День святого Жди-не-Жди

— Найдутся, — сказал торговец целлофаном, который уже извелся от жажды.
Закончив обмывать триумф, они потянулись к аттракционам. С карусели доносились крики людей и скрежет деревянных лошадок. Молотые и перемолотые мелодии вместе с женским визгом и тяжелым мужским гоготом буравили уши; этот гул сопровождался монотонным топотом толпы.
— Пойдем развлечемся, — предложил колбасник.
За ним последовали остальные, багрово распаренные и игриво настроенные.
Бонжан захотел поупражняться в метании стрел, но чуть не попал в глаз хозяйке стенда, которая имела позади богатый жизненный опыт. Мазьё попытался ее за этот опыт ущипнуть, но она крикнула ну-ка! и поток зевак понес Мазьё дальше. Дядя показал в тире замечательные результаты, но остальные, замутнев от алкоголя, были просто смешны. Мимо прошел Мандас; он тащил за собой пьяненькую жену, которая вздумала — подобно мужчинам — сыграть в ятонский бильярд и запустить шаром в кипайскую вазу. Роберт и Манюэль испытали свои силы в стрельбе пробкой из пневматического ружья, но так и не сумели сбить желанную пачку сигарет. Затем компания завязла, не зная, куда идти дальше и на кого смотреть: на самого маленького в мире гиганта, на человека-урну или на женщину с татуировкой по всему телу, куда вход несовершеннолетним запрещен?
— Пойдем глянем на татуировку, — предложил дядя.
— Ладно, — согласились остальные и позволили ему заплатить за всех.
— Несовершеннолетним нельзя, — заявила кассирша, указывая на Роберта и Манюэля.
— Как это, как это?! — возмутился Бонжан и протолкнул сыновей в балаганчик. — Сегодня-то уж можно повеселиться.
Мазьё пожелал удостовериться, что татуировка не нарисованная, и направил обслюнявленный палец в каравеллу, украшающую спину демонстрационной особы. Зазывала его удержал, но публика и так развеселилась. Впрочем, определить степень оттатуированности дамы все равно бы не удалось, поскольку у нее были открыты лишь руки, голова, спина и икры. Что до остального — полное разочарование.
— Все их байки про несовершеннолетних, которым нельзя, — это бесплатный треп, — сказал Бонжан.
Роберт и Манюэль разделяли отцовское мнение, а разрисованные пухлые икры тетеньки не вызвали у них никаких предосудительных мыслей.
Чуть дальше позеленевший от бесклиентности зазывала вопил: «Она живая! Она живая!» Он разжигал идиотское любопытство горожан и сельчан картинкой, изображающей женщину, которая спустилась с Луны на Землю и которая — по словам демонстратора — была наделена, словно летучая мышь, парой шелковых крыльев; эта зоологическая особенность ничуть не мешала особе курить трубку и раскладывать горимусс [55].
Группа не поддалась на гнусную провокацию, зато почувствовала непреодолимое влечение к аппарату, предназначенному для доставления сильных эмоций любителям сильных эмоций. Все втиснулись в кабинку, которая медленно отъехала, закрутилась со скоростью сто в час (так было написано на афише), затем сорвалась и, с ходу пролетев тоннель, выкинула свое содержимое на гладкий спуск [56].
— Вот это да, сразу чувствуешь, что не зря уплочено, — сказал дядя, оправляя шляпу.
Молодежь захотела повторить.
— Только не это, — взвыл Бонжан. — От этой штуки я сейчас блевану.
— Пойдем примем чего-нибудь бодрящего? — предложил Мачут.
Компания повернула на другой галс и направилась в сторону кафе. По дороге новоиспеченному чемпиону Весенника захотелось сыграть в лотерею. Воспользовавшись тем, что папа с редкой изощренностью усугублял свое невезение, Роберт и Манюэль решили побаловать себя машмеллой [57].
Они накинулись на сдобу.
— А я вас искал, — сказал Поль, хлопая их по плечу.
Поль был старше их, Поль был сыном мэра.
— Вот умора, — сказал Роберт, чтобы поддержать беседу.
— Вы видели Пьера?
— На вокзале, — ответил Манюэль.
Он облизал липкие пальцы и добавил:
— С тех пор не видели.
