День святого Жди-не-Жди

И солнце склонялось, и удлинялись от скал расщепленные тени.
И Минерал Великий призывал их к себе, на склоне его бил Фонтаном Исток.
И когда добрались до ущелья Птиц, то заметили, что к Истоку приближаются
Двое.
«Исполнено сердце мое скорпионьим ядом. Вот он! Вот он!
Старый медведь, под тяжестью лет согбенный, вот он, дряхлый владыка!
Лезет дальше, ползет, силы теряет и думает он, что знает, куда он идет, думает, что убежит,
И не знает, что он уже мертв, повержен рукою моею, презреньем и местью,
Ах! Гигант для яслей, тиран в захолустье, просто отец семейства,
Спотыкаешься ты о камни, задыхаешься, запыхавшись, и влачишь за собой эту женщину-бремя.
Ты умрешь, мой Отец, освобождая сердце мое и жизнь, и тогда я смогу возвестить
Свою Истину Городу».
И сказал я ему: «Воистину в жилах твоих бегущая кровь отравлена скорпионьим ядом, быть может, в этом и кроется Истина?»
И сказал ему Пьер: «Во мне ненависть говорит, пусть он умрет!
И если умрет он не от моей руки, то станет кончина его для меня тяжкой ношей!
Пусть скорее погибнет тот, кто унизил меня!»
И солнце склонялось,
И когда подошли к плато, где ветр предваряет ущелье Птиц,
Обернувшись, Отец нас заметил.
И спешило тяжелое солнце в марево пасть.
Набонид, обернувшись, под собою увидел двух своих сыновей, верно идущих по следу его.
«Вот те, что изгнали тебя из башни, с вершины которой ты возносилась над Городом и Долиной.
Вот те, что изгнали тебя из счастья и гонят меня как охотничьи псы.
Это мои сыновья, порожденные мной, и, если бы не было их,
Ты жила бы по-прежнему в собственном тайном замке, где счастье тебе я дарил,
Тебе, сотворившей словом волшебным славу мою и мое богатство.
Взгляни, они рыщут, нюхая след мой, словно ищейки,
А когда-то нежными, милыми были мои сыновья, уважения исполнены были мои сыновья, Первый — послушный, мудрый — второй, а третьему я дарил все свое снисхожденье.
Нежными и приятными были мои сыновья, но термитами оказались,
Что исподволь мою жизнь и мощь точили, термитами, крысами оказались,
Червями и язвами свежими, гнилью зубной троекратной,
И когда захотел я на лаврах славы своей почить, слава рухнула, ибо они терпеливо Основу ее расшатали.
Сверхчеловечное счастье, которое я для тебя построил, они уничтожили, эти термиты, крысята,
В тени копошились, словно личинки, острые челюсти выставляя,
Я же, всесильный и всемогущий, я, Набонид Великий, что для тебя построил Великое Счастье,
В котором людям не было места,
Людям, лизавшим подошвы моих сапог,
Имел трех сыновей, покорных, послушных, но они мою мощь подточили [75], счастье твое разрушив.
Эти шанкры, черви и крысы.
И вот я бегу по знойным горам, и преследуют шавки меня, тявкая бестолково.
И что для меня это бегство значит, если предсказано так? что для меня это все, раз ты рядом со мною,
Моя прошлая жизнь — ничто, ведь ты — моя жизнь, моя прошлая жизнь — ничто,
Но щенки, что чуют мой след, почему в Родимом Городе не остались сосать Молоко своей матери именитой!
Один обманул мое снисхожденье, другой — мою власть,
Так пусть же исчезнут они с этих гор, предначертанных для великанов! пусть оставят мой след!
Я город покинул, поскольку ты — моя жизнь, так пусть и город меня оставит!
Пусть убираются прочь сучьи детеныши, пусть возвращаются в будку свою и грызутся за кость, которую я им кинул!»
И тогда Набонид Великий прицелился в две человечьи фигурки, что казались затерянными среди скал,
И выстрелил.
Но сыновья чересчур далеко отстояли, чтобы пуля могла их достичь, и он, великий охотник, хорошо это знал,
Но выстрелил все же.
