила духа не доходили до столь невероятных пределов. И слава, которую навеки стяжал себе „Суворов“, увенчивает не только его доблестный экипаж, но и весь русский флот, всю Россию и даже всё человечество!.. Это герои не только сегодняшнего сражения, но всех времён». Минута молчания…
  
ЯПОНСКИЙ ГОРОД КУМАМОТО
 
На пароходе «Асахи» русских моряков сначала перевезли в один из японских портов, где они несколько дней прожили в огромном бараке, а потом переправили в город Кумамото, на остров Кюсю. Там японцы организовали несколько лагерей отдельно для нижних чинов и для офицеров.
Лагерь, в который попал Новиков, был расположен на окраине города. Порядки победители установили не строгие. Не только офицеры, но и матросы-солдаты выходили в город, заводили дружбу с местными жителями, которые отличались сочувственной предупредительностью и улыбчивой доброжелательностью.
Через много лет яркая картина жизни небольшого японского города будет нарисована в рассказе «Две души», созданном Новиковым-Прибоем суровой сибирской зимой 1918 года. Автор опишет «прозрачно-синие дали», и «взметнувшиеся горы, точно громадные волны, застывшие с первых дней творенья», и город, «серыми черепицами крыш спускающийся по скату к бухте», и острова, «драгоценными опалами вкрапленные в безмятежно раскинувшееся море». И вспомнится писателю один из дней японского лета в ставшем милом сердцу суетливом Кумамото:
 
«…Сверху, из-за дремлющих облачков, разбросанных кое-где по синеве неба, обильно льются животворные лучи солнца, радостью зажигая жизнь, трепетным огнём играя на игрушечных домиках и громадных буддийских храмах, на затейливых пагодах, на свежей зелени садов. В городе — чистота, блеск, веселье. В открытых магазинах груды разнообразных товаров разложены так заманчиво, что нельзя пройти мимо, не задержав на них взора. Кукольные жилища, чайные домики, беседки сплошь в фиолетовых красках распустившихся глициний. В палисадниках, раскрыв свои уста, благодарно улыбаются солнцу цветы — красные и белые, жёлтые и синие, яркие и скромные, всех оттенков, а над ними, раскинув громадные ветви, величественно поднимаются камфарные деревья, пинии, гиганты-криптомерии. Всё японское население на улице — бойкое, любознательное, с неизменными улыбками на жёлтых лицах».
 
И ведь не случайно стал дорог сердцу русского матроса Новикова японский городок. Приключились у него там одна за другой две любви. По возвращении из плена, привезя с собой две заветные фотографии и решившись повесить их на стену, рассказал Алексей старшему брату, что поначалу влюбился он в девушку из зажиточной семьи. И она якобы ответила ему взаимностью. Но, видно, родители девушки воспрепятствовали этим отношениям. А вот другая любовь была настолько крепкой, что подумывал Алексей Новиков вернуться домой не один, а с женой-японкой. Но обстоятельства складывались так, что к моменту возвращения русских пленных на родину было Новикову не до создания семьи…
Имея влюбчивое и податливое сердце, Алексей, как уже показала к этому времени вся его жизнь, был человеком серьёзным и целеустремлённым. Понимая всю важность трагических событий, произошедших в Корейском проливе, он с первых же дней пребывания в лагере стал описывать сначала всё, что происходило на «Орле», а потом начал собирать материалы обо всей эскадре. О том, как это происходило, читаем в предисловии к «Цусиме»:
 
«Я организовал вокруг себя человек пятнадцать наиболее развитых матросов, близких своих товарищей. Они с увлечением начали помогать мне. Большим удобством для нас являлось то, что в этом лагере были сосредоточены команды почти всех судов, принимавших участие в Цусимском бою. Приступая к описанию какого-нибудь корабля, мы прежде всего интересовались, как была организована служба на нём, какие взаимоотношения сложились между офицерами и нижними чинами, а потом уже собирали сведения о роли этого корабля в бою. Уже тогда многие боевые суда настолько были сложны и громадны, что люди одного отделения не всегда могли знать, что творится в другом. Поэтому нам пришлось, задавая участникам боя вопросы, расследовать каждую часть корабля отдельно. Что, например, происходило, начиная с утра 14 мая и до окончательной развязки, в боевой рубке, в башне такой-то, в каземате таком-то, в батарейной палубе, в минном отделении, в машине, кочегарке, в операционном пункте? Кто и что при этом говорил? Какие распоряжения исходили от начальства и как они исполнялись? Какова наружность отдельных личностей, их привычки и характер? Как некоторым представлялся бой, наблюдаемый с описываемого нами корабля? И так далее, вплоть до незначительных мелочей».
 
Матросы охотно и откровенно рассказывали Новикову и его товарищам обо всём. Причём если кто-то что-то забывал или путал, то другие сразу же вносили поправки. Поэтому складывалась довольно объективная картина событий. Некоторые матросы начали сами записывать отдельные эпизоды боя и приносить их Новикову. Через несколько месяцев у Новикова набрался целый чемодан рукописей о Цусиме. «Этот материал, — напишет впоследствии Новиков-Прибой, — представлял собою чрезвычайную ценность. Можно смело утверждать, что ни об одном морском сражении не было собрано столько сведений, как у нас о Цусиме. Изучая подобный материал, я имел такое ясное представление о каждом корабле, как будто лично присутствовал на нём во время схватки с японцами. Нужно ли добавлять, что наши записи не были похожи на официальные описания этого знаменитого сражения».
Одним из первых записанных рассказов, который Новиков сразу переработал в очерк, стал рассказ о гибели броненосца «Бородино».
Дело было так. Новиков услышал, что в соседнем лагере находится некто Семён Ющин, личность легендарная уже потому, что из всей команды броненосца (более девятисот человек) в живых остался только он один. Новиков сразу же разыскал Ющина. Познакомившись (оказалось: земляки!), договорились о встрече.
Позднее, вспоминая тот день, когда они встретились, Новиков писал: «Тихий майский вечер был на диво прекрасен. К западу, далеко-далеко, смутно вырисовывались гребни гор, окутанных мглистою дымкой. В бухте, хорошо защищённой от ветров высокими холмами, неподвижно стояли военные корабли; их пушки, потрясавшие недавно своим чудовищным рёвом море и небо, теперь были безмолвны и лишь мрачно зияли страшными жерлами. Местами, собравшись в кучки, матросы горячо спорили, разбирая сражение при Цусиме и стараясь разыскать причины нашей неудачи».
Расположившись на берегу ручья, среди лимонных деревьев, вблизи небольших бамбуковых рощиц, Новиков, два его друга и Ющин повели долгий и печальный разговор. Семён подробно рассказал о том, как виделся весь бой с борта его корабля, что творилось на самом броненосце, как гибли его товарищи, как ранило командира. Море крови, лавина огня… Подробности — не для слабонервных…
К ночи растерзанный броненосец погрузился в глубину, море пожирало раненых, у которых не было сил держаться на воде. Чудом спасся только один — марсовой Семён Ющин. Ухватившегося за рангоут, его долго швыряло в чёрных волнах, пока не осветило прожектором японского миноносца. Японцы и спасли… Разговор с Ющиным затянулся, между тем приближалось время вечерней поверки — пора было возвращаться в лагерь.
Четверо матросов, утомлённых и расстроенных тяжёлыми воспоминаниями, прошли мимо другой группы русских пленных моряков, один из них, белокурый, аккомпанируя себе на гитаре, пел:
 
 
Напрасно старушка ждёт сына домой…
 
Ей скажут… Она зарыдает…
 
А волны бегут от винта за кормой,
 
Бегут и вдали исчезают…