— Вы его больше не видели?
— Нет. Ведь правда, мы его больше не видели?
— Не видели, — подтвердил увязнувший в сладости Роберт и гордо добавил: — Он задумал произнести речь.
— Это он сам вам сказал? — удивленно спросил Поль.
— Эй, ребята! — крикнул Бонжан. — Вы идете?
Ему все опротивело. Он только что проиграл сорок тюрпинов медными монетами в два ганелона.
— Папа кричит, — сказал Манюэль. — Пошли.
Поль исчез в толпе.
— Чего он хотел? — спросил у Манюэля заинтригованный Мазьё.
— Он не знает, где его брат.
— Эта история плохо кончится. Плохо кончится.
— Пойдем промочим горло, — предложил Бонжан. — Как меня скрутило после этой штуковины.
Они двинулись против течения толпы.
Выше по течению зазывалы привлекли к месту зазывания.
Плотная масса родимогородцев, сельчан и туристов теснилась вокруг качелей. В одной из люлек находились две женщины; они раскачивались стоя, отчего их юбки высоко раздувало. При каждом взлете открывался изрядный вид, и самцовая масса издавала ликующее хрюканье.
— Нет, вы только посмотрите, — промямлил взволнованный Мазьё.
— Порочные бабенки, вот что, — изрек дядя, сельская мораль которого осуждала подобные неприличия. — А сколько здесь собралось этих, что пялятся? Ведь человек двести, не меньше! — презрительно добавил он.
Очень высоко вспорхнула одна из юбок.
— Ух ты! — сперто выдохнул возбужденный Мазьё. — Ух ты!
Сыновья Бонжана зыркали, как и все остальные, и посмеивались про себя. Чемпион взирал на них суровым оком.
Он поддержал брата:
— Действительно, порочные. Это вызывает у детей непотребные мысли. Эй вы! А ну-ка, вытащите руки из карманов.
Две женщины на качелях постепенно уменьшали амплитуду полета, с каждым движением юбки поднимались все ниже и ниже, пока не перестали подниматься окончательно. Самцовая масса рассеялась, поздравляя себя с даровым и обильным зрелищем. Качели остановились; женщины спрыгнули на землю. Мазьё и Мачут признали своих жен.
Об этой пикантной истории будут судачить еще очень долго и наверняка сочинят песенку под аккомпанемент волынок, виелл [58], тамбуринов и ландскнехтов.
Набонид в сопровождении знатных лиц обходил Праздник, дабы проконтролировать мизансцену и показаться своему народу.
На Вечном Бульваре прибытие господ было отмечено скоплением уважительной толпы. Любопытные туристы и суровые сельчане тыкали пальцами: вон тот, высокий, в соломенной шляпе.
— Ну до чего же противно, — сказал Спиракуль, который играл с Квостоганом в ятонский бильярд. — Ну до чего же противно смотреть, как все они пресмыкаются перед этим быдлом.
— Пф, трусы, — ответил его партнер.
— Почетная Стипендия — это просто возмутительно. Настоящий скандал. А им хоть бы что.
— Он бьет свою посуду один; их и это не возмущает.
— Ворчат себе под нос, и на этом все.
— Слюнтяи.
Набонид шествовал, величественно рассекая массы. Он остановился перед тиром и, поразив каждую мишень с первого выстрела, выиграл приз, который под ликующие выкрики восторженного населения ему вручила взволнованная кассирша.
— Ты только посмотри, — сказал Спиракуль. — Ну, что за выпендрежник! Ему ведь с двух метров в слона не попасть!
— Здесь ты не прав, он — знатный стрелок, — возразил Квостоган.
— Ага, ты тоже прогибаешься? Если бы меня тут не было, ты бы пресмыкался, как и остальные.
Лё Бестолкуй, который терпеть не мог все народное, мучительно следовал за начальственным кортежем.
— Ох уж эта чернь, — обронил он.
— Вы можете вернуться домой, — заметил Сенперт, которого глубоко обидело то, что переведатель не пригласил его на перекус.
Набонид обернулся к Лё Бестолкую:
— Вы устали? Вам скучно?
— Ах, господин Набонид, как метко вы трахнули все мишени! — ответил переведатель.