Пули его летели меж скал и над бездной, блуждая в пространстве и падая без успеха.
Пулей последней он целил в орла, что парил над его головою, и его умертвил.
И пораженное солнце [76] исчезло за горы западной стороны, и мракостно ночь наступила.
И сказала она: «Пойдем!» — и бросил ружье Набонид Великий, и вдвоем они в путь пустились сквозь кромешную тьму.
«Ах, старый охотник, так, значит, отныне ты ничего сделать не можешь, не можешь, и ничего отныне не видишь?
Твои пули бессильны [77] и безнадежны, бедный старый охотник, сам превратившийся в мелкую дичь.
Где это видано, чтобы в охотников дичь стреляла? несчастная мелкая дичь?
Ибо ты больше не лев, отец мой, не всемогущий и сильный лев.
Ты больше не гибкий свирепый тигр, ты больше не грузный медведь, горный владыка,
Ты всего лишь жалкая мелкая дичь, и из последних сил ты бежишь, словно заяц, спасаешься, словно белка,
И тут тебе, кролику, вздумалось целиться в нас из соломенной пушки.
Неужели ты хочешь охотника подстрелить, мелкий грызун? уж лучше б на барабане ты выбивал
Похоронную дробь, дабы смерти в такт подыграть, что шагает к тебе большими шагами.
Меж горных отрогов, в глубинах расщелин пусть слышится эхо плача и стона,
Эхо твоих рыданий, ибо ты должен погибнуть, отец мой, ты, кролик!
Эта ночь есть предвестница смерти твоей, и ты это знаешь прекрасно.
Старый лев, у тебя вырваны зубы! Старый тигр, у тебя выдраны когти!
Старый медведь, у тебя лезет клочьями шерсть и ревматизмом лапы корежит!
О Набонид Великий, ты всего лишь куренок ощипанный, лишь воробей беззащитный,
И не жаль мне тебя, не жаль твоего жалкого пораженья, ни жалобного положенья, беглец.
Не жаль мне тебя, потому что ты слаб и скован.
И стрелы тупые твои у меня вызывают презрения смех, но не жалости слезы.
Я не заплачу от жалости, ибо ты захотел мою жизнь разрушить.
У меня ты не вызовешь жалость, ибо, отец мой, меня ты унизил.
Ты причинил мне столько страданий, что ненависть не угаснет ни от нелепости смехотворной, ни от бессилия твоего,
Моя ненависть утолится только пролитием крови и наступлением смерти.
Ты причинил мне столько страданий, что унять мою ненависть не сумеет словами молочными жалость.
Твою голову я расколю, потроха разбросаю по скалам, палимым зенитом,
Ибо сердце мое исполнено жаждой смерти твоей».
И пулей своей последней отец поразил орла, который парил над его головой.
И закатилось на западе солнце за горы и погрузилось во славу свою,
Пронзенную пиками.
И тьма наступила, и ночь пришла.
И во мраке свой путь отец продолжал, пересекая ущелье Птиц.
И перестал преследовать я, ибо в тени не хотел затеряться,
И Пьер, не боясь затеряться и в ненависть веря, все же остался со мной,
А Набонид-отец в пропасть ночную пропал.
Ночь смоляная, ночь нефтяная, ночь без светил, Ночь, что с вершин стекает, подобная лаве, и заполняет собою пучины,
Ночь несравненная и абсолютная, пламенем мрачным небо объявшая, хищная ночь, поглотившая горы,
Ночь сухознойная, ночь безграничная, ночь беспокойная,
Ночь каменистая, ночь минеральная, о великая ночь пространства, затянувшая в мрачные складки свои
Тех, кто ущелье Птиц перешел,
Затерявшись в тебе, пал в пропасть отец. Набонид о Великий, всемогущий и сильный, зоркоокий охотник,
Чреслами ненасытный самец, Родимого Города судьбами управитель,
Набонид о Великий, в ночи пропавший, пал в пропасть [78].
Но умер не он, Набонид всемогущий, великий, умер не он [79], а хилый беглец, бессильный стрелец,
Дичь, которую ненависть гонит, одинокая жертва, которую бросили все без поддержки.
И долго пытались мы разгадать секрет его силы и власти,